Страница 62 из 124
Трое молодых людей прошли до дома князя Пронского и завернули за угол, пробираясь к запущенному углу сада, где у тына часто встречались Леон с Ольгой.
Дом Пронского был ярко освещен и в нем были заметны какое-то необычайное движение и суета. Слуги бегали взад и вперед, слышались крик и сдержанный смех; к воротам подъезжали то в рыдванах, то в розвальнях, то на конях.
— Смотри-ка, — указал Дубнов на женскую половину терема, — что-то бабы будто всколыхнулись — словно пчелы в пчельнике… Неспроста, поди! Уж не скончалась ли, грехом, княгиня? Надо узнать. Постой-ка, пойду посмотрю, ждет ли с рыдваном Еремка наш, — озабоченно проговорил стрелец, — я сбегаю за угол, а вы спрячьтесь пока под липой. Княжна, поди, не ждет тебя? — кинул он Леону.
— Если бы ничего не приключилось, может, вышла бы, — печально ответил Леон.
— Погоди, все узнаем, — проговорил Дубнов и, юркнув в сторону, исчез во мраке.
Леон и царевич встали под густую липу, куда дождь совершенно не проникал через листву, так что они могли стоять некоторое время под этой надежной защитой.
Стрелец скоро вернулся с известием, что рыдван с Ерем кой стоит в укромном месте.
— Теперь ты, князь, сходи к тому месту, где встречался с княжной, — проговорил Дубнов, — может, она девку какую-нибудь выслала к тебе, если сама не смогла выйти.
Леон послушно прошел к заветному тыну, где с княжною коротал душистые весенние ночи, и взглянул на высокую стройную яблоню, молчаливую свидетельницу их минувшего счастья. Под ее ветвями теперь никого не было видно, возле ее ствола не белело ничье светлое платье, и кругом было неуютно и уныло в эту ненастную ночь. Леон грустно поник головой.
Вдруг в кустах что-то зашуршало, и Леон уловил ухом чьи-то крадущиеся, робкие шаги. Он встрепенулся и стал вглядываться в; темноту.
Кто-то тихо-тихо кашлянул. Молодой грузин чуть слышно ответил таким же кашлем и осторожно прошептал:
— Княжна!
Тогда возле него, словно из-под земли, вынырнула закутанная женская фигура и схватила его за руку. Не видя в темноте ее лица, спрятанного под суконный охабень, накинутый на голову, Джавахов охватил женщину руками и прижал к своей груди.
— Пусти, пусти! — раздался из-под охабня заглушенный, незнакомый ему голос, полуиспуганный, полусмеющийся. — Вот скажу княжне, что девок обнимаешь.
— Кто ты? — отшатнувшись, спросил Леон.
— Не бойся! Меня княжна прислала…
— А, она!.. Что с нею? Она здорова? Почему не пришла, непогода помешала?
— Здорова она, да… беда у нас, князь, беда!
— Что же приключилось? — заторопил девушку Леон.
— Вишь, князь Борис Алексеевич спервоначалу дал княжне согласие с тобой обвенчаться… Ну, наша княжна малиновкой запела, да, видно, горе уж ее такое, судьба ее злосчастная — приехала боярыня Хитрово, о чем-то покалякала с князем, и вышел приказ…
Девушка остановилась, видимо, будучи не в силах нанести удар, который, она знала, разобьет сердце юноши.
— Говори же, говори, не томи ты меня! — простонал Леон.
— Княжну сейчас обвенчают с Черкасским, — быстро выговорила девушка и вздрогнула от страшного крика, вырвавшегося из груди несчастного. — Тише, или ты очумел? Смерти моей хочешь? — остановила она его.
Но дождь и ветер относили звуки их голосов в противоположную сторону от дома, и никто не слыхал безумного крика отчаяния, кроме терпеливо ожидавших под липой стрельца и молодого царевича, и они с быстротою молнии кинулись на этот крик.
— Княжна прислала меня сказать тебе, князь, чтобы ты забыл ее; видно, такова воля Божья. Прости ее, князь! — И девушка, низко поклонившись Леону, двинулась было идти.
Леон стоял, как заколдованный, не шевелясь и не произнося ни слова; казалось, он не слыхал последних слов посланницы и бессмысленно смотрел ей в лицо, едва белевшее в ночной темноте.
— Или ничего и не скажешь? — спросила девушка, не поняв его молчания. — Осерчал, что ли? Что ж, княжна не виновата! Ай! — вдруг взвизгнула девушка и от перепуга присела на землю, прикрывшись охабнем.
Возле Леона появились Дубнов и царевич Николай.
— Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? — спросил Дубнов.
— Леон, да отвечай же! — тронул наставника царевич.
Леон очнулся и схватился за голову.
— Кончено, все кончено! — глухо, прерывающимся голосом произнес он.
— Кто тут ворошится? — спросил Дубнов, поднимая охабень. — Никак по голосу Машутка?
— А хотя бы и Машутка, тебе-то что за дело? — задорно ответила девушка. — Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.
— Куда так спешишь? — Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. — Подождешь!
— Пусти ее, Пров! — грустно произнес Леон. — Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.
— Не может того быть! — проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.
Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.
— Так я скажу боярышне, — раздался из-за кустов ее шепот, — что ты ей счастья желаешь…
— Скажи, — ответил Леон, — скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.
— Что ж она увидит? — с любопытством спросила девушка.
— Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! — страстно произнес Леон.
— Царевич, — тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, — теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача-то всегда успеешь задать.
— Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо-то?
— А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!
— Да ты, никак, ума лишился? — взволнованно проговорила девушка. — Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!
— Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги-ка, девка, да скажи, что велят.
Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.
Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.
Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо, совершенно потеряв головы.
В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, обведенные теперь синими кругами, глядели перед собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.
— Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, — обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.
— Какие тут песни? — ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. — Небось не по воле под венец-то, голубонька наша идет. До песен ли тут.
— Что ж, матушка, — глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. — И все мы неволей под венец-то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте-ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая!
Девушки вяло и нерешительно затянули:
Не сырой дуб к земле клонится,
Не листочки расстилаются,
Расстилается дочка перед батюшкой…
— Эка что затеяли! — остановила певиц боярыня. — Разве это свадебная песня? Веселое спойте!
— Ой, боярыня, на душе-то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, — проговорила одна из девушек.
— Невеста-то, невеста… краше в гроб кладут! — жалостно произнесла другая.
— Ну, вот и готова красавица наша! — радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. — Давайте фату-то!
Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.