Страница 123 из 124
…Наконец Ивченко выходит в отставку, чтобы стать «всецело Светловым».
Нет, не социальные проблемы в центре романов, повестей, многочисленных новелл Валериана Светлова на темы современной ему жизни… Отношения Мужчины и Женщины, духовное содержание любви, собственные, достаточно смелые для его времени утверждения о семейной нравственности… Вот что пишет Светлов-критик: «Мы смотрим на живопись и на литературу как на проповедь, требуем от художественных произведений тенденции и «пользы для народа»… и до сих пор «Арестанты на этапе» действуют на нашего зрителя импонирующим образом, а обнаженная женщина, как бы она хорошо ни была написана, оставляет зрителя холодным и безучастным, за исключением двух-трех порнографов».
Кстати, и потому уже не случайно его пожизненное увлечение балетом… Хотя подобные увлечения в конце прошлого века противоречили убеждению многих интеллигентов в «чуждой народу аристократичности этого искусства» (так что задним числом отказывали даже Пушкину «наслаждаться красотой, пластикой, формой, грацией, ритмом танцев и линиями человеческого тела» — из книги В. Светлова «Терпсихора»), а также и мнению служителей Церкви, видевших в публичном обнажении танцоров «язычество плоти» и «попрание духа».
…Сейчас, наверное, уже не стоит доказывать невозможность исключения из нашей, мирской, жизни такого искусства, как балет. О самом же Валериане Яковлевиче Светлове знали уже тогда: это был христианин— судя не только по неукоснительно соблюдаемым им обрядам, но и по духу. Да, именно своими «духовными повестями», такими замечательными, как, например, «Дева Мария» и «Сказание о хитоне Господнем», увлекал он в «область Божественного» многих, даже и не столь верующих читателей.
В начале века, по мере приближения знаменательной в истории нашего Отечества даты— трехсотлетия Дома
Романовых, опять вырос среди писателей интерес к работе над исторической беллетристикой. Взялся за перо и Светлов… Успел написать на темы из отечественной истории два вошедших в настоящий сборник романа. А мог бы, явно уже увлекшись этим жанром, написать и еще не один роман…
Но разразившиеся тогда войны, мировая и гражданская, слишком многое остановили в России… Хотя на войну с Германией Ивченко-Светлов откликнулся как дворянин: в пятьдесят пять лет опять надел кавалерийскую форму и был признан как один из самых отважных офицеров Дикой дивизии.
Но когда началась война другая… годы и раны сказались. Послереволюционное в родном Отечестве братоубийство что-то надломило в душе писателя…
В Париже, где затем Валериан Яковлевич жил до конца своих дней, хватало у него сил писать лишь о балете. Писал и печатал он там больше на французском, однако эти статьи иногда переводили и для английских и для немецких изданий.
А потому было бы только справедливо издать тепері> труды первого русского балетоведа на его родине. То есть это первенство Светлова было признано еще до революции и не только в России, но и во Франции… Известна его роль в успехе «русских сезонов» балетной труппы Дягилева в качестве члена ее Художественного совета. Например, европейская культура обязана Валериану Светлову в открытии им новаторского искусства Михаила Фокина и Анны Павловой.
И еще… Независимо, к какой конфессии — православной, католической или протестантской принадлежат издательства, выпускающие христианскую литературу, так теперь была бы ко времени публикация хотя бы одним из них замечательных «духовных повестей» В. Я. Светлова!
Читатель, конечно, заметил, что в романе, давшем название всему сборнику, путь к своему позорному концу человека, преступные деяния которого волнуют нас до сих пор, изображается несколько другим, чем тот, который «указан» Петром Первым… Отличается этот «путь» в романе и от широко распространенных толков о связях «Гамильтон» и с императором, и с его денщиком. Действительно: слетали в то время с плеч головы и поважнее денщицкой — и чтобы решился последний на столь опасное «родство»?.. Страх наверняка «заморозил» бы денщика Ивана Орлова, даже если бы любовница императора и призналась ему в своей любви — в то время как это признание — о ее любви к другому — столь коварным способом выманил из нее сам император. Не правда ли, замечательно дано в романе пиршество в доме Зотова, во время которого произошел этот последний их разговор, — именно к нему автор стянул все нити своего повествования… Не желая тем самым подтверждать официальную версию о денщике — как об отце будто бы троих, погубленных матерью детей (кстати: очевидно для современников было только одно ее убийство). Недаром «после разбирательства» денщик Орлов был не только не наказан, но и возвращен к прежним обязанностям. Но это уже вне романа.
