Принцесса разыскивает горошину

На шум из кухни выбежал Маоист. В трусах, майке и шлепанцах на босу ногу. Поправил очки на переносице и радостно изумился:

— Надя, это ты? Ну наконец-то! А то я так волновался!

Он волновался! Надо же! Прямо с лица спал!

— Куда ты запропала? — засуетился он вокруг меня. Даже тапки подал, чего за ним сроду не водилось. — А это кто? — наконец заметил он Димыча.

— Мой боевой товарищ, — отрекомендовала я Димыча Маоисту. — А это… мой бывший муж.

— Очень приятно, — раскланялся Димыч, все еще потирая шишку на затылке.

После чего Маоист на меня этак смущенно зашикал:

— Почему же бывший-то? Что ты такое говоришь, Наденька? Молодой человек, не слушайте вы ее…

— Да ладно тебе, — отмахнулась я от него, — скажи лучше, меня кто-нибудь спрашивал?

— Да нет, никто, — Маоист почесал проплешину на темени и недовольно покосился на Димыча, — только этот вот… Твой боевой товарищ…

— Понятно, — пробормотала я себе под нос, бегло обследовала комнаты на предмет обнаружения маскирующейся под домашнюю утварь Лили, и поскольку таковой нигде не оказалось, решительно проследовала на кухню.

Картина, которую я там застала, вдребезги разбила мое бедное сердце. Кругом свинство неописуемое, а посреди стола — трехлитровая банка с клубничным вареньем из ягод свежего урожая, на треть початая и с похабно торчащей наружу столовой ложкой.

— Ну… Ты видел? — поискала я поддержки у Димыча. — Это же мародерство чистой воды.

Преданный нашему общему делу Димыч пошел еще дальше моего.

— Акт вандализма, — с готовностью засвидетельствовал он. — Больше скажу: форменное осквернение святынь.

Маоист растерянно посмотрел сначала на Димыча, потом на меня и растянул свой вымазанный в клубничном варенье рот в на редкость идиотскую ухмылку:

— Надь, ты чего, а?..

— Сейчас узнаешь, — пообещала я Маоисту и снова обратилась к Димычу: — А скажи-ка мне, Димыч, что по законам военного времени полагается за следующие тяжкие деяния. Предательство. — Я загнула мизинец левой руки. — И мародерство. — Компанию моему левому мизинцу составил мой же безымянный палец.

— По законам военного времени? — уточнил Димыч, деловито примериваясь к оскверненной Маоистом банке с клубничным вареньем. — Думаю, что высшая мера. Хотя при наличии смягчающих обстоятельств… Эй, мужик, а хлеб у тебя есть? — поинтересовался он у Маоиста.

— Что?.. Ах, хлеб, — не сразу очнулся Маоист. — Да, где-то был. — Беспомощно огляделся по сторонам и притащил с подоконника полузасохший батон. Не исключено еще мной купленный в последний день моей мирной жизни. Ибо за те пятнадцать лет, пока он задарма имел мою красоту и молодость, Маоист напрочь позабыл дорогу в булочную.

— Вот и отлично, — одобрил его поведение Димыч, не без усилий отпилил ножом от батона приличный ломоть, щедро намазал его вареньем, откусил и, заметно изменившись в лице, продолжил свою речь: — Прошу суд учесть, что, как показали последние события, подсудимый осознал свою вину и встал на путь исправления, а потому может рассчитывать на снисхождение.

— Да что он там осознал? — Подлая соглашательская позиция Димыча разозлила меня пуще прежнего.

— Осознал, Надюха, все осознал! — поспешил воспользоваться удачным для него раскладом Маоист, даже за руку меня схватил, наглец. — Честное слово, осознал! Ты даже представить не можешь, до какой степени! Ну прости ты меня, ей-богу, а? Клянусь, я так больше не буду!

Надо же, мелькнуло у меня, а ведь это те самые слова, которых мне с лихвой хватило бы в прошлый раз, когда мы с Лили делили Маоиста на новой московской квартире. Но тогда он их так и не сказал. А посему хотелось бы все-таки знать, что же теперь сподвигло его на раскаяние.

— Любопытно, любопытно… — Я решительно сбросила Маоистову руку со своего плеча. — А как же Лили? И ваша с ней общность интересов? С джакузи и стеклопакетами?

— Да эта твоя Лили… — Маоист покрылся нервическими пятнами. — Эта твоя Лили… Она меня обобрала, эта стерва! До нитки обобрала!

