Страница 86 из 124
Старики остановились в изумлении на последних ступенях лестницы…
— Что это за крик, Марта? — спросил пастор, стараясь сохранить спокойный тон, но сам уже невольно поддаваясь волнению, начинавшему овладевать им.
— Что случилось, моя дорогая? — в свою очередь, проговорила старуха, всматриваясь в полумрак комнаты. — Кто эта девушка?
— Не знаю, не знаю… Это… Марья… Марья… Но не в ней дело, тетушка…
— Что же случилось?
Марта кинулась к ней.
— Матушка! — в каком-то исступлении отчаяния закричала она. — Пойдемте, пойдемте туда…
— Куда, дитя мое?
— Туда, туда, к стенам города! Туда, где твой сын, где бедный Феликс сражается с неприятелем, защищая наше имущество и нашу жизнь…
— Но, дитя мое… — прервал ее пастор.
— Ах, я знаю, я все знаю, что вы скажете. Но разве не все равно где умирать? Минутой раньше, минутой позже… Разве вы не видите? Город горит, и неприятель ворвется сюда очень скоро…
Пастор быстро подошел к окну и заглянул в него.
— Она права! — воскликнул он. — Город горит!
Затем, подойдя к старухе Гильдебрандт, он тихо сказал ей:
— Удержите Марту здесь… А я пойду туда, где, может быть, требуется моя помощь.
Старушка упала на колени и принялась горячо молиться:
— Господи, не оставь нас! Господи, пощади жизнь сына моего, возврати мне его целым и невредимым…
Мария Даниловна сделала движение к двери, намереваясь проскользнуть в нее вслед за пастором, который, вернувшись теперь из своей комнаты в длинном темном плаще, направился к выходу.
Но Марта стремительно подошла к незнакомке и в порыве внезапно овладевшей ею злобы сильно схватила ее за руку и удержала на месте.
Та с изумлением взглянула на нее.
— Вы не выйдете отсюда, — твердо сказала Марта.
— Почему? — спросила та.
— Нет, нет, я не пущу вас. Это вы принесли нам несчастье! Все равно идти некуда… Если русские солдаты — враги вам, вам не уйти от них никуда. Город взят, мы должны погибнуть, и вы погибнете вместе с нами.
Не успела она окончить этих слов, как раздался оглушительный треск, как будто поблизости рухнула стена или дом.
Зарево пожара усиливалось. Слышались крики, стоны, тон оружия. Весь этот шум зловеще приближался к таверне.
Раздался звон разбитого стекла.
Женщины в ужасе обернулись к окну…
Штуцерная пуля пробила его, и стекло на тысячу кусков разлетелось по полу. Однако никому из присутствующих нуля не причинила никакого вреда, и они отделались лишь (трахом, плотнее прижавшись друг к другу.
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге ее показался пастор. Лицо его было смертельно бледным.
— Все кончено! — тихо произнес он. — Мариенбург в руках врагов.
За ним вошло в комнату несколько немецких солдат.
Все они были в состоянии полного истощения. Многие из них были ранены и в изнеможении падали на пол; некоторые, закрыв лица руками, с трудом удерживали слезы. Отчаяние владело всеми.
Марта подходила то к одному, то к другому:
— Вы не знаете, что сталось с лейтенантом Рабе?
— Нет, фрейлейн.
— Не видали ли вы лейтенанта? — спрашивала она у другого.
— Какого лейтенанта?
— Феликса Рабе?
— Феликса Рабе? — проговорил старый солдат и отвернулся в смущении.
— О, если вы что-нибудь знаете о нем… — страстно проговорила Марта, — именем Господа заклинаю вас, скажите, где он… Он ранен?.. Он умер?.. О, говорите, говорите же…
Но старый солдат смущался все больше и больше, и слова не шли с его языка.
Тогда на помощь Марте, угадав уже всю правду, выступил пастор и, обратившись к старому солдату, сказал ему:
— Если вы знаете о нем что-нибудь, говорите.
— Вы — Марта Рабе? — наконец решился солдат, обратившись к молодой девушке.
— Да, я жена его.
Солдат поправил повязку на своей голове, молча выступил вперед и протянул Марте окровавленный платок.
— Так это, значит, вам…
Марта дико вскрикнула.
