Страница 7 из 13
РАЗЛИЧНОЕ ПОНИМАНИЕ СЛОВ И ПОСТУПКОВ
Удивляют меня некоторые наши чудачки — они претендуют на то, что живут, просто так, как дети природы, так сказать, и все хотят веселиться и радоваться. Все им до фени, вроде бы, во всяком случае они изображают, такую, можно сказать, детскую непосредственность. И вот если им скажешь, что, мол, вы то-то и то-то не сделали, палубу не выдраили, гальюн не вымыли, на ходовую вахту опоздали — они так ручкой машут, как будто муху занудную от себя отгоняют — мол, не капайте нам на мозги. А когда им скажешь, что так не положено, то они отвечают: «А на то, что положено, еще кой-что положено!» — и весь разговор, завершается, так сказать, диким хихиканьем. И вот, странная вещь — им не платят зарплату уже полгода, и они почему-то начинают возмущаться, и апеллировать к законам и грозятся подать в суд, то есть уже ощущают себя полноправными членами общества, которых ущемили в их основных правах. И они начинают ходить в разные инстанции и стучать там кулаком по столу, и даже приходят ко мне и вопят: «Когда же нам отдадут то, что нам положено!» А я им объясняю, что на что положено, и предлагаю им так же веселиться и продолжать радоваться жизни и пребывать в своей милой детской непосредственности. А то неувязочка получается — с одной стороны живут, как дети, а с другой — качают права, как взрослые. Никакой логики и последовательности в поступках!
Вот плавал я недавно с одним капитаном, по фамилии Захаров, он был вообще-то ничего, не такой жуткий, как другие, с кем мне приходилось иметь дело, но свои странности у него были. Тогда к нам поступила работать новая буфетчица, молодая и симпатичная, звали ее Светка. И капитан, естественно, стал домогаться ее склонности, но она ни в какую не соглашалась. А он хотел склонить ее к сожительству, как это обычно принято на судах. Но она не хотела, или просто цену себе набивала, что, конечно, более вероятно. И он решил ее явно не принуждать, а осуществить на нее, так сказать, технику мягкого давления. И он стал требовать, чтобы она ходила только в коротких юбках, и запрещал ей носить брюки и длинные платья, и все время, при ее появлении, говорил: «Ах, что за ножки! Какие прекрасные ножки!» Он таким образом хотел ее возбудить и достичь того, чтобы она сама прибежала к нему в постель. Но время шло, и ничего не менялось, и он стал постепенно нервничать и подозревать ее в связи то со старпомом, то с третьим, он сам не знал, с кем она может спать, но он был уверен, что она обязательно с кем-то сожительствует, ведь иначе просто не могло быть! Правда, никаких фактов, подтверждающих данную гипотезу, у него не было, но он просто чувствовал, что что-то тут не то! И вот по ночам он стал ходить в каюты, он ходил и к старпому, и к третьему, и к радистам, и к боцману, и специальным ключом открывал дверь и шарил по тумбочкам в поисках резиновых изделий, что могло послужить уликами и дать толчок для дальнейшего расследования. Некоторые просыпались и увидев рядом с собой в темноте бесформенную фигуру пугались, но потом все выяснилось и встало на свои места. Буфетчица, как оказалось, не жила ни с одним из членов команды, у нее в каюте был спрятан резиновый член с моторчиком, который она периодически использовала и приводила в действие, и поэтому она была всегда в хорошем настроении, и никто ей был не нужен.
А этот Захаров окончательно спятил и решил: если она ему не дает, то пусть хотя бы даст кому-то другому, а он посмотрит. И он как-то там договорился с боцманом и еще с одним палубным матросом, и они однажды ночью пришли к ней в каюту, и совершили, так сказать, групповое болтование, а капитан смотрел в щелку и радовался.
Как когда мы учились в системе, нам читал лекции один такой профессор, вот он приходил и начинал нам рассказывать, а у нас на занятиях только полгруппы, да и те спят, и он нам рассказывает про групповое болтование, а один наш чудачок поднимает голову и говорит: «За групповое больше дают», а профессор на это замечание никакого внимания не обратил, но под конец лекции сообщил: «Вот в вашей группе интеллектуальный уровень гораздо выше, чем во второй: там почему-то очень долго смеялись над словом „болт“». Ну что ему на это ответишь? Мы просто по-разному понимаем слова, вот и все.
