Страница 48 из 124
У тына большого сада, под цветущей яблоней, стояла девушка в простом светлом летнике и кисейной рубашке, с накинутым на голову вязаным платком. Длинная коса вилась по ее спине; большие лучистые глаза горели, как звезды на вечернем небе, на ее бледном, худеньком личике, а взоры с грустью покоились на собеседнике, который стоял по другую сторону тына.
— Иди, мой сокол, уже солнце восстало… Чу! Малиновки запели, слышишь? Или то свиристель стрекочет в кустах? — тихим, надтреснутым голосом сказала девушка. — Ведь всю ночку провели мы с тобою…
— Голубка моя, устала ты! — нежно ответил юноша, лаская ее маленькую, худенькую руку.
— С тобой-то беседовавши, устала, светик мой ясный? Что ты!… Всю жизнь стояла бы, в очи твои ясные глядючи.
— Олюшка моя, раина[15] моя стройная! Опять день целый не видеть тебя, не слышать твоего ласкового голоса! Как проживу я день-то, твоих печальных глазок не видя?
— Ой, Левонушка, сокол мой ясный, не трави ты души моей, сердца моего не разрывай на части… Нудно мне, и без того нудно! — простонала девушка, и слезы посыпались из ее глаз. — Давно бы я в Москву-реку бросилась, если бы не ты, жизнь моя, радость моя ненаглядная!
Леон Вахтангович приник к лицу девушки и поцелуями старался осушить ее слезы.
Джавахов и княжна Пронская уже давно стали встречать зарю у тына большого сада, окружавшего дом Пронских. Леон несколько раз видел из окна печальный образ бледной девушки, потом встречал ее в церкви, на улице, в сопровождении строгой и сварливой мамушки, и так привык к этим встречам, так привязался и полюбил бледное лицо княжны, что болел за нее душой и страдал ее страданиями. Потом он узнал, что она— дочь князя Пронского, просватанная за старика Черкасского, что она идет за князя по принуждению отца, и тогда она стала ему вдруг еще ближе, еще дороже.
Княжна Ольга тоже заметила красивого юношу, всегда следовавшего за нею на почтительном расстоянии и жадно ловившего ее взоры при каждой малейшей возможности.
Молодые люди скоро поняли друг друга. Их глаза безмолвно выражали все то, что волновало их сердца, и не много нужно было времени, чтобы эти сердца забились взаимной любовью. От взглядов перешли к отрывочным разговорам украдкой, а потом и к тайным встречам.
Боярышне было трудно избежать «недреманного ока» своей матушки, которая буквально глаз с нее не спускала. Но княжна любила искренне, горячо и, конечно, провела матушку. Как только в воздухе запахло весной, как только ночи стали теплее, княжна Ольга, накинув на голову платок, выбегала, когда в доме все затихало, к заветному тыну в самой отдаленной и запущенной части сада и там до зари ворковала с тем, кому отдала навек свое девичье, нетронутое еще любовью, сердце.
Леон давно и думать забыл о том времени, когда его чуть было не опутали лживые да коварные женские сети. Он перестал бывать у боярыни Хитрово и тяготился, когда она звала его, видимо, радуясь даже его насильственному присутствию. Лучистые глаза и бледное личико девушки заполонили его окончательно; он только одну
думушку и думал: как бы освободить свою Олюшку от ненавистного ей брака со старым Черкасским и самому жениться на ней.
— Скажу я все царевне, — проговорил Леон, когда девушка затихла под его поцелуями. — Может, и поможет нам.
— Ты говорил, слаба она, не вольна ни в чем… Какая же помощница?
— Так-то так, и попытать надо. Сказывали, что она скоро царю показываться будет. Боярыня Хитрово просила… Что ты, моя любушка, что всколыхнулась так?
— Что-то не люблю я боярыни твоей… — смутившись, ответила девушка.
— Разве слыхала что? — спросил, вспыхнув, Леон.
— Ничего не слыхала, а сама смекнула. Ты… всегда полымем загоришься, как только о ней вспомянешь… И еще… Намедни она была у нас, завела беседу с батюшкой; батюшка твою царевну помянул, потом усмехнулся и твое имя назвал. Боярыня вся румянцем зарделась, очи у нее заблестели и сердито так глянула она на меня. Батюшка меня выслал из покоя. За дверями слышала я уже батюшкины речи: «Аль грузинский князек красы твоей не учуял?» И засмеялся батюшка, нехорошо таково засмеялся.
— Ну, а ты? — нетерпеливо теребя свой черный ус, спросил ее Леон.