Вы не можете представить, что со мной сделалось после таких Маоистовых откровений. Это был даже не триумф, а что-то совершенно неподдающееся описанию. Даже Димыч, осознав судьбоносность момента, перестал жевать и сделал многозначительную мину.

— Я так и знала! — наконец произнесла я. — Я так и знала!

— А если знала, зачем ее привадила! — вдруг окрысился на меня Маоист. — Это же ты с ней первая водиться стала! Да она у нас с кухни целыми днями не вылазила! — поискал он поддержки у Димыча.

У меня даже дыхание перехватило от такой наглости.

— Так это я, оказывается, виновата? Нет, ты слышал, что он несет? — Я тоже адресовала свое справедливое негодование Димычу.

— Слышал-слышал, — прочавкал тот, давясь хлебом с вареньем.

А Маоист, который еще минуту назад чуть ли не в ногах у меня валялся, решил, видно, не упускать инициативы. Встал посреди кухни в третью позицию, подбоченился и заявил тоном оскорбленной добродетели:

— А позволь-ка, кстати, поинтересоваться, кого это ты опять в нашу квартиру приволокла? Боевые товарищи какие-то… Я требую объяснений, кто этот сопляк и по какому праву он ест наше варенье?

Бедняга Димыч, не ожидавший такого поворота событий, когда обвиняемый самовольно присвоил себе лавры обвинителя, подавился и громко закашлялся. Мне даже пришлось постучать по его спине.

— Во дает! — искренне изумился он.

— А ты бы его больше защищал, — мстительно напомнила я.

Тут и до Маоиста дошло, что перегнул палку, и он молниеносно сменил тактику. Снова прикинулся заблудшим барашком:

— Ты уж меня прости, Надюха, я не в себе сегодня… Столько всего навалилось… И главное — чувство вины гложет. Думаешь, я бесчувственный, не понимаю, как тебя обидел? Но я это… искуплю… Честное слово, искуплю!

— Он искупит! — воздела я руки к облупившемуся потолку. — Он, который пятнадцать лет держал меня в черном теле! Цепями к плите приковал! Да у меня, у меня… — дала я волю нахлынувшим эмоциям — у меня даже фондюшницы не было!

— Ужас! Кошмар! — вскричал из-за банки с вареньем Димыч. — Просто не могу в это поверить!

— Да куплю я тебе эту фондюшницу, — принялся сулить мне златые горы Маоист. — Подумаешь, фондюшница какая-то! Да все у тебя будет, чего ни пожелаешь. Подожди немного, вот снова наво… Заработаю, и заживем, как белые люди. Все еще нам завидовать будут! Ты, главное, не забывай, что у нас дочка есть. — И тут же повторил специально для Димыча: — У нас, между прочим, дочка имеется. Пятнадцати лет. Нелей зовут. Недавно звонила из Парижа.

— Звонила? — встрепенулась я. — Что… Что там у нее?

— Да все в порядке. Очень довольна. Сказала, что уже была на Эйфелевой башне. Спрашивала про тебя, — доложил Маоист.

Я покосилась на Димыча, а тот с непонятной полуулыбкой отодвинул от себя банку с вареньем и встал из-за стола:

— Спасибо за угощение. Пойду-ка я, пожалуй, не буду нарушать вашу семейную идиллию.

— Иди-иди, парень, — напутствовал его Маоист, чуть не взашей выталкивая из кухни, а меня вдруг объяла неведомая доселе ватная пустота, которую — я знала это наверняка и заранее — никакими фондюшницами не заполнить.

Да, согласна, сто тысяч раз согласна, что в эту историю с киллерами и младенцами из пробирки я влипла по глупости, как и ее главная героиня Катька Пяткина, но, окажись я умней и прозорливей, где бы я сейчас была? Ага, угадайте с трех раз. Долго думаете: все у той же плиты, прикованная к ней, как Прометей, цепями. Ибо где гарантия, что я когда-нибудь узнала бы про шуры-муры Лили и Маоиста, если б не потащилась в Москву по Катькиным делам? А обобранный до нитки Маоист не вернулся бы в Чугуновск с видом усталого отца семейства, а потом всю оставшуюся жизнь не мордовал бы меня за каждую копейку?

— Стоять! — заорала я нечеловеческим голосом и в два прыжка нагнала их в прихожей. Подскочила к Димычу, выхватила у него из-за пояса спрятанный под рубашкой пистолет и навела его на Маоиста.