ТАМОЖНЯ
Каждый раз, когда мы подходим к родному порту, повторяется та же история — лица у всех наших духов становятся крайне озабоченными, и они начинают бегать туда-сюда по судну. И чаще всего почему-то все в машинном отделении толкутся — от докторишки до буфетчицы, хотя, вроде бы, спрашивается, им-то что там делать? Ну мне-то известно, что там очень много разных потайных закутков, где можно спрятать от бдительного взгляда таможенников разные запрещенные предметы. Не то, что раньше пачку порнографических открыток или там презервативов с рожками у себя в трусах маскировали — это считалось моральным разложением, и правильно, в общем-то. А сейчас прячут там по мелочам: кокаин, иногда героин, кто и пушку умудрится замаскировать, которую раздобыл по случаю по дешевке у перекупщиков — сейчас время такое, что каждый мечтает сам себя защитить, и нашим чудачкам уже кажется, что раз у него есть какой-нибудь там «Смит-и-Вессон», то он уже ковбой, герой, так сказать, западного боевика. Хотя сейчас и у нас боевики ничуть не хуже снимают — лично мне нравится. А то раньше, помню, смотрел я фильм «Таможня», так там эту профессию воспевали на все лады, старший таможенник молодого наставлял, как нужно работать и уверял, что это профессия самая благородная, лучше нее ничего просто и быть не может. Конечно, так можно и профессию ассенизатора воспеть — мол, людям помогает, говно убирает, а то все бы в говне утонули. Удивляюсь, почему эта профессия у нас как-то в тени осталась. А то ведь любили тогда говорить, что у нас любой труд в почете.
Боцман однажды перед самой швартовкой аж в трюм спустился, уж не знаю, что он там скрывал, но мы в том рейсе в трюме железные болванки перевозили, и вот я стою на палубе — уже подходим к причалу, нужно швартовы принимать, и просто некому — весь состав судорожно распихивает по тайничкам свое добро. Я плюнул, и пошел к себе в каюту — мне, что ли, одному швартоваться? Прохожу мимо трюма и слышу, как будто кто-то воет. Я в трюм заглянул, а там наш боцман между этими болванками застрял и на помощь зовет, ему пузо мешает, у него пузо такое, что я вообще не представляю, как он по палубе передвигается, а не то что по трюму с обезьяней ловкостью среди болванок скачет. Ну я, естественно, вахтенного матросика позвал — он как раз там неподалеку оказался, тот еще людей на подмогу вызвал — и вытащили боцманмана. Тут и со швартовкой заодно вопрос решили — причалили мы к берегу, и сразу же к нам на борт, как обычно, чередой взошли погранцы и таможня.
Обычно у нас проблем с таможней не бывает — капитан с главным таможенником в каюте распивают бутылку джина, выкуривают по пачке американских сигарет, а на прощанье капитан ему еще с собой бутылку и блок сигарет предлагает — просто по дружбе и взаимному расположению. Остальные таможенники в это время по палубе прогуливаются и покуривают. И на этот раз все шло так же мирно — таможенник отправился к капитану и оттуда вскоре послышался довольный гогот и потянуло дымком, а таможенники стали по палубе прогуливаться и для порядка по стенам постукивать. Некоторые, правда, решили особое рвение проявить и отправились по каютам шарить — у кого-то из чудачков резиновую куклу нашли в койке, а чудачок буквально из себя вышел и стал на таможенника орать, словно тот его жену законную щупает; у другого духа пачку импортных презервативов обнаружили; у буфетчицы нашли полное обмундирование для проведения сеансов садо-мазохизма: лифчик, трусы, сапоги до колена, все — из черной кожи, и еще плетку-семихвостку и наручники. Все наши чудачки жутко обозлились — кому же приятно, когда в твоих личных вещах копаются и твои интимные, так сказать, предметы, на всеобщее обозрение вытаскивают. К тому же, после того, как таможенники по каютам прошлись, у одного матросика пропало сто долларов, он эти доллары просто в кармане робы держал, а роба висела на вешалке. И хорошо он вовремя проверил и поднял ужасный скандал, крики, вопли, таможенник сперва стал орать и глаза вытаращил, как будто его несправедливо обидели, но потом, когда его к стенке приперли, зеленую бумажку из кармана вытащил и молча матросу отдал.