Страница 75 из 120
Собственно, в то время городские парки уже существовали, но они не были похожи на парки, известные нам сегодня. Прежде всего, до середины XIX века в лондонские парки допускались только люди высокого положения (и время от времени — особенно дерзкие куртизанки). По негласному правилу парк не предназначался для людей низших и даже средних классов, каким бы уважением они ни пользовались. Некоторые парки даже не заботились о том, чтобы сохранять это правило негласным: до 1835 года Риджентс-парк взимал входную плату, дабы отбить у простых людей желание прогуливаться по его дорожкам.
Многие новые промышленные города вообще не имели парков, и большинству рабочих некуда было пойти, чтобы подышать свежим воздухом и отдохнуть. Приходилось довольствоваться пыльными дорогами, ведущими из города в сельскую местность, и если какой-то безрассудный путник сходил с изрытой колеями дороги и ступал на частные земли — чтобы полюбоваться видами или попить из ручья, — он вполне мог угодить ногой в стальной капкан. В том веке ссылка в Австралию за браконьерство была обычным делом, а любая форма пересечения частных границ, пусть и самая невинная, считалась гнусным преступлением.
Поэтому идея городского парка, вход в который был бы свободным для всех граждан независимо от их социального положения, была встречена с огромной радостью. Пакстон отказался от формальных геометрических аллей, обычных для парков того времени, и создал нечто более естественное и притягательное. Парк Беркенхед напоминал территорию частного поместья, только открытого для всех.
Весной 1851 года (и снова этот год!) молодой американский журналист и писатель Фредерик Лоу Олмстед, будучи в отпуске на севере Англии с двумя приятелями, зашел в булочную Беркенхеда, чтобы купить продукты для ланча, и булочник с таким энтузиазмом и гордостью рассказал им про парк, что они решили на него посмотреть. Олмстед был очарован. Качество ландшафтного дизайна «достигло здесь такого совершенства, о котором я не смел и мечтать», — вспоминает он в своей популярной книге «Прогулки и беседы американского фермера в Англии», где рассказывает об этом путешествии.
В это время многие жители Нью-Йорка активно добивались от властей города строительства приличного общественного парка, и этот парк, по мнению Олмстеда, был именно тем, что им нужно. Он и понятия не имел, что спустя шесть лет сам спроектирует подобный парк.
Фредерик Лоу Олмстед родился в 1822 году в Хартфорде, штат Коннектикут, в семье процветающего торговца мануфактурой и провел свою молодость, постоянно меняя занятия. Он служил в текстильной фирме, ходил в плавания в качестве моряка торгового флота, управлял маленькой фермой и в конце концов занялся писательством.
После возвращения в Америку из Англии он стал корреспондентом недавно созданной New York Times и отправился в турне по южным штатам, описывая свое путешествие в серии выдающихся газетных репортажей, которые позже были изданы отдельной (и весьма успешной) книгой под названием «Хлопковое королевство».
Он водил знакомство с такими людьми, как Вашингтон Ирвинг, Лонгфелло и Теккерей, стал партнером в издательской фирме «Дикс энд Эдвардс». Какое-то время, кажется, все шло у него как по маслу, но затем фирма пережила серию финансовых потрясений и в 1857-м — в год экономического упадка, когда по всей стране закрывались банки, — он оказался вдруг разорен и без работы.
Как раз в этот момент власти Нью-Йорка решились преобразовать 840 акров лугов и заросших кустарником участков в долгожданный Центральный парк. Это была огромная территория, протяженностью около 2,5 мили и шириной в полмили. Олмстед, будучи на грани отчаяния, попросил для себя должность начальника строительства парка и получил место. Ему было тридцать пять лет, и эта работа была отнюдь не ступенькой вверх по карьерной лестнице. После того успеха, которым пользовался Олмстед как журналист, стать суперинтендантом муниципального парка было почти унизительно, тем более что Центральный парк далеко не все считали успешным проектом.
