Страница 73 из 124
— Из-за нее ли, князь? Подумай? — задушевно проговорила царевна. — Она у тебя несчастная, очень несчастная, а тебя привели сюда злоба людская да нрав твой неукротимый. Не вини ты дочери и прости ей, как простит тебя Тот, пред Кем ты, может статься, скоро предстанешь!
Маленькая закутанная фигурка в темном углу зашевелилась; раздались громкие рыдания, и при последних словах царевны она упала на колена у ног князя. Обнимая их и обливая слезами, она заговорила:
— Батюшка родимый, прости, прости меня! Отпусти грех мой невольный… Дай слово вымолвить, свет батюшка! Ой, тошно мне, сиротинке, все нутро мое выгорело, не жилица я на белом свете! Не дай в могилу уйти со змеей-тоской!..
Пронский с удивлением посмотрел на дочь.
— Откуда выискалась? Из-под венца к милу дружку сбежала, без воли отца и матери обвенчалась, так что ж теперь тебе от меня надо? Гляди, любуйся, на что стал похож твой отец! Радуйся! Колодника-отца благословенье понадобилось? А по чьей вине этот срам на голову мою упал, как не по милости дочки богоданной? Теперь благословения пришла просить, чтобы слаще было целоваться да миловаться с милым дружком? Нет тебе моего благословения ни во веки веков! Ступай от меня прочь, непокорливая дочь, погубительница отца своего родного, блудница бесстыжая! — И князь оттолкнул ее от себя…
Ольга в судорожных рыданиях упала на земляной пол.
Царевна, едва сдерживая слезы, положила свою руку на горячий лоб узника.
— Мне жаль тебя, князь, — тихо проговорила она, видя, как ее слова успокоительно действуют на этого все еще не укрощенного человека, — я с добром и лаской пришла к тебе, я хочу пролить мир в твою измученную, истерзанную душу и привела к тебе дочь для того, чтобы вы примирились перед вечной разлукой. Если Ольга виновата перед тобой, то и ты виноват перед нею. Ты дал мне слово, что повенчаешь ее с Леоном Джаваховым, я поверила тебе; помнишь, как ты Богом клялся мне? А разве ты сдержал свое слово?
Елена Леонтьевна пристально смотрела в глаза Пронскому, и он смутился от этого взгляда.
— Мне грозили… пыткой, позорной казнью, если не повенчаю Ольги с Черкасским, — пролепетал князь.
— Ты убоялся пытки и ради своего тела не побоялся погубить душу, не сдержав слово? — упрекнула царевна.
— Не пытки я боялся, и не лютая казнь была страшна мне, — горячо произнес Борис Алексеевич.
— А что же? — с любопытством спросила царевна.
— То, что я тебя навеки лишался.
Царевна вспыхнула, но, сдержавшись, ласково ответила:
— Меня ты напрасно в мыслях имел. Ведь сказывала я тебе, что хотя мой муж и без вести пропал, а все я считаюсь его женой, и, пока глаза мои его тела мертвого не увидят, ничьей женою я не буду, и не для чего тебе меня было в мыслях держать.
— На смерть пойду, а все одна ты в моих мыслях будешь, — упорно проговорил Пронский.
— Знать, вы с дочерью одного нрава, — перевела царевна разговор на княгиню Ольгу, — она тоже и слышать не хочет о другом помыслить.
— Чего же ей мыслить о другом? Ведь ты своего дождалась! — криво усмехнулся князь, с ненавистью глядя на все еще распростертую у его ног дочь.
— Вот ты, князь, выслушай до конца, — остановила его царевна. — Не своей волей убежала она к Леону… он силой увез ее и обвенчался с нею насильно.
— Это все равно, — угрюмо проговорил Пронский.
— Постой же, говорят тебе, — нетерпеливо остановила его опять грузинка, — вся вина Ольги в том, что вышла она к нему проститься…
— Матушка дозволила, благословила, сказала: «Поди простись», — робко ввернула Ольга. — Я пошла, а там у тына и ждал меня… Леон.
Ее голос пресекся, и она разразилась рыданиями.
— Леон со стрельцом Дубновым, — продолжала ее рассказ царевна, — и еще двумя стрельцами и… с моим сыном, царевичем Николаем, — уже тихим голосом докончила Елена Леонтьевна.
— Как? И царевич на такое озорство пошел? — с неудовольствием спросил Пронский.