— Я убежала к себе в горенку, заплакала. А потом встала перед образами и стала за тебя Богу молиться.
— Молиться за меня? Зачем же? — удивился князь.
— Ты, видно, боярыни Хитрово не знаешь, — грустно улыбнулась Ольга. — Лютая ведь она! Если любила тебя — вовек тебе не простит издевки над нею.
— Да разве я ведал о ее любви? — рассердился князь.
— Не ведал, милый? Правду говоришь? — прильнула девушка к его лицу холодной щекой и пытливо глянула ему в глаза.
— Богом клянусь, не ведал! Правда, было время… красота ее опутала было меня; но устоял я перед этим искушением. Ангел Божий раз предстал глазам моим: в окне увидел я чистую деву…
— Молчи, молчи, ненаглядный мой! — закрывая ладонью ему рот, зашептала девушка, улыбаясь счастливой улыбкой.
— И с той поры забыл я ее, эту вашу боярыню! Души моей уже не смущает ее образ лукавый, и не страшна она мне! Вот только тебя бы мне украсть отсюда… Ну, когда же ты царю предстанешь? Помнишь, говорила мне, что царь…
— Пришел приказ от царя мне к нему явиться, да батюшка видно задарил кого-либо — не шлют за мною.
— А свадьба когда же?
— Ждут, видно, как царь на богомолье уедет, и… и… — Голос девушки оборвался. — Не пойду я с постылым под венец! Руки на себя наложу, а за него, старого, не пойду!
— Постой, не тоскуй! — прошептал князь Леон. — Я кое-что придумал. Говорят, боярин Ртищев — хорошей души человек; я пойду к нему и защиты для тебя попрошу.
— Пустое, милый!.. — печально произнесла княжна. — Не знаешь ты наших обычаев; по своим судишь… Над моей головушкой только батюшка во всем волен.
— Ну, выкраду я тебя, — пылко вскрикнул юноша.
Девушка печально покачала головой:
— Не безыменная я какая, чтобы на такое дело пойти; рода своего не осрамлю, навеки-веков, матушки своей любимой под беду не подведу! Измыкает свой гнев на ней отец-то, а она и так… страстотерпица!
— Так хорошо же, сам я сведаюсь с твоим злодеем! У меня с ним к тому и счеты еще не прикончены. Кинжала моего он до сей поры не отдает, посланному моему ответил, что кинжал отдаст, когда «брюхо мне вспорет!».
У Ольги вырвался слабый стон; она закрыла лицо руками, и ее ноги стали подгибаться.
Однако Леон сильной рукой поддержал девушку:
— Не пугайся, Олюшка моя; не дождаться князю этой радости. Вот явлюсь я к нему и тебя, и кинжал от него потребую. В честном бою и порешим, кому из нас владеть тобой.
— Ой, Левонушка, убьет он тебя, я не жилица на этом свете! В омут головой, да и все тут!
— Полно, Олюшка, не осилить ему меня! Хотя и грузен, и свиреп князь, да я моложе и куда ловчее его.
— Нет, не ходи к нему, погоди еще денек; может, меня к царю позовут. Пойду уж я… попрошу боярыню Хитрово, — она замолвит за меня словечко. Ведь не ведает она, что люб ты мне?
— Хорошо, поди, проси, а я тем временем все-таки побываю у Ртищева.
— Ну, прощай, радость моя, сокол мой ясный! Закалякались мы с тобой, неравно кто спохватится! Прощай же!
Молодые люди нежно посмотрели друг другу в глаза; но поцеловаться при ярком свете солнца постеснялись, застыдились, и только Леон крепко сжал холодную руку девушки.
— Придешь ужо? — спросил он ее шепотом.
— Приду! — шепнула Ольга и скользнула в густую чащу сада, где скоро исчезла из глаз пристально следившего за нею князя.
Он поправил свою папаху, глубоко вздохнул и зашагал по направлению к Кремлю.
Как только фигура грузина скрылась вдали, из-за угла вышла закутанная в платок женщина и, посмотрев в глубину сада, покачала головой.
— Вот оно что! Наш-то князинька услаждается с княжной-недотрогой… В жениха и невесту дети играют… А боярышня-то вот по ком изнывает! Вот, значит, и пригодилась старая Архиповна! Сослужу службу, незачем и гадалок-то пытать: все выложу, как на ладошке. Увидит сокол мой, что я денно и нощно о нем помышляю — опять Архиповну к себе и приблизит. А девушка-то? Ну, да пусть другого кого ищет. Семка я пойду да все Марфуше расскажу: пусть совет мне подаст…
15
Высокое, стройное дерево в Закавказье.