Уйти красиво

— А все-таки откуда ты знаешь? — спросил Поздняков.

— На него какие-то крутые ребята там, на Ярославском, наехали, вроде ему там что-то поручили охранять, а он прошляпил. Тогда к ней и рванул — деньги просить.

— Дала? — осведомился сыщик.

— А это уж вы у него спрашивайте, — хитро блеснул маленькими глазками мужичок, а Поздняков про себя подумал, что фингал на его физиономии появился не случайно.

Он сунул ему в карман смятую бумажку и поторопился к машине. Нужно было успеть до того, как они рассмотрят, что он дал им вместо пятидесяти тысяч всего пять. Хотя на большее они и не наговорили.

Околовокзальную суету можно сравнить разве что с жизнью большого муравейника. Только в данном случае не нужно быть исследователем, вооруженным микроскопом, чтобы уловить в этом поистине броуновском движении характерные тенденции и даже закономерности. Во всяком случае, Поздняков профессиональным глазом сразу определил несколько центров тяготения, вокруг которых кучковались разнообразные и весьма колоритные личности. У одних были бегающие глазки, резкие движения и независимый вид. Они подходили друг к другу и перебрасывались несколькими словами, иногда быстро пожимали руки и расходились.

Другие, наоборот, двигались замедленно, словно во сне, глубоко засунув руки в карманы и без конца оглядываясь. Но все они, вместе с разрежающими эту компанию бомжами и попрошайками, отнюдь не производили впечатление случайных здесь людей. Напротив, казались подогнанными винтиками хорошо отрегулированного механизма.

В тени у стены, на куске картона, сидела молодая женщина с ярко выраженными восточными чертами лица, но светлыми волосами. Она держала на коленях ребенка, девочку лет пяти, которая спала, приоткрыв рот. Точно так же дети спали и у попрошаек в метро. Поздняков нередко ловил себя на желании подойти и растормошить спящих деток, а потом заглянуть им в глаза. Безусловно, матери, или кто они там были им, чем-то их накачивали, но кому до этого было дело?

Поздняков хотел было внедриться в один из центров вокзального муравейника, чтобы поинтересоваться, где в этот час может ошиваться Ковтун: вокзал-то все-таки большой. В этот момент внимание сыщика привлекло подозрительное сборище возле низких и длинных, как лабаз, ручных камер хранения на привокзальном пятачке. Мало ли что может происходить на вокзале, но Поздняков неожиданно обнаружил в себе какое-то странное и необъяснимое волнение. Захлопнув дверцу «Вольво», он медленно двинулся в сторону группы людей, удрученно рассматривающих что-то лежащее на асфальте. Несколько бомжей, пара транзитных пассажиров с чемоданами на тележках и вокзальный рабочий — вот и все, кто стоял в почетном карауле над покорителем олимпийских высот Михаилом Ковтуном. В том, что труп, лежащий в позе эмбриона, с поджатыми к животу коленями, принадлежал именно экс-чемпиону, Поздняков не сомневался, хотя и узнал его с большим трудом. Да, безусловно, это был сильно постаревший и опустившийся симпатяга-парень с обложки «Огонька» двадцатилетней давности. Николай Степанович, пожалуй, еще и сейчас вспомнил бы пару его незамысловатых фраз из пространного интервью в том же самом номере журнала. И журналисту тогда он, наверное, представлялся везучим до невозможности, этаким избранником фортуны. Пожалуй, он им и был. По крайней мере первый билет, вытащенный им в лотерее судьбы, оказался выигрышным, в отличие от второго, но назад-то не положишь.

— Разойтись! — раздался призыв, сильно отдающий молодецкой удалью.

— Труповозка приехала, — тихо произнес стоящий слева от Позднякова бомж, невысокий старичок с широким деревенским лицом, одетый в заношенный камуфляж. — Ну, покедова, Чемпион, — печально вздохнул он.

Два крепких парня в черных халатах и резиновых перчатках обменялись незамысловатым матерком и, подхватив покойника за ноги и за руки, швырнули его на тележку носильщиков. Голова трупа запрокинулась, и Поздняков отчетливо рассмотрел на лице Ковтуна несколько ссадин и кровоподтеков.

Бомж в камуфляже снова сокрушенно вздохнул:

— С ночи лежит — не убирают, а ведь железный ящик рядом.

