Страница 22 из 44
Войска христиан были разгромлены; король, великий магистр тамплиеров и Шатильон были захвачены в плен, бежать удалось только горстке рыцарей. По всем правилам, Нуар должен был погибнуть на берегу озера вместе со своими товарищами, но каким-то образом, с помощью своего слуги, он ухитрился, шатаясь, покинуть тот хаос, который образовался на поле сражения.
К тому времени, когда они прибыли в особняк его матери, у Нуара осталось столько же крови, сколько у мыши. Он смутно помнил, как свалился с коня у входа во внутренний двор. И, хотя Лиша очень боялась за жизнь своего сына, она не позволила себе впасть в панику. Она не стала терять голову, приказав ему подготовиться к обращению, и послала гонца к Кёр де Нежу с посланием о том, в каком состоянии находится его сын.
Лиша понимала, что Нуар при смерти и никакое лечение, придуманное смертными, не сможет спасти его. Она разложила вокруг себя сушёные травы, присыпав их толчёным рогом носорога и обложив маринованными пенисами тигров, и кинулась к сундуку из палисандрового дерева, запертому на золотой замок, который она прятала в тайнике в своей мастерской.
Когда Нуар был ребёнком, он видел содержимое палисандрового сундука лишь однажды – вещи в нём были невероятно редкими и изумительными и использовались только при крайней необходимости. Лиша вытащила из сундука стеклянный кувшин, запечатанный воском и обёрнутый чётками. Внутри кувшина было что-то чёрное и высушенное, похожее на заплесневелый гриб, но в действительности являлось сердцем вампира. Используя специальный эликсир и обряды, Лиша сделала из сердца отвар цвета дёгтя. Пока её сын лежал при смерти, она влила ядовитое варево в его горло с помощью воронки. Через несколько секунд после глотка Нуар сделал свой последний вздох.
Несмотря на то, что жизнь покинула тело её сына, Лиша не выказывала признаков печали и скорби. Вместо того чтобы дать своим слугам помазать тело и обернуть его простынёй, она сказала им, что по истечении трёх дней он восстанет из мёртвых. Слуги посчитали её сумасшедшей, но никто из них не осмелился нарушить её приказ.
На второй день после смерти Нуара, в особняк прибыл барон Кёр де Неж. Хотя он даже не разговаривал с Нуаром с тех пор, как отказался от него, барон не стал терять время и выехал из Тира с охраной из рыцарей-тамплиеров, когда узнал, в каком состоянии находится его внебрачный сын. По его прибытии слуги быстро поставили в известность барона о том, как смерть его сына повлияла на рассудок леди Лиши.
Барон был разгневан, когда увидел, что тело его сына лежит на смертном ложе, непомазанное священником. Кёр де Неж потребовал объяснений, почему Нуару не возданы последние почести. Лиша заявила, что их сын на самом деле не умер и что он воскреснет вечером третьего дня, как Христос, который отвернул камень, но такое богохульство только вызвало ещё больший гнев со стороны барона.
Лиша попыталась объяснить в надежде, что он поймёт, какая отчаянная любовь толкнула её на это. Вместо этого Кёр де Неж набросился на женщину, с которой делил ложе двадцать пять лет, и, обвинив её в том, что она колдунья, вонзил кинжал ей в живот. Она умерла у его ног. Тамплиеры, которые сопровождали барона, проследили за тем, чтобы над останками Нуара провели последний обряд.
Теперь, когда тело было официально отпето, оставшиеся слуги Лиши зашили Нуара в саван и погребли на ближайшем кладбище. Удовлетворённый тем, что всё идёт, как положено, Кёр де Неж уехал в Тир, где его возвращения дожидались молодая жена и ребёнок.
Конечно, Нуар пробудился вечером третьего дня, как и предсказывала его мать.
Воскреснув, Нуар обнаружил себя запертым в темноте со сложенными на груди руками и связанным лентами мягкой ткани. На всё его тело давил огромный вес. Он попробовал открыть глаза, но на веках лежало что-то холодное и металлическое, заставляя их оставаться неподвижными. Он попытался позвать на помощь, но его рот был забит хлопком.
