Принцесса разыскивает горошину

— Нужды? — шмыгнул носом Димыч.

— И чаяния, — услужливо подсказал Он-Она.

— Ах чаяния! Да у нас их, этих чаяний, хоть отбавляй. Тут одним транспарантом не обойтись! — замотал головой мой юный и наглый компаньон.

— Вот и отлично, — обрадовался Он-Она и повел очами в мою сторону. — Вы, надеюсь, того же мнения?

Я и рот открыть не успела, а распоясавшийся Димыч уже выпалил вместо меня:

— Он вообще-то у меня глухонемой. Но все, буквально все понимает.

Ночь прошла спокойно, потому что Димыч, на мое счастье, не храпел и не лягался ногами. И не стаскивал с меня одеяло, как Маоист. Тихо лежал, уткнувшись носом в подушку, может, пару раз от силы перевернулся, и все. Короче, спать с ним было одно удовольствие. Чего не скажешь об общении.

Взять хотя бы его утреннее приветствие:

— Вставай, Надюха, и не кисни, не кисни. А преисполнись гордости. Как-никак всю голубую Россию представляешь.

Потом поглядел на часы и начал меня подгонять:

— Быстрей, быстрей ты… А то сексменьшинства весь завтрак сожрут!

Сексменьшинства и впрямь уже вовсю работали челюстями в ресторане на первом этаже. То и дело сновали с тарелками, как челноки, в результате чего «шведский стол» пустел буквально на глазах.

— Так, ты сметай бутерброды, — с ходу озадачил меня Димыч, — а за мной будет десерт и напитки.

Надо отдать должное Димычевой практичности, ибо такой деловой подход принес ощутимые результаты, и через какие-то пять минут мы уже сидели за столом, заваленным бутербродами, яйцами всмятку и пирожными. А вот зевающий Зеленоволосый, появившийся в ресторане самым последним, потерпел сокрушительное фиаско. Долго и безуспешно объяснялся с барменом и официанткой с помощью мимики и жестов, после чего с унылым видом удовольствовался плошкой остывшей овсянки.

Затем на горизонте возник успевший неплохо подкрепиться Он-Она и сделал объявление насчет пресловутых транспарантов для парада, а также пригласил делегатов в свой номер, с тем чтобы «обсудить организационные моменты».

— Вот уж никогда бы не подумал, что эти сексменьшинства такие бюрократы, — заметил по этому поводу Димыч, меланхолично уплетая за обе щеки дармовой завтрак.

Обюрокраченные сексменьшинства набивали свои утробы с не меньшей методичностью, а потому после завтрака нам с Димычем удалось улизнуть из ресторана почти незамеченными. Только давящийся овсянкой Зеленоволосый на секунду вскинул голову и тут же снова уткнулся в тарелку.

— Куда мы? — Я не отставала от Димыча ни на шаг, чтобы, не приведи господь, не потеряться на чужбине.

— Едем на Унтер-ден-Линден, — отрывисто бросил он и посмотрел на часы. — Как раз успеем к открытию…

— К какому открытию? — засеменила я рядом.

— О! Уже забыла? К открытию Международного симпозиума по искусственному оплодотворению. Будем там брать за жабры господина Худобеднова.

— А этот… Унтер как его… Он далеко?

— Не очень, — у Димыча был на редкость серьезный и сосредоточенный вид. — За полчаса доберемся.

До места, где должен был открыться симпозиум по искусственному оплодотворению, на котором Димыч, если верить его заявлению, намеревался взять за жабры бывшего мужа Лили, мы добирались на поезде, очень смутно напоминающем нашу электричку, только намного опрятнее. Да, вот что еще меня поразило буквально как гром среди ясного неба. Ну, во-первых, то, что эти немецкие электрички ходят минута в минуту, а во-вторых, что над платформой висит специальное табло, на котором указывается не только время отправления, но и сколько минут до него остается. Чтобы знать, бежать ли тебе сломя голову или спокойно топать вразвалочку. Нет, работает же инженерная мысль, а?

Дорогой я без устали восхищалась этим изобретением человеческого гения, все уши Димычу прожужжала, но он остался на редкость равнодушен к моим восторгам. Только пробурчал себе под нос:

— Ну и подумаешь! Большая радость в такой жизни. Все расписано наперед. Никаких тебе импровизаций и неожиданностей. Поэтому у них и с юмором напряженка.

