Страница 66 из 124
После встречи с внуком, невесткой и их свитой, познакомившись с печальными рассказами о неуспехе их посольства, старик созвал совет, состоявший из царевны Елены, Джавахова-старшего, оказавшихся здесь налицо. Старый царь, много переживший и много перестрадавший, но все еще бодро несший на плечах свои шестьдесят пять лет, с грустью присматривался к подданным.
— Переменились, переменились, дети мои! — говорил старик, покачивая головой с седыми вьющимися волосами, обрамлявшими его сухощавое, желтое, как старый пергамент, лицо. — Я-то много постарел в эти годы, но я много и пережил, много испытал горестного. Сколько раз мое сердце чуть не переставало биться при виде гибели моего народа… Сколько рушилось надежд на возвышение моей дорогой Грузии! А вы отчего поседели, товарищи? Отчего ваши взгляды потуплены, отчего не горят глаза удалью? Что сокрушило вашу отвагу? Не узнаю я неукротимых сынов моей родины! А ты, Елена, отчего так бледна и все вздрагиваешь и пугливо озираешься? Николай вырос, возмужал, но та же тревога светится в его глазах… Подойди ко мне, дитя! — Царевич потупившись подошел к деду. — Я не вижу здорового румянца на твоих щеках, — озабоченно произнес Теймураз, — нет, наверное, достаточной силы и в твоих мышцах.
— Где же ему было практиковаться в силе и отваге? — заговорил Орбелиани. — Здесь нет ему сверстников, а русские юноши только на кулачках дерутся.
— Вы должны были с ним заниматься; молодых грузин немало в свите царевны. А что же Леон Джавахов смотрел?
Царевич заметно вздрогнул в сильных руках деда и пугливо посмотрел на мать. Елена Леонтьевна стояла не шевелясь, и только трепетавшие ресницы говорили о ее скрытом волнении.
— Мальчик вздрагивает, как девушка, — сердито произнес Теймураз. — Что вы из него сделали?
— Пусти меня, дедушка! — нетерпеливо проговорил царевич Николай. — Ты очень ошибаешься; я вовсе не девушка и кинжалом умею владеть не хуже любого воина.
Старик одобрительно закивал головой.
— Вижу, вижу, не все еще потерял мой мальчик под этим тяжелым небом; кровь — горячая наша кровь — говорит еще в нем! Ну а теперь поговорим и о делах государственных. Что сделали вы в эти четыре года, проведенные в Москве? Подвинули ли наше насущное дело?
Все молчали, сидя на тахтах с опущенными глазами.
Теймураз насупил свои седые брови.
— Неужели я напрасно послал сюда самых храбрых и самых умных своих грузин? Неужели и они оказались недостойными моего к ним доверия? Я слышал, будто здесь больше пьют и едят, чем делами занимаются, но думал, что мои товарищи по славным битвам не дадут себя опоить и окормить, что все они до последнего вздоха будут верны своей дорогой Грузии.
Старик, охваченный волнением, замолк, и слезы сверкнули в его старых глазах.
— Постой, царь, не кори нас! — вставая, произнес Джавахов. — Ты сам нашел, что мы поседели и глаза наши потухли — это правда; мы не привыкли сидеть без дела, как здешние бояре, ходить только друг к другу в гости да бражничать; но мы должны были завести с ними дружбу и волей-неволей вести их образ жизни. Ты не знаешь здешних людей, здешних бояр: множество из них— алчные, разгульные люди. Они тебе все наобещают и ничего не исполнят… Большое терпение нужно соблюдать с ними. Вот мы все и ждали исполнения их обещаний. Мы долго крепились, не верили, что подкупами можно подвинуть наше дело, но наконец решились. Дали дар самому близкому к царю человеку, боярину Милославскому, да кое-кому из стряпчих и бояр, которые могли бы походатайствовать у царя, и вот теперь… Взгляни на царевну, она давно продала все свои украшения; у всех нас ничего, кроме кинжалов, не осталось: все ценное продали или заложили жидовинам здешним, а дело наше все стоит в том же самом положении, как было тогда, когда мы сюда только приехали. Теперь суди нас!
Теймураз уныло повесил голову.
— Так зачем же я приехал сюда? — спросил он. — А я ехал в надежде… радужные мечты толпились в моей старой голове.
