Страница 41 из 124
— Погодите, милые, — ответила Хитрово. — Вот поговорю с батюшкой-царем кое о чем, а после того помыслю, чем бы мне вас повеселить.
— О чем будешь говорить? О приказных делах? — спросила младшая из царевен. — Ой, скучища какая! Пойдемте, девицы, песню споем! — предложила она.
Царь и царица одобрили это предложение; царевны вышли, а следом за ними пошли и остальные женщины; в комнате остались, кроме царской четы, только Хитрово, Милославский и еще две из самых приближенных к царице «верховых боярынь».
— Ну, сказывай, сказывай, что у тебя за такие дела? — с любопытством произнес Алексей Михайлович, распахивая кафтан и ласково глядя на Елену Дмитриевну.
Царица позевывала, время от времени лениво пожевывала пряники, а скоро и совсем ушла в какое-то тупое самосозерцание и не слушала ничего. Милославский сидел в кресле, непринужденно развалясь, чутко прислушиваясь к тому, что именно скажет царская любимица.
— Государь, — начала Елена Дмитриевна. — Пронский дочь свою просватал за князя Черкасского…
— Знаю, — возразил Алексей Михайлович. — А ты что же? Разве что-либо против этого сватовства имеешь?
— Царь-батюшка, княжне Пронской семнадцати лет нет, а Черкасскому и все пятьдесят!
— Отцу виднее!
— Пронский на Черкасского золото зарится. Корыстен князь, а о дочери у него и думушки нет.
— Разве она не по воле идет? — спросил Алексей Михайлович, заинтересовавшись сообщением.
— Разве пойдешь по воле за такого старого да тучного? Не прикажи, царь-батюшка, губить девушку!
— Чем Черкасский не жених? — вмешался вдруг Милославский. — И родовит он, и богат, да и, по правде сказать, что за годы такие— пятьдесят-то лет? В самом, можно сказать, соку мужчина, а не что либо как! — И он молодцевато крякнул…
Хитрово насмешливо глянула на царского тестя. Она отлично знала, что алчный царедворец ни за кого даром не вступится. Значит, Черкасский подкупил его. Но эта мысль не обезоружила Елены Дмитриевны; она надеялась на свое влияние на царя и задумала показать Милославскому свою силу немедленно.
— Черкасский стар, блуден, скареден и звероподобен, — твердо отчеканила она. — И знаю: царь-батюшка не даст загубить молодую душу княжны Пронской; вступится он за бедную… единым своим царским словом отразит ее беду неминучую. Правда ли, надежа-царь? — спросила смелая боярыня Алексея Михайловича и обдала его томным, нежным, ласковым взглядом.
Царь смешался. Он должен был принять чью-нибудь сторону и одним словом остановить пререкания; но это слово трудно было произнести доброму, нерешительному государю.
— Пустое молвишь, боярыня! — надменно произнес Милославский, думая, что царственный зять непременно примет его сторону. — Не царево дело мешаться промежду отца с дочерью. Над дочерью один господин — отец!
— Ну, царь-государь не так решит это дело, — твердо произнесла боярыня Хитрово.
— Я уже велел князю Пронскому свою дочь мне показать, — сказал в примирительном тоне Алексей Михайлович. — Она сама поведает мне, люб ли ей Черкасский, или нет?
— Да это я могу тебе, государь, сказать, — поспешно проговорила Хитрово. — Я знаю, ненавистен ей князь!
— А ненавистен — стало быть, и толковать нечего; не силком же под венец тащить девок.
— Как же так? Неужели волю девкам давать? — лобленно спросил Милославский. — Не дело ты говоришь, царь!
— Молчи, не тебе, холопу, учить меня! — вспыхнул Алексей Михайлович. — Не быть княжне Пронской за Черкасским, вот тебе моя царская воля!
Милославский, хорошо зная вспыльчивость царя, покорно склонил голову. Боярыня Хитрово победоносно поглядывала на царского тестя. Государь сидел насупившись и нервно постукивал пальцами о ручку кресла. Наступило неловкое молчание.
Наконец царице Марии Ильинишне наскучила эта внезапно наступившая тишина, и она решилась заговорить первая:
— Что, перед походом поедем помолиться в монастыри?
— Поедем, как же!.. Беспременно надо поехать святым угодникам помолиться!
— Иван Выговской-то метит в гетманы… — заговорил Милославский. — Беспременно много нам смут причинит.
— Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория — авось они его угомонят.
Милославский покрутил толстым пальцем свою бороду и хвастливо проговорил:
— Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.
Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:
— Как ты смеешь, страдник[12], худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?
Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.
— Не гневайся на батюшку, государь! — плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам. — Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на «сиденье»! — с тоской докончила она.
— И то правда! — поддержал ее супруг.
Но боярыня Хитрово была с ними несогласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:
— Царю-батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами; зато он и есть наш кормилец и отец, а мы — его покорливые детки…
— Ишь, Лиса Патрикеевна, — улыбнулся Алексей Михайлович. — Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?
— Да вот… царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.
— Эх, бабы! — нетерпеливо произнес Алексей Михайлович. — Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?
— Так она за тем сюда и прислана.
— И вовсе нет! Прислана, потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое… А придет время — и подсобим.
— Не очень-то они нам и нужны! — опять вмешался Милославский. — Не велика в них и корысть-то… Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это — одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем — так отплатят, как теперь казаки, — смутой!
— Нет, в подданство они отдадутся непременно, — возразил Алексей Михайлович. — А только, что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко, да и опасливо: неравно и сами грузины на другую сторону перекинутся…
— Если воеводство… то… оно, конечно! — замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.
— Особливо, если воеводство дать… примерно князю П ронскому, Борису Алексеевичу, — подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.
— Ну, ему этого воеводства не видать! — желчно заметил Милославский.
— А почему? — наивно спросила Хитрово.
— Рылом не вышел, вот почему! — дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.
Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.
— Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим, — намекнула она, взглянув на Милославского.
— Чего вы шкуру-то волчью делите, когда и волк-то по лесу бегает? — вмешался царь. — Еще Грузия не наша, не пришло нам время воевод там сажать… Да, кабы и пришлось, князя Пронского мы туда воеводствовать не пошлем: он довольно богат и без этого. И тебя не посажу, — обернулся Алексей Михайлович к тестю. — Знаю твою повадку: пусти козла в огород… Ну, а помощь грузинам посылать сейчас не могу, повременить надо. Вот молвят, будто сам царь Теймураз подымается в Москву… Не дадим Грузии в обиду, это ты, боярыня, не бойся, а время терпит. Ты, Елена Дмитриевна, не серчай да царевне грузинской от меня передай, что, мол, мы завсегда рады ее видеть перед светлыми нашими очами, и делу ее мы — помощники. Ну, а теперь можно было бы и повечерять? — обратился он к царице.
12
Бранное слово, привычное Тишайшему.