Страница 116 из 124
Зотов был усердным посетителем ассамблей; он пил, несмотря на свои почтенные годы, больше всех и, кажется, способен был бы выпить не только Большого или Малого орла поодиночке, но обоих вместе взятых.
Он воображал, что оказал огромные услуги царю, научив его в детстве великим премудростям, и его самой заветной мечтой было получить какое-нибудь высокое звание.
Он и приставал постоянно с этой просьбой к Петру, который и сказал ему однажды в ответ на его вечную просьбу:
— Добро! Ты достоин, как и служба твоя, награды: жалую тебя князь-папой.
Зотов вытаращил глаза.
— Как это князь-папой? Ты измываешься надо мной? Это ведь церковный сан.
— А что тебе до того? Я тебе его жалую, а вместе с тем дом, приличествующий твоему сану, и денег на содержание оного. А в доказательство сего устрой у себя по переезде в дом ассамблею.
XII
Зотов, посланный Меншиковым, предстал перед царем.
— Ианикита, — сказал ему Петр, — я позвал тебя, дабы объявить тебе мою волю. Нынче ввечеру быть у тебя в дому конклаву с ассамблеей. Будем праздновать твою помолвку с Стремоуховой.
Зотов радостно замигал старческими подслеповатыми глазами:
— Наконец-то, государь! Спасибо на добром слове. Одначе, кого звать на конклаву укажешь?
— Пожди малое время.
Царь подошел к столу, покрытому толстым, темного, неопределенного цвета сукном, и стал писать своим крупным, размашистым почерком.
Написав довольно длинный список имен, он передал его старику.
Тот близко поднес его к глазам, напряг их и, прочитав, проговорил:
— Скажи на милость, ты нынче хочешь позвать женский пол на конклаву?
— Отчего нет? Веселее будет.
— Одначе, та… Гамонтова ныне больна, как я наслышан. Знаешь ли ты это? Она не будет, и труда брать не стоит звать ее.
— Будет. Не твоя печаль. Увидишь, будет! Я сам позову ее.
— Как повелишь, государь.
Зотов вышел своей обычной шутовской походкой, вприпрыжку. Но царь на сей раз не улыбнулся, а сумрачный и суровый, дав ему скрыться, оставил комнату.
Марья Даниловна лежала в своей опочивальне, действительно перемогаясь от нездоровья.
С ней это случалось редко, но когда случалось, она бывала в самом тяжелом и неприятном настроении духа.
Она ничего не делала, и глаза ее были устремлены в одну точку, а брови плотно сжаты так же, как и губы. В минуты безделья и нездоровья она всегда невольно переносилась мечтами в прошлое, когда она влачила жалкое существование, не переставая мечтать о лучшей доле. Вспоминала она и дни отчаяния, овладевавшего ею, когда ей казалось, что жизнь ее кончена, что она погребена навеки в глухой усадьбе. Потом являлись светлые промежутки, и ей уже казалось, что, напротив, в будущем ее ждут почет, возвышение и богатство.
Как верно предсказала ей цыганка-гадалка!
Да, не особенно много времени прошло с тех пор, а вот и все, что она ей говорила, осуществилось. Ее полюбил самый великий человек — великий ростом, великий духом, великий положением. Думала ли она тогда, что этот человек— царь!
По странной, необъяснимой психологии она никогда не думала о второй части предсказания, гласившей о неизбежном падении после головокружительного возвышения, и вдруг теперь она вспомнила об этом, и ее неустрашимая душа дрогнула…
Что если и вторая часть гадания сбудется, как первая?
Но ей удалось отогнать от себя эти черные мысли.
Запас силы воли был в ней большой, и ей всегда удавалось направить мысли на что-нибудь более отрадное.
Однако незаметно думы ее перешли от матери-цыганки к ее сыну. Где он и что с ним? После свидания с ним в Летнем саду она его не видела больше и ничего не слышала о нем. Как будто он исчез навсегда. Думает ли он о ней и злоумышляет он против нее, как грозился?
Эта мысль чуть-чуть встревожила ее. Что если он сдержит свое обещание? Но потом она рассмеялась этим опасениям.
