Морские рассказы

Устроили общее собрание, и наш начальник выступил и сказал: «Курсант Челидзе утверждает, что он показал девочке палец. А девочка утверждает, что курсант Челидзе показал ей член».

Он учился уже на пятом курсе, но его все равно отчислили «за цинизм». Так и не стал курсант Челидзе капитаном, и не суждено ему было, значит, бороздить голубые просторы. Уехал обратно к себе в Грузию, и там, наверное, вволю с девочками развлекается, и никто ему не мешает.

КРАЙНИЙ ЦИНИЗМ

Со мной в системе учился еще один чудачок, наш питерский. Папаша его был какой-то шишкодав, и учился он не очень, но все равно экзамены сдавал довольно хорошо, потому что преподаватели знали, что у него папаша не простой. И этот боец к четвертому курсу так распустился, что даже занятия стал пропускать, а если и приходил, то пьяный. Это всем надоело, но никто ему ничего не говорил — боялись его папашу. Хотя отчасти преподавателям было и наплевать — всем уже заранее было ясно, что на судне он, скорее всего, будет замполитом, а они обычно ничего не делают. У этого бойца было очень много самых разных баб — он их менял раз в неделю, а бабы к нему так и липли, потому что капуста у него была, и он их поил. Но тут появилась у него какая-то тетя Утя, которая работала туалетчицей в пивном баре «Очко», что на Грибанале. Этой тете Уте лет было хорошо за сорок, и она была довольно страшная, но зато она всегда бесплатно наливала ему пивка, когда он к ней заглядывал. А он уже до того опустился, что ему это казалось самым важным, что он пива может на халяву выпить. И еще, кажется, она давала ему деньги. То ли его папаша к тому времени перестал снабжать его бабками, потому что ему уже надоели фокусы сынка, то ли ему и тех бабок казалось мало, только он все время ходил к этой тете Уте. И он вместо занятий шел к открытию этого пивного бара и кирял там с этой тетей Утей. Иногда он накачивался только пивом, иногда приносил с собой шкалик, но это все уже кануло в историю и проверено быть не может.

А только один раз он пришел к этой тете Уте ужасно пьяный, просто в хлам. Она ему еще и пива налила, а он, конечно, не отказался и к тому же разбил пивную кружку. А потом ему захотелось в туалет. А туалет был занят, там была только одна кабина, и она-то как раз и оказалась занята, а писсуар не работал, он был закрыт сверху какой-то фанерой. И он не стал мочиться там на пол, чтобы не прибавлять работы своей тете Уте, а, как приличный человек, вышел на улицу и стал искать укромное место. А там место людное, Невский недалеко, и он, хоть и был пьяный, но понимал, что нельзя раскрыть клапан и встать мочиться прямо на тротуаре. Поэтому он зашел в подворотню, а там был жилой дом, такой типичный питерский двор-колодец. И он встал в уголок и стал мочиться на стенку. При этом он, естественно, не смотрел, куда льется его струя. А там внизу оказалось оконце, за которым находилось подвальное помещение. И в этом подвальном помещении, оказывается, была квартира, где жило целое семейство. И они как раз в этот момент сидели и ужинали у приоткрытого оконца, не знаю уж, зачем им понадобилось это оконце открывать, потому что оно было на уровне асфальта, и оттуда ничего, кроме пыли и миазмов, проникнуть не могло. Но может, им там в этом подвале и это казалось свежим воздухом. И вот оказалось, что боец мочится прямо на их кухонную клеенку, на стол. Они сидели и ужинали, и там были несовершеннолетние дети, и вдруг откуда-то сверху течет струя мочи, а боец, который непосредственно является ее причиной, стоит, покачиваясь, и даже этого не замечает. Они, конечно, заорали на него, он посмотрел вниз, увидел все это, и вместо того, чтобы извиниться, послал их матом и пошел со двора на улицу. А они тут же побежали вызывать милицию. А он, когда вышел на улицу, из-за всей этой суматохи забыл застегнуть клапан и так и вышел с болтающимся из штанов концом. Там его и забрали в милицейский рафик.

А к нам в училище прислали сигнал, что курсант такой-то задержан в пьяном виде, и описано все его поведение. У нас сделали собрание, осудили его, и, несмотря на влиятельного папу, бойца отчислили за «крайний цинизм». Так и наступил конец его карьере мореплавателя.