Хотя, раз уж Светлов поднял здесь свою излюбленную тему отношений мужчины и женщины, стоит подумать о том, почему эта тема и в отношениях царя Петра с героиней подлинной истории и с другими женщинами (разумеется, речь здесь не о случайных «встречах») имела «национальную окраску».
В светловском жизнеописании всеизвестной преступницы этот вопрос, поставленный было сначала ради остроты сюжета, затем, как бы сам собой, свелся к пониманию, что она — русская.
Однако героиня подлинной истории представилась Двору, скажем так, не совсем русской… Она знала, что делала. Ибо — не могла она не знать о боярыне Евдокии Матвеевой… Нет, конечно же, любовью— в том смысле слова, о котором у нас речь, чувство Петра к Матвеевой назвать нельзя, для этого ко времени их знакомства была она слишком пожилой. Но не она ли, эта первая Гамильтон, стала прообразом «его женщины» в молодых?..
…Дом Артамона Матвеева, в который вошла хозяйкой «девица Гамильтон», стал одним из самых «европеизированных» русских домов Москвы. В нем воспитывалась — а потом, уже будучи царицей, так часто ездила в него — Наталья Кирилловна… И очень любил юный Петр бывать в нем с матерью. Обычно столь непоседливый, во все глаза смотрел он, как непривычно для боярских русских домов эта красивая женщина одета была у себя дома, жадно слушал, что в последнее время прочитала она в «немецких книгах», улыбался даже, когда вольно и весело подшучивала она над интересом его батюшки — будто бы большим, чем к управлению своим «царством-государством» — к иконописи и росписи дворцовых палат…Зело непохожа была эта бывшая Гамильтон на других, скучных, по его мнению, боярынь, и еще — удивляла она Петра, радовала многими в своем доме иноземными диковинами.
Так что потом интерес молодого царя Петра к Анне Моне и ее немецкому дому возник не случайно. В этой связи любопытны в романе Светлова детали: как бы на смену Анны Моне фаворит Петра Меншиков просит «воюещего Прибалтику» Шереметева прислать девушку-иноземку. Ставшую затем императрицей! И фрейлина-преступница размышляет о причинах блистательного успеха этой своей знакомой из Магдебурга, а также — чем привлекла и так долго удерживала около себя царя Анна Моне… Уж, наверное, после такого «изучения» говорила она Петру о своем, пусть и очень дальнем, родстве с Гамильтон и даже не с одной, а с двумя «девицами Гамильтон». Бывшими «таковыми» до того, как породнился с ними думный дворянин Артамон Матвеев…
Весьма любопытно «провидение» этим дворянином-чиновником значения родства с россиянами иноземного происхождения: именно на детей таких браков с особенной уверенностью опирался потом Петр в борьбе с «боярской Русью». Племянницу своей жены, тоже в девичестве «Евдокию» Гамильтон, Матвеев отдал в жены Федору Нарышкину, а племянницу последнего, Наталью, взял к себе в дом (при жизни-то ее родителей!..), воспитав Наталью Кирилловну для своего друга-царя Алексея Михайловича (когда очевидно стало для всех нездоровье первой жены государя). Так что «не по дружбе» с царем, а по родству с ним стал Артамон Матвеев сначала окольничим, а затем, собственно, боярином… А его сын, Андрей, — одним из руководителей при Петре всей внешней политики России.
Вот и в светловском романе не говорится (наверное, потому, что писался он перед упомянутыми торжествами) о том, что любовница Петра Мария Гамильтон (сама она приветствовала, когда ее называли «Мэри») стала первой в истории Российского императорского Двора камер-фрейлиной!