— Что за вздор! — сказала она себе шепотом, как бы для того, чтобы ей показалось, что не она сама, а кто-то посторонний разубеждает ее. — Он никогда не сделает этого! Ведь кто же убивал, грабил, кто был исполнителем моих преступлений? Он же. Ежели он выдаст меня — он и себя выдаст. Но это возможно! Ведь кто их знает, этих цыган? Натура у них дикая, необузданная, горячая… Может вступить ему в голову, и он не пожалеет себя…
Потом она раздумалась о том, почему ей не понравился такой истинный красавец, как Алим, в то время когда нравились мужчины гораздо хуже его. Но на этот вопрос она не сумела себе ответить, хотя он был достаточно ясен…
Марья Даниловна обладала страстным темпераментом, сильной волей, активной натурой. Как бы в дополнение к этому ее характеру ей требовались люди со слабой волей, пассивные, бесцветные. Таковыми были Реполовский, Стрешнев, теперь Орлов… с его робкой душой и робкой улыбкой. Сильные характеры были не по ней. Воля сильного человека непременно бы столкнулась с ее волей и сокрушила бы ее. Может быть, поэтому не любила она и Петра, несмотря на все, что он дал ей и чем возвысил ее. Именно своей робостью, пассивностью своего характера нравился ей мягкий Орлов, к которому она чувствовала в последнее время все большее и большее влечение.
Мысли ее вернулись к Петру.
Она знала, что он любит ее. Сколько уже времени продолжается эта любовь! Значит, это не мимолетная вспышка, а прочная связь, основанная на прочном чувстве.
Она умеет влиять на него, держать его в своей власти, вероятно, именно потому, что не увлекается им, не теряет головы, не любит его и может хладнокровно и рассудительно управлять собой.
Мечты ее разгорались.
Кто знает, что будет дальше? Может быть, ее ждет еще более высокое положение.
Здесь мечты ее останавливались. Ах, если бы это было возможно! Как бы она показала себя Меншикову и всем, всем этим надменным или низкопоклонным людишкам!
Картины, одна заманчивее другой, всплывали в ее кружившейся от нездоровья или от нездоровых грез голове.
Но вдруг она насторожилась…
Знакомые, твердые шаги раздались за дверью.
Это— царь, явившийся к ней в час обычного своего посещения.
Он имел обыкновение входить не стучась и не спросясь, обыкновенно подходил к ней, целовал ее и садился рядом с нею.
Он и на этот раз сделал то же, обнял и поцеловал ее, но не сел.
Лицо его было бледнее обыкновенного, и брови хмуро насуплены.
— Здравствуй, Машенька, — сказал он отрывисто.
— Здравствуй. Ты нездоров?
— Напротив. Мне только что говорили, что ты нездорова.
— Да, я чувствую себя нехорошо. Недужится что-то. Садись же.
— Нет, я не сяду.
Она подняла брови в изумлении.
— Почему же?
— Мне некогда, — сухо сказал он. — Я занят, меня ждут дела.
— А!.. — протянула она, и лицо ее приняло недовольное выражение. — Так ты оставляешь меня одну?
— Жаль, но так должно. Ежели же ты хочешь наградить меня за утраченное время, в которое ты не увидишь меня, то сделать это легко.
— Как? — спросила она.
— Ныне ввечеру указал я быть у Зотова конклаву. Ведомо тебе, полагаю, что сия за штука. Там бывает весело. Люди веселые и разговоры вольные, и вино доброе. Ныне указал я быть и дамам — веселье будет всем нам. И новые лица будут: только что прибывший из своих дальних вотчин Телепнев с женою, вдовою Стрешнева покойного.
Рука Марьи Даниловны дрогнула и чуть не выронила чашку…
— Что с тобою, моя милая? — спросил ее Петр, взглянув ей прямо в глаза.
— Ничего! — резко ответила она.
Царь засмеялся.
— Ага! Уж не знаешь ли ты Телепнева? — проговорил он.
— Не знаю… то есть… встречалась когда-то.
— Чего доброго, может, он когда и любил тебя, а женился на другой? Того ради и в гнев велий пришла, имя его услыхав.
— Никогда того не бывало! — твердо ответила Марья Даниловна.
— А ты не сердись! Ведь это шутки для ради сказал я.
— Я не люблю, когда со мною такие шутки шутят, государь.