Собравшись с силами, он сумел освободить свои руки, вытащить хлопковый кляп и скинуть монеты со своих глаз. Он разорвал саван ногтями, которые стали длиннее и крепче, чем когда-либо в его жизни, пробиваясь наверх подобно пловцу, остро нуждающемуся в глотке воздуха. Рыхлая земля попала в его глаза и открытый рот, когда он силился сбежать из сжимающей его со всех сторон тьмы. Мусульманский полумесяц висел на небе, когда он, извиваясь, выбрался из своей могилы, словно змея, избавляющаяся от старой кожи.
Он побрёл прочь с кладбища, оцепенелый и с пустыми глазами, словно статуя, мрамор которой превратился в плоть, одетый только в лохмотья похоронного савана, и с перепачканными могильной грязью волосами.
Как и любого воскресшего, его вели инстинкты одиночки, заставляя шаркать по направлению к дому, в то время, когда люди, которых он, будучи живым, считал своей семьёй, забыв в своей скорби об осторожности, оставили двери открытыми для его шокирующего появления.
В миле от кладбища Нуар встретил одинокого паломника в одном из убежищ, построенных вдоль тех дорог, которые ведут от портов до священных гробниц Иерусалима. Внезапно паломник проснулся, очнувшись от своего благочестивого сна, когда почувствовал запах смерти. Узрев нависший над ним кошмар, паломник завопил, моля бога об избавлении, но пребывание на Святой Земле той ночью не принесло ему спасения.
Нуар напал на паломника, как человек, вышедший из пустыни, припадает к бурдюку с водой. После того, как он выпил паломника досуха, к Нуару вернулись его чувства – по крайней мере, в достаточной степени, чтобы осознать, что он должен прикрыть свою наготу, если хочет продолжить путешествие незамеченным. Раздев свою жертву, Нуар снова отправился в путь – на этот раз, не бездумно кормиться, а отыскать свою мать, ибо подозревал, что какие бы изменения с ним ни произошли, должно быть, это результат её действий.
Выбравшись из могилы, Нуар обнаружил, что также лишился несовершенства человеческой плоти. Его глаза теперь видели ночью так же ясно, как и днём; он мог чувствовать запахи, которых не чувствовал раньше – таких, например, как страх; он мог слышать даже шорохи, издаваемые мышью в сухой траве вдоль дороги, или скольжение гадюки среди камней. Но самой резкой переменой из всех была нужда, непохожая ни на что ранее ему известное, пока он был смертным, которая располагалась в ямке ниже живота и выше поясницы и взывала о крови живых.
Когда Нуар приблизился к особняку матери, он заметил, что ни в одном окне нет ни огонька. Он нашёл это странным, поскольку знал, что Лиша часто засиживалась до поздней ночи, работая над различными зельями и заклинаниями. Когда Нуар подошёл к внешним стенам, он уловил привычный запах, исходящий от находившейся недалеко кучи навоза – вонь, которую он узнал очень хорошо на поле сражения: запах разлагающейся человеческой плоти.
Это напоминало пугало, брошенное поверх кучи небрежным крестьянином. При ближайшем рассмотрении он узнал в нём тело своей матери. Он смог идентифицировать её только по волосам и одежде после того, как на ней побывали собаки и грифы. Его грудь пронзила ярость столь великая, что проявилась лишь в спокойствии.
Нуар быстро пересёк внутренний двор, ударом ноги сбив висячий замок с двери мастерской матери. Появились разбуженные шумом слуги, неся в руках факелы, с мечами и дубинами наизготовку. Мажордом потребовал объяснить ему, кто он такой и что здесь делает в этот час. Когда Нуар повернулся к ним лицом, они шумно вздохнули, крестясь и взывая к Аллаху о защите.
Нуар же потребовал объяснить, кто убил его мать и бросил её тело снаружи с выпущенными потрохами. Сначала слуги были слишком напуганы, чтобы вымолвить хоть слово, но наконец, мажордом рассказал, что это сделал барон Кёр де Неж, который поверил, что леди Лиша отравила их сына, чтобы отомстить барону за брак с леди Матильдой.
Услышав это, Нуар разразился смехом, который заставил слуг сбиться в кучку и задрожать с головы до ног. Что за эгоист его отец! Барон знал обо всём, что делали другие, каким-то образом имевшие к нему отношение; он не мог не понять, что действия Лиши могли быть следствием любви, а не ненависти.