Во-первых, в те дни он вовсе не был центральным. Жилые кварталы Манхэттена заканчивались примерно на две мили южнее. Район, предлагаемый под парк, представлял собой необитаемый пустырь — забытое богом пространство заброшенных каменоломен и «зловонных болот», по словам одного обозревателя. Идея превращения этой территории в красивое и популярное у горожан место казалась почти абсурдной.
Никакого плана для парка пока не существовало. За лучший проект была назначена премия в 2000 долларов, а Олмстед крайне нуждался в деньгах. Он объединился с молодым британским архитектором Калвертом Во, только недавно приехавшим в Америку, и скоро пара представила свой план городским властям.
Олмстед обладал энергией и проницательностью, но не умел делать чертежи; здесь ему помогал Во. Это было началом крайне успешного партнерства. Согласно заданию, проект должен был включать определенные элементы: плац-парад, детские площадки, пруд, который зимой превращался в каток, по крайней мере один цветник, смотровую башню и многое другое; кроме того, следовало провести четыре пересекающиеся улицы, чтобы парк не стал помехой для транспорта, идущего по Манхэттену с востока на запад.
Власти выбрали проект Олмстеда и Во отчасти из-за их идеи провести эти улицы в выемках, ниже линии прямой видимости, физически и зрительно отделив их от посетителей парка, которые будут благополучно переходить через эти улицы по мостикам. «Помимо всего прочего, это давало возможность закрывать парк на ночь, не препятствуя движению транспорта», — пишет Витольд Рыбчински в своей биографии Олмстеда. Проект Олмстеда и Во единственный предусматривал эту возможность.
Может показаться, что разбивка парка — это всего лишь посадка деревьев, устройство дорожек, установка скамеек и рытье прудов. На самом же деле Центральный парк был сложным инженерным проектом. Понадобилось свыше двадцати тысяч баррелей динамита, чтобы переконфигурировать ландшафт в соответствии с параметрами, предложенными Олмстедом и Во; на территорию завезли более полумиллиона кубических ярдов плодородной почвы, чтобы земля стала пригодна для посадки растений.
В самый разгар строительства, в 1859 году, в Центральном парке работало 3600 человек. Парк открывался постепенно, по частям, так что официальных торжеств по случаю открытия не состоялось. Многие сочли это неправильным и пребывали в растерянности.
Центральный парк и впрямь имел мало общего с традиционными парками. Эссеист Адам Гопник пишет в журнале The New Yorker:
Главная дорожка парка ведет в никуда. Все озера и пруды разместились на предназначенных для них местах и не являются частями одного водного пути. Главные части парка не обозначены отчетливо и словно перетекают из одной в другую. Здесь умышленно отсутствуют ориентация, четкое планирование, обнадеживающая ясность. В Центральном парке нет центрального места.
Но ньюйоркцы все равно полюбили свой парк, и вскоре Олмстед начал получать заказы со всей Америки. Это было довольно удивительно, ведь Олмстед разбивал нетрадиционные, непривычные парки, и чем больше он работал, тем более очевидным это становилось.
Олмстед был убежден, что все болезни горожан происходят из-за плохого воздуха и отсутствия физической нагрузки и приводят к «преждевременному упадку мозговой деятельности». Тихие прогулки и спокойное созерцание необходимы для восстановления здоровья, энергии и душевного равновесия усталых граждан. Поэтому он был ярым противником шумных, активных развлечений и особенно не любил зоопарки и катание на лодках — именно то, чего так жаждали посетители парков. В бостонском парке Франклина он запретил играть в бейсбол и заниматься другими видами спорта всем, кроме детей до шестнадцати лет. Празднование Дня независимости в парке тоже отменили.
Люди пренебрегали правилами, а администрация парков смотрела на это сквозь пальцы, поэтому парки Олмстеда в конце концов стали гораздо более приятным местом, чем ему хотелось, хотя по-прежнему более строгими, чем парки Европы с их веселыми биргартенами и дорожками для верховой езды.