Уйти красиво

Воскобойников громко расхохотался:

— Двадцать пять лет жить под угрозой разоблачения, не многовато ли? Кстати, и ваш разоблачительный зуд не запоздал ли? Я что-то слышал про срок давности… А откуда вы узнали, что именно я столкнул Рунцевича? Небось Серебрянский надоумил? Так ведь его при этом не было, спешу вам сообщить. Он, если мне не изменяет память, находился очень далеко от Москвы, кажется, в Сибири.

— Вот у кого складно, так это у вас, — похвалил Поздняков. — И срок давности у вас кстати, и смерть Ларисы тоже. Ваша правда, не присутствовал Серебрянский при убийстве Рунцевича. Что толку, если он ссылается на слова покойной Ларисы, теперь им грош цена. И все-таки я попытаюсь восстановить истинную картину.

— Валяйте, любопытно будет послушать, — милостиво разрешил Воскобойников.

— Вот и слушайте спокойно. Итак, Ларису вы не то чтобы боялись, а как бы опасались. Не потому что она была такой уж правдолюбкой, просто она была непредсказуемой. К тому же, добившись успеха, она вас возненавидела лютой ненавистью, поскольку поняла, как долго вы безнаказанно питались ее соками. Наверное, она вас часто дразнила, уж что-что, а интриговать она умела. Может, звонила по телефону в дни всенародных праздников или посылала открытки. А в конце концов еще и поселилась рядом, в доме вашего старого закадычного друга. — От Позднякова не ускользнуло, что Воскобойников слегка поежился. — Что ж, эта талантливая стервочка умела отравлять вам жизнь. Лично я не сомневаюсь. Думаю, она издевалась над вами со вкусом и удовольствием. Она размазывала вас, уничтожала и тем самым отыгрывалась за те унижения, что ей пришлось по вашей милости пережить в юности. Правда, не уверен, чтобы их можно было каким-либо образом компенсировать. Вы оба так до конца и остались каждый при своих: уважаемый лауреат Гелий Андрианович с угрозой разоблачения и известная, популярная Лариса Кривцова с чувством гадливости и постоянным, настоятельным желанием каким-либо образом от этого чувства избавиться. Только шансы ваши были не равны, потому что время работало только на вас. В конце концов наступил день, когда вы даже заговорили о сроке давности, а вот ей легче не становилось. Не исключено, что, даже раздавая автографы, она думала: «Какая же я все-таки дрянь».

— Между прочим, если она так думала, то была весьма недалека от истины, — подхватил Воскобойников, недовольно щурясь. Тень от молодых сосенок постепенно становилась не такой густой. — Вы ведь знали ее только с парадной, так сказать, глянцевой стороны, а мне посчастливилось знать ее со всех сторон, — Воскобойников заметил, как Поздняков после его последней фразы смачно сплюнул в траву, и поспешил развить тему. — Не скажу, чтобы все в ней было столь уж отвратительно, поначалу эту деревенскую девчонку довольно приятно было потискать. Кстати, не делайте такие ужасные глаза, я ее не соблазнял и не совращал с пути истинного, для ее тогдашних двадцати она соображала в этих делах не меньше моего. За сексуальный опыт, конечно, не ручаюсь, но то, что мораль у нее хромала на обе ноги, — это уж точно. Такое впечатление, будто в своей провинции, прежде чем отправляться на покорение первопрестольной, она прошла ускоренный курс молодой искательницы успеха. Короче, мозги у нее были настроены на то, что в погоне за удачей дозволено все. В этом смысле она опередила свое время, ибо подобные взгляды, столь распространенные среди молодежи нынче, тогда были достаточно редким явлением. Особенно когда они не только не скрывались, а даже афишировались… О, да вам мои откровения, я вижу, не очень нравятся! Ишь как желваками-то заработали. Что я могу сделать? Что было, то было, как говорится: из песни слова не выкинешь.

Поздняков подошел ближе к подрастающей сосенке, и ее хвоя нежно дотронулась до его щеки, это прикосновение было похоже на массаж. А запах, усиленный жарой, вызывал воспоминания об отдыхе на море, где-нибудь в Сочи, где сейчас благоухало точно так же. Черт его знает, сколько времени он уже не валялся на теплом песочке и не плескался в изумрудной воде. А с Ларисой они собирались поехать в Крым сразу после свадьбы… Он повернулся к Воскобойникову.

— Все понятно, она была стервой, и поэтому вы ее в конце концов убили…

Воскобойников сухо рассмеялся, словно рассыпал горсть гороха.

— Ну и фантазии у вас, молодой человек! С чего бы я стал ее убивать? По-вашему, я терпел двадцать пять лет, чтобы ее убить? Это еще зачем? Растягивал предвкушение удовольствия, что ли?

— Вы убили ее, чтобы забрать рукопись, ту самую, что сейчас лежит в издательстве «Карат» под вашей фамилией.