— Он тоже возмутился, когда узнал, что ты не сдержал своего слова и хочешь насильно повенчать дочь с другим.
— Юн он еще, чтобы судить поступки старших, — сурово произнес князь.
Елена Леонтьевна снисходительно улыбнулась.
— У нас юноши приучены думать и рассуждать, — произнесла она. — Да дело не в царевиче: он только помогал своему наставнику, которого очень любил. Когда Ольга вышла к ним, они схватили ее, посадили на седло и увезли в церковь; там обвенчали и спрятали в дом, раньше приготовленный Дубновым для молодых…
— Ну, совет им да любовь! — злобно остановил рассказчицу Пронский. — Ты что, царевна, смеяться надо мной пришла, что ли? Издевки делать над лежачим человеком? Мало тебе, что люди царские над телом моим надругались, ты мою душу вымутить хочешь? Тебе-то я худого ничего не сделал…
Скорбная нотка зазвучала в его голосе.
Царевна растерялась и несколько минут не знала, что ответить ему, однако потом оправилась и проговорила:
— Не смеяться я над тобой пришла, а с людьми примирить, душу твою облегчить, да и ей облегченье сделать, — указала она на Ольгу. — Отпусти ей ее невольный грех, прости ее, и она будет за тебя Богу молиться. В монастырь она идет, постригается.
— В монастырь? Постригается? — в изумлении проговорил Пронский, смотря широко раскрытыми глазами на дочь. — Почему же в монастырь? Да нет, вы меня обе морочите! Чтобы молодая жена, чуть не на второй день свадьбы да в монастырь ушла?.. Нет, смеетесь вы надо мною! Или муж — злодей, в монастырь гонит? — обернулся он с насмешливой улыбкой к дочери.
— Нет у меня мужа… и не было, почитай! — заливалась слезами Ольга.
— Что-то не уразумею? — спросил царевну Пронский.
— В самую ночь свадьбы ворвались злые люди в дом, где схоронились молодые, связали князя Леона и увезли его, а вчера боярыня Хитрово привезла его, умирающего, неведомо откуда. Сегодня утром он скончался у нее на руках, — кивнула царевна на Ольгу. — Вдова она теперь и часа женой не была. Так рассуди же ты, князь, как твоя дочка несчастлива. Вот и надумала она в монастырь идти с подругой своей, грузинкой одной, что тоже князя Леона когда-то любила, и пришла благословения у тебя просить и прощения в том, что невольно была причиной твоей гибели.
— Так, значит, враг мой сгинул? — спросил Пронский. — Ну, собаке— собачья смерть, — злобно докончил он.
Ольга слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.
Царевна сурово нахмурилась.
— Нечестно, князь, тебе так говорить! — промолвила она. — Ведь помер князь Леон и перед Господом искупает вину свою: не тебе быть ему судьей! Вспомни, ты и сам скоро предстанешь перед Судом Высшим, что ответишь ты Ему за лютость души своей? Ведь ты почти умираешь, а смириться никак не хочешь, неужели не сознаешься в грехах своих? Я и пришла за тем, чтобы видеть твое покаяние…
Пронский вздрогнул. Хотя его истерзанные члены страшно ныли и вывихнутые руки плохо повиновались ему, но он, стиснув губы до крови, схватил Елену Леонтьевну за руку.
— Стало быть, любишь меня? — лихорадочными глазами глядя на нее, спросил он.
Царевна сделала попытку высвободить свою руку и, скрывая нервную дрожь, охватившую ее от прикосновения Пронского, ответила, не желая усиливать его страдания:
— Мне жаль тебя, душевно жаль, и сердце мое ноет от боли при виде тебя.
— Если жаль, так, стало быть, любишь! — слабо удерживая ее руку в своих искалеченных руках, возбужденно произнес князь. Печальная улыбка мелькнула на устах царевны, но Пронский не заметил этой улыбки и продолжал говорить, охваченный счастьем и радостью: — А если любишь, так я все и всем прощу, самому лютому своему врагу, Елене Хитрово, и то прощу все — ни на кого я зла больше не имею. Ольга, — позвал он дочь, — прости и ты меня! Много я виноват перед тобою и перед матерью твоею покойной; прости, если можешь…
Ольга, заливаясь слезами, осторожно поцеловала руку отца.
— Видно, тебе на роду так написано— за грехи мои молиться, — продолжал князь. — Молись, Ольга, за меня, молись, авось твои молитвы услышит Господь Бог.