— Какой еще железный ящик? — спросил Поздняков.

— Да сарай, в который складывают всех вокзальных покойников, — охотно пояснил ему разговорчивый собеседник.

Тележка с мертвецом двинулась в самый конец вокзальных лабазов. Михаил Ковтун, бывший олимпийский чемпион и бывший муж известной писательницы, отправился в свой последний путь в сопровождении крутолобых парней, которые никогда не узнают, кого они так бесцеремонно шмякнули на грязную тележку. Впрочем, что бы это изменило?

Бомж с внешностью состарившегося деревенского балагура махнул рукой и озвучил поздняковскую мысль:

— Вот кинули, как дохлую собаку… А какой человек был! Чемпион, рекордсмен, золотые медали для страны добывал!

— Хорошо его знал? — невзначай осведомился Николай Степанович.

— Знал немного, — ответил старик, и Поздняков уловил в его слегка изменившейся интонации холодок. Значит, следовало его, что называется, стимульнуть. Выбор в этом смысле у него имелся, хотя и небольшой.

— Помянуть бы надо усопшего… — закинул он крючок на пробу.

Бомж в камуфляже отреагировал незамедлительно.

— А чего и не помянуть хорошего человека. — Бомж осклабился в некоем подобии вежливой улыбки, однако его маленькие, близко посаженные глазки оставались холодными, как никелированные гайки.

Спустя пятнадцать минут они уже сидели на вокзальных задворках. Бомж, уютно устроившийся на заднем сиденье дубовской «Вольво», наполнял салон стойкими запахами бездомной и неприбранной старости, от которых не избавляло даже то обстоятельство, что Поздняков предусмотрительно распахнул все двери автомобиля. Знал бы Дубов, какие пассажиры будут сидеть в его холеной иномарке!

Там же, на заднем сиденье, лежали бутылка водки и полбатона завернутой в бумагу колбасы. Поздняков порылся в бардачке и нашел там пирамидку вложенных друг в дружку пластмассовых стаканов. Отделил один и подал старику. Тот, уже вовсю освоившись, скручивал винт с заветной бутылки беленькой.

— А себе? — спросил он участливо.

Поздняков красноречиво коснулся ладонью баранки:

— Я не могу, за рулем…

— Жалко, — посетовал бомж, скорее всего испытывающий диаметрально противоположные чувства. В конце концов, ему же больше достанется.

— А колбаски? — дед цапнул упакованный батон, оставив на бумаге следы грязных пальцев.

— Ешь сам, я сыт. Только порезать нечем.

— Ничего, и так управлюсь, — заверил его бомж, хотя на этот счет у Позднякова были кое-какие сомнения: до сих пор он не успел разглядеть во рту бедолаги ни единого зуба.

А дед, словно задавшись целью его переубедить, отломил кусок колбасы, просунул его в рот, крепко зажал между деснами и смачно зачмокал языком.

— Давно бомжуешь? — поинтересовался Николай Степанович.

— Давно. — Дед проглотил кусок колбасы, не прожевывая. — Третий год.

— А чего так? Родных, что ли, нет? — Поздняков сознавал полную бессмысленность подобных расспросов, но ничего не мог с собой поделать.

— Дочка есть, где-то тут, в Москве. Хотел ее искать, а потом плюнул. Зачем я ей?

— А своего жилья никогда не было?

— Было, — дед прищелкнул языком, — племяш обобрал, стервец… Я сам из Рязанской области, деревня Лески, может, слышал? У нас там теперь много московских дач, рыбалка отличная…

— Я так и подумал, что ты из деревни. И что же, ты все время на вокзале?

— Да считай, что все, — бомж аккуратно наполнил водкой пластмассовый стаканчик, блеснул своими никелированными глазками. — Ну, за упокой души Чемпиона. Пусть земля ему будет пухом, — он выпил залпом. — Не знаешь, где бомжей хоронят? Я бы съездил посмотреть, где лежать буду.

Поздняков не знал, где хоронят бомжей, но предполагал, что дед из деревни Лески наверняка будет лежать по соседству с экс-чемпионом Ковтуном.

«Что-то я сегодня очень сентиментально настроен», — подумал Николай Степанович, а вслух спросил: