Страница 127 из 205
Гурмыжская. Ну, то-то же. Ты сам подумай, ведь мне деньги-то на доброе дело. Девушка на возрасте, ума большого не имеет, хочется заживо пристроить. Ну, что хорошего, без присмотру останется без меня; нынче народ знаешь какой! Ты сам отец, так рассудить можешь, у тебя тоже дочь, приятно ли тебе будет…
Восмибратов. Да ежели она, шельма…
Гурмыжская. Иван Петрович, что за слова! Ты знаешь, я не люблю. Ну, слушай! Только для тебя пятьсот рублей уступаю, отдаю за полторы тысячи.
Восмибратов. Барыша ничего не будет.
Гурмыжская. Ну, уж и говорить не хочу. А тебе стыдно, стыдно.
Восмибратов. Дорогонько, да уж извольте-с. (Махнув рукой.) Так уж, что прежде от вас пользовался.
Гурмыжская. Только мне деньги завтра же нужны.
Восмибратов. Еще почивать будете, принесем. А вы извольте приготовить записочку, чтобы завтра вам не беспокоиться, что за проданный на сруб лес в таких-то пустошах деньги сполна получили.
Гурмыжская. Значит, ты принесешь ровно три тысячи?
Восмибратов. Что следовает, то и принесем-с. На прежние деньги у вас записочка есть; а на эти ваша воля, а по мне хоть и отказаться. Слову нашему вы не верите, на всякую малость записки да расписки отбираете; так что ж вам сумневаться? Я человек неграмотный, другой раз и сам не знаю, что в записке-то написано. Парнишку-то замучил, все за собой вожу руку прикладывать. Прощенья просим.
Гурмыжская. Прощайте!
Восмибратов и Петр уходят. Входит Карп.
Явление седьмое
Гурмыжская, Карп, потом Аксюша и Улита.
Карп. Сударыня, вы барышню спрашивать изволили, так они дожидаются.
Гурмыжская. Позови!
Карп уходит.
Хитрая и дерзкая девчонка! Никогда в ней ни благодарности, ни готовности угодить. Наказанье мне с ней.
Входит Аксюша.
Аксюша (потупя глаза, тихо). Что вам угодно?
Гурмыжская. Ты, я думаю, знаешь, зачем я выписала сюда Алексея Сергеича?
Аксюша. Знаю.
Гурмыжская. Ты, пожалуйста, не возмечтай слишком много о себе! Это еще только предположение. Ты можешь расчувствоваться и потом ошибиться (со смехом), мне тебя будет жаль.
Аксюша. Отчего же мне расчувствоваться?
Гурмыжская. Ах, боже мой! Для тебя ли это не партия? Она еще спрашивает! Но я погляжу прежде, будешь ли ты стоить. Я и сама всем говорю, что он твой жених, и другие пусть говорят; но я еще подумаю, слышишь ты, подумаю.
Входит Улита.
Аксюша. Надо будет и меня спросить.
Гурмыжская. Я знаю, когда тебя спросить; не учи меня. А теперь я хочу, чтоб все считали его твоим женихом, мне так нужно. Но сохрани тебя бог кокетничать с ним или позволить себе какую-нибудь вольность!
Аксюша. Какую вольность? Что вы!
Гурмыжская. Ты не обижаться ли вздумала? Это очень мило! Ты знай, душа моя, я вправе думать о тебе все, что хочу. Ты девочка с улицы, ты с мальчишками на салазках каталась.
Аксюша. Не все я на салазках каталась, я с шести лет уж помогала матери день и ночь работать; а по праздникам, точно, каталась с мальчишками на салазках. Что ж, у меня игрушек и кукол не было. Но ведь я уж с десяти лет живу у вас в доме и постоянно имею перед глазами пример…
Гурмыжская. Дурные наклонности укореняются с детства. Потому не сердись, моя милая, если за тобой будет самый строгий надзор. (Со смехом.) Он хоть твой и жених, да зелен виноград.
Аксюша. Жених! Кому нужен такой жених?