— Может быть, тебе скорей удастся склонить царя на нашу сторону, — проговорил Орбелиани. — Очень добрый, благожелательный и мудрый здесь царь. Бояре вот только плохи. Пользуются его безмерной добротой, его широким сердцем, но для себя, а не для дел государственных.
— Где уж мне!.. Стар я, не речист, — вздохнул Теймураз. — А ты, Елена, — обратился он к невестке, — неужели ты не могла поратовать за свою родину, не могла войти в доверие к царице, повлиять на нее? Ты так умна, так приветлива! Посылая тебя сюда во главе своего посольства, я сильно рассчитывал на тебя. Женщины часто более могущественны, нежели самые умные мужчины.
— Царевна горда, как грузинка, — осторожно заметил старый грузин с ястребиным носом и длинными усами. — А здесь любят покладистых да повадливых.
Теймураз нахмурил свои седые брови.
— Будущей грузинской царице не следует быть покладистой и повадливой, да еще с чужими людьми. Я не на снисходительность ее намекал, а думал, что она своим умом и обходительностью царице понравится.
На губах Елены Леонтьевны мелькнула горькая усмешка, когда она тихо возразила Теймуразу:
— Не очень-то часто я видала царицу. Всего один раз перекинулась с нею двумя словами да в другой раз видела ее в церкви, издали. Вот и все мое общение с царицей. Какое же тут могло быть влияние?
— Отчего же ты так редко виделась с нею?
— Не допускали меня до свидания.
— Отчего же, отчего? Разве ты ниже ее по крови? Она, говорят, не царского рода, а ведь ты из рода Багратидов.
— Здесь женщины живут очень замкнуто, и доступ к ним труден, а к царице особенно.
— Царевна могла бы сойтись с царскою любимицей, боярыней Хитрово, — опять вмешался грузин с ястребиным носом, — но царевна явно относилась к ней враждебно и этим закрыла себе ход к царице.
Бледные щеки Елены Леонтьевны вспыхнули, и она кинула на старика сверкающий взгляд, но ничего не возразила ему, вдруг удержавшись.
— Так же и к Пронскому, — продолжал поощренный этим молчанием старик. — Князь, видимо, заискивал в царевне, а она относилась к нему презрительно. Слишком горда царевна, в гордости своей и о родине забыла…
— Я попрошу князя Яшвили не осуждать моих действий, — надменно перебила старика царевна Елена. — Я не была послана в Московию чрезвычайным послом и была свободна поступать, как мне хотелось.
— Она права, князь, — вмешался Теймураз, — мы могли бы быть ей благодарны, если бы она могла нам посодействовать, но требовать от нее или обвинять ее мы не можем. Она женщина! Ну а относительно брака царевича Николая с одной из русских царевен говорили вы с царем?
— Царевны все вдвое старше царевича Николая, — ответила Елена Леонтьевна, — какой же он им жених? Да, впрочем, никто об этом и не говорил… видно, это сватовство им не очень по вкусу.
— Чего же им еще надо? Кажется, Николай по крови знатней их будет!
Все промолчали на это замечание.
Сам царевич рассеянно слушал планы, касавшиеся его судьбы, он стоял у окна и, очевидно, нетерпеливо ожидал кого-то. Улучив минуту, когда дед заговорил с кем-то из старых грузин и оставил в покое Елену Леонтьевну, он тихонько подошел к матери и шепнул ей:
— Мама, мне надо сказать тебе кое-что, выйдем в ту комнату.
Царевна с изумлением посмотрела на сына, но ничего не возразила и покорно пошла за ним. Она удивлялась перемене, совершившейся с сыном в последний год. Он сильно возмужал, как физически, так и умственно, походил на вполне зрелого юношу, и она, царевна, уже давно стала прислушиваться к его речам и мнениям.
— Мама, знаешь ли, что случилось сегодня ночью? — проговорил царевич Николай, когда они вошли в небольшую комнату. — Тебя не удивляет, что все утро не видать Леона?
— Боже мой, что с ним случилось? — тревожно спросила царевна.
— Не пугайся, пока ничего худого. Он женился сегодня ночью, и я был свидетелем и дружкой его брака! — с гордостью прибавил юноша.
— Женился сегодня ночью? Но зачем же ночью?
— Да разве ты не знаешь, что он похитил свою невесту? — со сверкающими глазами проговорил Николай.