— А он? Где он? Что с ним?
— За несколько минут до своей смерти, — торжественно начал солдат, — лейтенант Рабе отдал мне этот платок, напитав его кровью, текшею из его груди от полученной раны, и сказал мне: «Поклянись, что, если ты останешься жив, ты снесешь этот платок моей жене Марте, в таверну «Голубой Лисицы»… Он еще сказал несколько слов о любви его к вам и к его матушке, но кровь пошла у него горлом, и он скончался на моих руках. Сержант и я отнесли его с поля сражения в город, за стены и сдали его тут встретившимся нам горожанам. Вот все, фрейлейн, что я знаю.
Судорожно зарыдала Марта, приняв из рук воина окровавленный подарок, и крепко прижала его к губам.
Мать Феликса рыдала, не будучи в состоянии произнести ни слова.
Старый солдат продолжал говорить:
— Он умер геройской смертью, фрейлейн, командуя вылазкой у южных ворот. Но нас было мало, а силы неприятеля росли. Он был всегда впереди, воодушевлял солдат к бою. Но пуля врага сразила его.
Пастор сделал ему знак замолчать.
— Господь, — дрожащим голосом проговорил пастор, — да упокоит праведную душу его! Он умер, как воин и как защитник своего родного города. Да останется память его всегда между нами.
— Аминь! — сказал раненый старый солдат, утирая глаза.
Женщины плакали, и ничто не могло удержать их слез. Они бросились друг другу в объятия.
Солдаты, из уважения к этому горю, один за другим покидали этот низенький темный зал и выходили на улицу, уже переполненную русскими войсками.
IX
Несколько русских солдат ворвались в комнату таверны. Ими предводительствовал молодой полковник.
Солдаты бросились к стойке, но офицер остановил их строгим голосом:
— Стой, ни с места!
Солдаты остановились.
— Вы что за люди? — обратился полковник к пастору и женщинам.
Но вдруг вся его строгость пропала…
Взор его упал сначала на Марту, потом на Марью Даниловну и остановился на ней в немом восхищении.
— Какая красавица немка! — прошептал офицер.
— Я не немка, — возразила ему Марья Даниловна.
Офицер очень удивился.
— Но ежели ты русская, то почему находишься здесь, между нашими врагами?
Марья Даниловна собралась ему ответить, но офицера осенила внезапно мысль, и он приказал солдатам:
— Взять их под стражу…
Несколько солдат окружили женщин.
Пастор Глюк выступил вперед.
— Господин офицер, — сказал он ему, — за что приказываете вы арестовать этих женщин? Мы — мирные люди, и во всей таверне вы не найдете у нас оружия. Прошу вас, именем Бога, отпустите их.
— Скажите ему, — обратился офицер к Марье Даниловне, — что негоже его сану поповскому мешаться в наши воинские дела. И еще скажи ему, что я представлю взятых фельдмаршалу, так как среди них нашлась русская… Не ведаю я, может быть, и шпионка.
— Я? Я — шпионка? — вскрикнула Марья Даниловна.
— Или преступница, бежавшая от русских ради сокрытия преступления, — продолжал офицер.
Марья Даниловна вздрогнула и сильно побледнела.
— Как фельдмаршал рассудит, так тому и быть.
— Отведите их в лагерь к моей ставке! — обратился он к солдатам. — Наутро видно будет. А остальных не троньте.
Солдаты схватили молодых женщин. Марья Даниловна робко опустила голову и не сводила глаз с офицера, смотря на него исподлобья. Она чувствовала, что взгляд ее прекрасных больших глаз сильно действует на него и что вся его суровость лишь напускная.
И офицер долго не мог оторвать от нее взоров. Ее красота очаровала его, и в его голове зрели уже планы относительно молодой красавицы пленницы.
Зато Марта была в безумном отчаянии…
Она билась в руках солдат, как птичка, пойманная в клетку, вырывалась из их рук, падала на пол, стонала и кричала:
— Феликс, Феликс, мой дорогой Феликс! Где ты? Что с тобой сделали?.. Если бы ты был жив, ты бы спас меня из рук врагов моих… Отпустите, отпустите меня!
Но солдаты подняли ее и наконец сплотились вокруг, отбрасывая тетку Гильдебрандт, которая рвалась к ней.