Гурмыжская. Ну, это выше твоего понятия.
Аксюша. И не хорош, и не умен.
Гурмыжская. Вздор! Ты глупа, а он умен, хорош, образован. Скажите, скажите! Это ты нарочно. Ты не слепая. Тебе только хочется меня раздразнить.
Аксюша. Да вам-то что же?
Гурмыжская. Как что? Это мой выбор, мой вкус. Не тебе чета, светские дамы им увлекались.
Аксюша. Чести им не делает.
Гурмыжская. Ах, ах! Она рассуждает! И почем ты знаешь, что честь, что бесчестье?
Аксюша. Я девочка с улицы, не светская дама, а не польщусь на такое сокровище.
Гурмыжская. А я тебе приказываю.
Аксюша. Я ведь не пойду за него; так к чему же эта комедия?
Гурмыжская. Комедия! Как ты смеешь? Да хоть бы и комедия; я тебя кормлю и одеваю, и заставлю играть комедию. Ты не имеешь права входить в мои намерения: мне так нужно, и все тут. Он жених, ты невеста, – только ты будешь сидеть в своей комнате под надзором. Вот моя воля!
Аксюша (взглянув ей в глаза). Больше ничего?
Гурмыжская. Ничего, ступайте!
Аксюша уходит.
Нет, погоди! Были и получше тебя, да плясали по моей дудочке.
Явление восьмое
Гурмыжская и Улита.
Гурмыжская. Поди сюда!
Улита. Что, матушка барыня, угодно?
Гурмыжская. Подойди поближе, садись, где стоишь, и слушай!
Улита (подходит и садится на пол). Слушаю, матушка барыня.
Гурмыжская. Ты меня знаешь? Ты знаешь, как строго я смотрю за всем домом?
Улита. Знаю. Как мне не знать?
Гурмыжская. Я Аксюше не верю, она девчонка хитрая. Она часто встречается с Алексеем Сергеичем; мне не хотелось бы, чтоб она с ним обращалась вольно. При мне, разумеется, она не смеет, но ведь не всегда же я с ними: они могут встретиться и в саду, и в комнатах без меня. Так я прошу, даже приказываю тебе…
Улита. Понимаю, матушка барыня, понимаю. Пожалуйте ручку! (Целует руку Гурмыжской.) Уж как я вас понимаю, так это только одно удивление. Давно уж я за ними, как тень, слоняюсь, шагу без меня не ступят; где они, тут и я.
Гурмыжская (подумав). За то я тебя и люблю, что ты догадлива.
Улита (с жаром). Догадлива, матушка барыня, догадлива. Вчера платьишко все в тлен изорвала, по кустам ползала, изожглась вся, по крапиве елозила, все подслушивала, что они промежду себя говорят.
Гурмыжская. Изорвала платье? Беда не велика, ты и вперед платья не жалей, у меня много; я тебе, за твое худое, хорошее подарю.
Улита (таинственно). Вот и здесь давеча сошлись.
Гурмыжская. Что же давеча?
Улита. Да все этот дурак Карп мешал; а все-таки кой-что заметить было можно.
Гурмыжская. Что же ты заметила?
Улита. Она-то к нему очень ласкова; а он как будто так… (делает жест рукой) выражал, что я, дескать, не желаю.
Гурмыжская. Да?.. Не ошиблась ли ты? (Смотрит ей в глаза.)
Улита. И как будто так даже (делает жест рукой)…
Гурмыжская. Ну!
Улита. И как будто… так можно заметить, что ему не совсем-то… чтобы уж очень…
Гурмыжская. Врешь ты, мне кажется.
Улита. Нет уж, матушка барыня, у меня глаз на это очень замечателен… И как будто у него на уме что другое…
Гурмыжская. Ну уж, что у него на уме, этого ты знать не можешь. Далеко ты, кажется, заехала.
Улита. Да уж усердие-то мое…
Гурмыжская. Уж как ни велико твое усердие, а в чужом уме ты не была, значит, и болтать по пустякам нечего.
Молчание.