Страница 82 из 124
Офицер горячо ответил на этот привет и поцеловал старушку. Но в его движениях чувствовались торопливость, нетерпение поздороваться с молодой девушкой, которая вся зарделась при его появлении.
— Матушка, я тебя испачкаю, — проговорил он, нежно и осторожно высвобождаясь из ее объятий. — Я весь вымок. Здравствуйте, фрейлейн Марта! — обратился он к девушке, взяв ее за руку.
Она покраснела еще больше и опустила взоры.
— Здравствуйте, господин лейтенант, — тихо ответила она.
— О… лейтенант! — протестовал офицер. — Разве фрейлейн Марта забыла мое имя?
— Феликс! — восторженно прошептала девушка.
Сержант и солдат встали при появлении лейтенанта и улыбались, глядя на эту сцену.
Офицер подошел к ним, отдал им распоряжение, и оба его подчиненные, поблагодарив хозяйку и Марту за угощение, тотчас же удалились.
Тетка Гильдебрандт уже хлопотала за стойкой, торопливо доставая из-под нее и с полки разные припасы, которые и переносила на приготовленный для сына стол.
— Вам необходимо обсушиться, Феликс, — говорила офицеру девушка. — Смотрите, как вы промокли… Сядьте сюда, поближе к огню, здесь вам будет теплее. Можно схватить простуду, вечер такой холодный…
— Зато день был горячий, — засмеялся Феликс, усаживаясь в любимое Мартой кресло, которое она поспешила придвинуть к огню. — Да, день был жаркий, — продолжал он, следя любовным взглядом за легкой поступью девушки, принявшейся помогать старухе.
— Пока мы тебе все приготовим, расскажи нам о войне, мы так долго тебя не видали и не знаем никаких подробностей… Устоит ли наш город против русских войск?
Офицер покачал головой.
— Где же, матушка! — проговорил он. — Царь Петр еще в июне писал своему Шереметеву и торопил его к выступлению из Пскова в Лифлянты, осведомившись, что мы готовим в Померании транспорт в десять тысяч человек… У Шереметева против Шлиппенбаха тридцать тысяч человек. При Гуммельсгофе шведы потерпели страшное поражение: у них было убитыми пять тысяч пятьдесят человек, да они еще потеряли всю артиллерию и триста пленными.
— А русские? — спросила старуха, с интересом вслушиваясь в рассказ сына.
— У русских было четыреста раненых и столько же убитых, матушка. Это немного в сравнении с потерями их противников. Я знаю, что царь, осведомившись об этой победе, писал своему Шереметеву, чтобы он разорил Ливонию, «чтобы неприятелю пристанища и сикурсу своим городам подать было невозможно». Нам говорил об этом приказе один пленный. И вот русские войска осаждают Вольмар и наш Мариенбург. Нам не устоять. Шереметев бьется без отдыха и сегодня не хочет прекратить огня даже ночью. Хорошо, что мой полк сменили. Наши спешенные драгуны падали от усталости. Да и я еле держался на ногах.
— Иди сюда, Феликс, все готово. Подкрепи свои силы!
Молодой человек не заставил себя долго просить и с юношеским аппетитом уставшего и проголодавшегося человека принялся за ужин.
Обе женщины, старая и молодая, услуживали ему и с восторгом глядели на его красивое, бледное лицо, которое под влиянием тепла комнаты и выпитого пива начало теперь немного розоветь.
Однако тетка Гильдебрандт чувствовала сильнейшую усталость и, делая вид, что внимательно слушает сына, была не в силах устоять против одолевавшей ее дремоты.
Молодые люди подмигнули друг другу и стали уговаривать старуху пойти к себе и лечь спать. Но она ни за что не хотела согласиться на это.
— Я пойду спать, — запротестовала она, — когда мой Феликс здесь? Да ни за что на свете!
— Ну, так, матушка, вот что сделаем. Берите мое кресло, мы придвинем его к очагу… вам удобнее в нем слушать мои рассказы, а кой-когда подремать…
И они исполнили то, что говорили, несмотря на все возражения старухи.
Она уселась наконец в кресло против очага, в котором все еще ярким пламенем горели дрова, и скоро задремала.
Гром пушек давно уже умолк, и в городе стояла мертвая тишина ненастной осенней ночи, как будто за городскими воротами, на топких и намокших полях, не решалась участь этой древней твердыни, осажденной войсками царя.
IV
Как только молодые люди убедились, что старуха мирно уснула, они быстро встали из-за стола, подошли друг к другу и взялись за руки.
— Марта, — тихо, но страстным, еле сдерживаемым шепотом проговорил офицер, — Марта, любите ли вы меня еще?
— Как всегда, — ответила девушка, — на жизнь и на смерть. Ах, Феликс, если бы вы знали, как люблю я вас! Как я страдала во время вашего отсутствия! Как я ждала вас, как боялась за вас!
— Милая! — прошептал офицер и, быстро отняв свои руки, обнял ее. — Дорогая! Ты, наверно, не больше страдала, чем я. Там, на поле сражения, защищая родину и свою жизнь, я думал только о тебе. Ты одна грезилась мне во сне, когда после трудного дня ложился я отдыхать в своей палатке, и тогда, когда мне приходилось верхом на лошади пробираться по лесам и оврагам. И в бою, когда гром пушек оглушал, когда в каждую минуту я мог ожидать смерти, я думал не о себе, а только о тебе, моя дорогая, моя жизнь, только о тебе одной!
— Ах, Феликс! — вся зардевшись, проговорила девушка, радостно смущенная его страстной речью.
— Ты знаешь, — продолжал он, одушевляясь все больше и больше, — я давно люблю тебя, давно! С самого первого дня твоего появления в нашем доме я уже полюбил тебя.
— Да, Феликс, я этого никогда не забуду, слышишь ли, никогда! Бедную сиротку, никому не ведомую Марту Скавронскую, твоя мать приютила здесь, и твой дядя принял меня, как дочь. И я тебя полюбила сразу… но я не могла сказать этого, потому что я была чужой в вашей семье, потому что я была бедной пришелицей… Я любила и страдала от этой любви молча…
— Но теперь, Марта, зачем же скрывать это?
Марта тихо засмеялась.
— Скрывать больше нечего, — сказала она. — Об этом все знают несмотря на то, что мы сделали все, чтобы скрыть это. Твоя мать знает это, и Кристьерн, и пастор Глюк, и даже твой сержант, который только что приходил сюда.
— О, сержант!.. — засмеялся Феликс. — Он всегда все знает. Но… что это? Да, да, это опять канонада. — Он провел рукой по лбу, как бы стараясь отогнать от себя дурной сон, и продолжал: — Ну, значит, русские не хотят подарить нам ни одной ночи. Они очень уж торопятся взять Мариенбург.
— Боже мой, что же будет с нами тогда? — почувствовав невольный страх, спросила девушка.
— Не бойся, малютка! — энергично ответил офицер, страстно обняв девушку. — Что бы ни случилось, я никогда не покину тебя, и, если бы даже убили меня, моя душа будет жить рядом с тобою. О, не бойся, Марта, не бойся… Это я так говорю! Я вовсе не желаю быть убитым и, право, менее всего рассчитываю на это.
Канонада усиливалась, но молодые люди, увлеченные своей любовью, не обращали теперь на нее никакого внимания.
— И вот я думаю, — продолжал Феликс, — что, так как мы давно и свято любим друг друга, то пора нам перестать і крывать это чувство от людей и от наших близких и объявить об этом во всеуслышание… Марта, моя дорогая девочка, хочешь ты быть моей женой?
Марта покраснела, закрыла лицо руками и вдруг расплакалась.
— О, Марта, что с тобою! — горестно воскликнул Феликс. — Зачем, зачем эти слезы? Они так не идут к твоему веселому личику, к твоему радостному личику. Разве ты не хочешь быть моей дорогой, моей нежно любимой женой?
— Ах, Феликс, — отирая слезы, ответила девушка, — ты знаешь, что это неправда! Ты знаешь, как я люблю тебя, и ты знаешь, что стать твоей женой — это сладкая мечта моя! Но теперь… ты слышишь гром пушек? Слышишь эту ужасную пальбу?
— Да, как и ты… Так что же?
— Теперь говорить о нашем браке было бы несвоевременно… Чтобы сказала твоя мать, если бы мы теперь заговорили об этом?
— Теперь это своевременнее, чем когда-нибудь, — решительно и твердо ответил Феликс.
— Почему?
— Потому что это последняя ночь Мариенбурга, — торжественно ответил он, — потому что скоро настанет час, когда стены города падут, как библейские стены Иерихона, и ворота его раскроются, чтобы пропустить неприятеля… потому что меня могут убить…