— Что за чушь! Для бывшего следователя вы не слишком логично рассуждаете, уважаемый Николай Степанович. Ну, допустим, я действительно ее убил из-за рукописи. Тогда зачем бы я тут же побежал с ней в издательство, я бы, наверное, выждал какое-то время, а уж потом… Вы что, мало фильмов смотрели про ограбления банков? Забыли, что преступники всегда прячут добычу на длительный срок. А уж когда страсти улягутся, когда полицейские в безуспешных поисках сотрут подошвы, они выныривают где-нибудь на средиземноморском побережье загорелые, в гавайских рубахах и начинают сорить денежками направо и налево, попивать дорогое виски в обществе длинноногих красавиц.

Поздняков вернулся к столу, опустился на скамейку и заглянул в глаза Воскобойникову:

— Конечно, так было бы надежнее. Думаю, выжди вы и впрямь месячишко-другой, все бы запуталось окончательно, и я бы, пожалуй, так и остался с пустыми подозрениями и сомнениями. Но ваша, Гелий Андрианович, беда в том, что вы не можете ждать. Вы совсем не можете ждать, Гелий Андрианович…

Руки Воскобойникова суетливо забегали по столешнице, будто он пытался разгладить морщинки на невидимой скатерти.

— Очень странно… Почему это я не могу ждать? Честное слово, вы меня интригуете.

Он даже попробовал саркастически рассмеяться, но на этот раз у него не получилось даже россыпи гороха.

— Вы не можете ждать, потому что дни ваши сочтены, Гелий Андрианович. Звучит банально, но это так. Нет у вас времени. Я знаю, что у вас рак.

Воскобойников побледнел так, словно услышал о своей болезни впервые, голова его склонилась набок и затряслась, лицо приняло почти бессмысленное выражение. Поздняков даже начал опасаться, что с ним случится обморок. Но Воскобойников довольно быстро взял себя в руки.

— Так, значит, вы знаете и об этом… Что ж, похвальная осведомленность.

Больше он ничего не сказал, и Поздняков почувствовал, что у старого писаки попросту иссякла воля к сопротивлению.

— Не возражаете, если я продолжу?

Воскобойников так ушел в себя и свое горе, что не сразу понял вопроса, а когда наконец до него дошел его смысл, лишь устало кивнул. Мол, делайте что хотите.

— Итак, вы не только не имели времени на ожидание… Собственно, сама болезнь, точнее — ваша осведомленность о ней, и подтолкнула вас к новому преступлению. Не знаю, правда, каким его считать по счету: вторым или третьим. Склоняюсь к мысли, что все-таки третьим, потому что бессовестное присвоение чужого труда и таланта — тоже преступление. В общем, вы решили устроить на прощание салют из всех орудий. Вы знали о Ларисиной манере писать на чем ни попадя, урывками, буквально между делом, легко и без видимых усилий, и это вас раздражало. А еще сильнее раздражало сознание того, что вы ее больше не в силах принудить делать вам царские подарки в виде написанных за вас романов.

В то утро, я думаю, когда вы столкнулись у ворот, разговор у вас был не о погоде и не о машинах, как вы утверждали, разговор был совсем о другом. Она в очередной раз напомнила вам о той давней истории, о том, как вы убили Рунцевича. Вы обменялись привычными любезностями и разошлись. Весь день вы наблюдали за происходящим на ее даче, обратили внимание на ее раздражение и взвинченность, частые визиты к ней. Возможно, слышали и ее разговор на повышенных тонах с Виолеттой Шихт, свидетельницей которого невольно стала и молочница. Кстати, то, как вы помогали моему следствию, — тема для отдельного разговора. Именно вы вывели меня на молочницу, вы самым счастливым образом видели, как Ольшевский приехал в Хохловку… Однако вернемся к злополучному воскресенью, когда вы поняли, что лучшего случая вам уже не представится. Вы знали, в каком состоянии Лариса, удостовериться в этом было несложно. Достаточно было пару раз позвонить ей и тут же бросить трубку — уже по одному ее ответу можно было догадаться, что она уже хорошо приложилась к бутылке. Дальше — дело техники. Намешать в стакан пьяной женщине лошадиную дозу снотворного, думаю, было для вас нетрудно. А уж прихватить с собой рукопись, скорее всего валявшуюся на диване или рояле… Потом вы ее быстренько набрали на компьютере и снесли в издательство. А всему причина то, что вы не хотели умирать писателем, о котором забыли все, включая благодарных читателей. Вы хотели уйти красиво, устроив напоследок фурор своим неожиданным бестселлером, чтобы все заговорили: «А ведь старик Воскобойников, оказывается, вовсе не исписался, а даже наоборот, жаль только, что болезнь его скосила». Никто из ваших почитателей так и не догадался бы, что страшная болезнь сразила вас уже давно, задолго до рака. Я даже знаю, как она называется…