Тоже мне патриот нашелся! С пыльного чердака! Такого послушаешь, получится, что между нашими занюханными и вечно опаздывающими электричками и чувством юмора — прямая связь. А ходили бы они по расписанию, мы бы все со скуки, как мамонты, вымерли.

У меня чесался язык развернуть основательную дискуссию на заявленную тему, но Димыч меня вовремя отвлек достопримечательностями.

— Вон, видишь, та красная башня — это ратуша. А вон та круглая штука — часы, они время во всех странах показывают. Там — Александр-плац. Тут недалеко Бранденбургские ворота.

— Слушай, а откуда ты все так хорошо знаешь? — снова начали терзать меня подозрения.

— Из путеводителя, — сухо пояснил Димыч и дернул меня за руку. — Все, приехали. Вот смотри. Эта станция называется Фридрих-штрассе. Запоминай: Фридрихштрассе. Если вдруг потеряешься, ориентируйся на нее. Сядешь здесь на поезд и поедешь обратно до станции Кепениг. Поняла?

— А чего это я должна потеряться? — Я не на шутку взволновалась.

— Да это я так, на всякий случай, — пояснил Димыч и уверенной походкой двинулся по вымощенной плиткой мостовой.

Я бежала вслед за ним, как собачонка, время от времени бросая по сторонам пытливые взгляды — заграница же все-таки — и каждый раз натыкалась то на роскошную витрину магазина, то на надраенное до блеска окно какой-нибудь забегаловки, за которым сидели какие-то люди, явно не слишком обеспокоенные отсутствием чувства юмора, и неспешно потягивали баварское пивко.

И вдруг этот тип. Вроде бы ничем не примечательный. Остановил такси и юркнул на заднее сиденье. Очень быстро. Если не сказать стремительно. Я и разглядеть-то его толком не успела, а потому до сих пор не пойму, откуда взялось это странное чувство, словно я его когда-то уже видела. Знакомые в Берлине? У меня? Ой, только не смейтесь над бедной домохозяйкой из Чугуновска!

Глава 29

ПО СТОПАМ ПРОФЕССОРА ПЛЕЙШНЕРА

— Фридрихштрассе, Фридрихштрассе, — бормотала я себе под нос, едва поспевая за уверенно рассекающим по берлинским просторам Димычем. — Э-э, а Штирлиц не на этой улице с кем-то там встречался?.. То ли с Мюллером, то ли с Борманом?

— Без понятия, — Димыч даже не замедлил шаг. — Я помню только Цветочную, но она, кажется, в Берне была.

— Нет, — замотала я головой, — в Берне там совсем другая история вышла. Там профессор Плейшнер все перепутал. Ему нужно было сначала посмотреть, стоит ли на окне цветок, а уже потом подниматься в квартиру. А он по профессорской рассеянности цветочек-то и не заметил. На чем и погорел, потому что явка была уже провалена.

— Да уж, беда с этими профессорами, — обронил на ходу Димыч. — Такие растяпы…

— Ой, а это кто, Мюнхгаузен? — поделилась я с Димычем своим впечатлением от бронзового мужика в треуголке, гордо восседающего на коне.

— Нет, это Фридрих Великий, — Димыч даже не посмотрел в его сторону. Не иначе свой знаменитый путеводитель наизусть выучил. — А вот это для сведения любознательных, Российское посольство, — так же индифферентно поведал он.

— Вот это? — показала я пальцем на желтый особняк за чугунной оградой и присвистнула. — Надо же! — Трудно сказать, какими чувствами наполнилось мое выскакивающее от бешеного темпа сердце, но я еще долго оглядывалась и выворачивала шею, да так, что чуть не сшибла с ног элегантную даму в красном костюме вместе с ее собачкой.

Само собой, я принялась перед ней извиняться, сгорая от стыда и с запозданием соображая, что ни дама, ни ее собачка ни бельмеса по-русски не понимают. Стала искать поддержки у Димыча, а этот троглодит вдруг как заржет:

— Да протри ты глаза! Она же не настоящая! В смысле не живая. Кукла!

— Да-а? — Я с опаской обошла гипсовую даму, а может, пластмассовую, почем я знаю. Однако шутники эти немцы, ничего не скажешь. А некоторые, здесь присутствующие, между прочим, заявляют, что у них проблемы с юмором.