Страница 80 из 120
Монтичелло — это та же вилла Капра работы Палладио, но истолкованная по-новому, построенная из других материалов и стоящая на другом континенте — восхитительно самобытная и вместе с тем верная оригиналу постройка. Эпоха Просвещения была отличным временем для палладианских идеалов. В этот период наблюдалось бурное развитие науки; люди верили, что все, в том числе красоту, можно свести к научным принципам.
К тому же книга чертежей Палладио была отличным букварем для архитекторов-любителей; она была практическим пособием для таких людей, как Джефферсон. За полвека, предшествовавших началу работ в Монтичелло, было выпущено около 450 справочников по архитектуре, и у Джефферсона был огромный выбор, однако он остался верен Палладио. «Палладио — это Библия», — просто написал он.
В то время, когда Джефферсон начал строить Монтичелло, он еще не бывал ни в одном крупном городе, если не считать Вильямсбурга, колониальной столицы, где Томас учился в колледже; однако Вильямсбург с его населением примерно в две тысячи человек едва ли можно назвать мегаполисом. Позднее Джефферсон совершил путешествие по Италии, но так никогда и не повидал виллу Капра; она наверняка произвела бы на него сильное впечатление: на картинках эта вилла и дом в Монтичелло кажутся похожими, однако второй по сравнению с первой — просто крошечный коттедж. Отчасти это объясняется тем, что службы Монтичелло построены на склоне холма и не видны ни из дома, ни из сада. К тому же многие служебные помещения Монтичелло расположены под землей.
Сегодня посетители Монтичелло видят дом, о котором мечтал Джефферсон, но которого он никогда не видел. При жизни Джефферсона строительство не было завершено. В течение пятидесяти четырех лет Джефферсон жил на стройплощадке. «Поднимать вверх и тянуть вниз — мои любимые развлечения», — весело замечал он, и это была правда, ибо он постоянно что-то придумывал по хозяйству или мастерил. Поскольку работа так затянулась, некоторые уже готовые части Монтичелло активно разрушались, пока другие были еще в процессе постройки.
План Джефферсона был чересчур хитроумным. Крыша стала кошмаром для строителей, ибо он придумал слишком сложное соединение коньков со скатами.
— Здесь он проявил себя как любитель, а не как профессионал, — сказал мне Боб Селф, хранитель архитектурного наследия Монтичелло. — Проект был эстетически безупречным, но неоправданно сложным.
Джефферсон-архитектор был скрупулезен до невозможности. Некоторые его чертежи предполагают измерения с точностью до семи десятичных знаков. Селф показал мне одну из пометок: 1, 8 991 666 дюйма.
— Никто даже сейчас не может измерить что-либо с такой степенью точности, — говорит Боб. — Речь идет о миллионной части дюйма. Подозреваю, что это было просто своего рода интеллектуальным упражнением. На практике такие величины не используются.
Самым странным атрибутом дома были две лестницы. Джефферсон считал, что лестницы зря занимают пространство, поэтому сделал их шириной всего в два фута и очень крутыми — «маленькие стремянки», назвал их один посетитель. Лестницы были слишком узкими и к тому же винтовыми, поэтому все предметы, которые требовалось поднять наверх, в том числе и багаж гостей, приходилось втаскивать через окна. Кроме того, лестницы были устроены в самой глубине дома — там, куда не проникал естественный свет, — и пугали своей темнотой. Ходить по ним страшно даже сейчас.
Чтобы избежать опасности, гостям не разрешалось пользоваться лестницами; вход на второй и третий этажи был закрыт для гостей; эти помещения использовались в основном под рабочие кабинеты. Таким образом, гости не могли увидеть самую замечательную комнату в доме — «небесную», как назвал ее Джефферсон, — занимавшую пространство под куполом. Желтые стены и зеленый пол, прохлада и роскошные виды из окон — здесь можно было бы устроить отличный кабинет, студию или гостиную, но до «небесной» комнаты было слишком трудно добраться. Во времена Джефферсона она стояла пустой примерно треть года, поскольку никто не знал, как ее протопить. В результате там устроили просто склад для хранения ненужных вещей.
Во всех других отношениях дом был просто чудесным. Купол, определяющий облик Монтичелло, пришлось строить необычным образом, чтобы подогнать под уже существующие несущие стены задней части здания.
— Хоть он и выглядит совершенно обычным, — объясняет Селф, — на самом деле это не так. Дом потребовал немыслимого количества вычислений. Ребра жесткости купола все разной длины, но охватывают один и тот же радиус, поэтому тут понадобились сложные расчеты с синусами и косинусами. Немногие справились бы с установкой такого купола.
Другие предметы опережали свое время на несколько поколений. Прежде всего, Джефферсон устроил в доме тринадцать световых люков, и помещения получились необычно светлыми и воздушными.
С террасы Селф показал мне очень красивые сферические солнечные часы в саду, которые Джефферсон сделал сам:
— Эти часы — не только отличный образчик искусной работы. Их нельзя было сделать без продвинутого знания астрономии. Удивительно, насколько разносторонне он был одарен!
Дом в усадьбе Монтичелло стал знаменит благодаря своим новшествам — встроенному в камин кухонному лифту, ватерклозетам, устройству под названием «полиграф», в котором использовались две ручки для копирования рукописных текстов. Одно новшество — пара дверей, которые открывались одновременно, если толкали только одну из них, — очаровывало и озадачивало специалистов на протяжении полутора веков. Только в 1950-х, когда в ходе реставрации были вскрыты внутренние механизмы, загадка была разгадана: двери соединялись с помощью встроенных в пол стержня и шкивов — весьма передовой, но не совсем оправданной конструкции: для ее устройства потребовалось немало денег и находчивости, а усилия, которые она сберегала, были совсем незначительны.
Джефферсон был на удивление энергичным человеком. Он хвастался, что за пятьдесят лет солнце ни разу не застало его в постели. За те восемьдесят три года, что были отпущены ему судьбой, он едва ли потратил зря хотя бы одно мгновение. Он как одержимый делал заметки и использовал одновременно целых семь блокнотов, в каждый из которых записывал самые незначительные подробности своей повседневной жизни.
Он фиксировал погоду, приметы миграции птиц, даты зацветания растений. Он не только хранил 5000 полученных им писем и копии 18 000 написанных им, но и тщательно регистрировал их все в «Эпистолярном журнале» (в нем уже было больше 650 страниц). Джефферсон записывал каждый заработанный и потраченный цент. Записывал, сколько нужно горошин, чтобы наполнить кастрюльку емкостью в одну пинту. Он регулярно проводил инспекцию своих рабов, записывая в деталях, как с ними обращаются и чем они владеют.
Однако, как ни странно, он не вел ни дневника, ни инвентарных записей, касающихся самого Монтичелло.
— Удивительное дело, — сказала мне Сюзан Стейн, главный куратор Монтичелло, когда я туда приехал, — Мы больше знаем про парижский дом Джефферсона, чем про этот. Нам неизвестно, какой тип половых покрытий он применил в большинстве комнат и какая у него стояла мебель. В доме было два туалета, но мы не знаем, кто ими пользовался и что они использовали вместо туалетной бумаги.
Странное дело: нам известно все про 250 видов съедобных растений, которые выращивал Джефферсон (он систематизировал их в своих записях в зависимости от того, какие их части съедобны — корни, плоды или листья), но мы остались в неведении относительно множества аспектов, касающихся его жизни в доме.
Этот дом всегда потворствовал его желаниям. Когда в 1772 году Джефферсон привез в Монтичелло свою молодую жену Марту, здание уже строилось в течение трех лет, и было видно сразу, что это его дом. К примеру, его личный кабинет был вдвое больше столовой и семейной спальни вместе взятых. Вещи, которыми был обставлен дом, отвечали его потребностям и причудам. Так, Томас Джефферсон мог определить направление и скорость ветра в любой из пяти точек в доме — не самый необходимый навык с точки зрения миссис Джефферсон.