ЖЕНИТЬБА

Был у нас на курсе один чудачок, иногородний, который с самого поступления в систему очень волновался, как бы ему в Питере остаться. Прописки у него не было, и после училища должен был он получить распределение куда-нибудь в город Замудонск или Крыжополь, откуда он сам, соответственно, и прибыл в город-герой на Неве. Но его такая перспектива почему-то совершенно не радовала, и он после долгих раздумий решил здесь себе жену искать, с пропиской и с квартирой. Правда, он был далеко не красавец, некоторые его даже уродом считали, хотя лично я не баба, мне все равно. Конечно, если с таким в кубрике вечером столкнуться, то с непривычки и заикой можно стать. Он был очень худой, волосы редкие, зубов фактически не было — там, где он жил, в северном регионе, витаминов ему в детстве не хватало, не было ни овощей, ни фруктов, и жрал он только одни леденцы, вот поэтому и зубов лишился — это он сам мне потом рассказал, чтобы я к нему сочувствием проникся и помог ему в Питере остаться.

Так что бабу он себе долго найти никак не мог. Кроме того, по-моему, его больше мужики интересовали, кажется, в детстве их с мамой отец бросил, и он чувствовал тоску по неразделенной отцовской любви. Но это только мои догадки, никаких доказательств у меня не было, а то отправили бы его по этапу за Полярный Круг, и не довелось бы ему в Ленинграде хоть какое-то время пожить и наполнить витаминами свой истощенный организм.

Ну так вот, приходит однажды он в систему такой радостный, сияет и объявляет всем: «Я женился, ребята, поздравьте меня!» Все сразу стали его ругать, что он свадьбу зажал, просят невесту показать, хоть фотографию, а он начинает крутить, вертеть, и ничего не показывает. Правда, рассказал, что у его жены трехкомнатная квартира в центре, недалеко от улицы Гоголя, и что она очень интеллигентная женщина. Однако фотографию так и не показал, сказал, что нету фотографии. Наши чудачки стали строить разные предположения — одни сказали, что его баба на обезьяну похожа, другие, что он на настоящей обезьяне женился, а один наш комсорг так авторитетно заявил: «Ребята, наверняка жена ему в бабушки годится.» Может, он уже тогда все знал, он же с КГБ был связан, а может просто интуиция, но он оказался прав.

Однажды выходим мы из училища, а у дверей стоит бабуля, правда, одетая в хорошую шубу и подкрашенная, и даже волосы у нее не седые, а синие, такая бабушка с голубыми волосами, и когда увидела она нашего Вовика, тут же бросилась к нему, обняла, начала целовать, и они вместе ушли. Вовику, вроде бы, неудобно как-то было, он видел, что мы все это наблюдаем, но ничего сделать он не мог. Потом он всем стал рассказывать, как он ее любит и какая это умная женщина, как много она для него сделала. В общем, мы все долго охуевали. Потом, правда, привыкли, и уже внимание на все это обращать перестали. Какая разница, с кем он живет, некоторые наши духи вообще рассказывали, что с кошками трахались, было такое, а чем кошка лучше старухи?

А Вовик постепенно отъелся и даже зубы себе вставил, точнее, его старуха ему вставила, и стал прилично выглядеть. Он приобрел такую уверенность в себе, что даже разговаривать стал со всеми басом и поглядывать свысока на своих товарищей по курсу. Мне все это, конечно, не нравилось — что-то в этом во всем было противоестественное, неприятное, аморальное. Все же молодой человек должен себе молодую бабу искать, а не на старухе жениться, да еще ради того, чтобы хорошее распределение получить.

Учился он, правда, не так плохо, все экзамены сдавал, и вот постепенно подошли выпускные экзамены, стали решать вопрос о распределении. И тут вдруг вызывает его к себе комсорг и говорит: «Курсант, нам стало известно, что вы женаты на ленинградке. Не могли бы вы представить документы о регистрации брака?» А он уже давно эти документы принес, как только в ЗАГСе зарегистрировался, и теперь был в большом недоумении. Комсорг же продолжает ему на психику давить: «Кажется, ваша супруга постарше, чем вы?» Вовик ему говорит, что да, постарше, но это любовь, а уж любви все возрасты покорны, об этом даже в песне поется. А комсорг ему в ответ: «Я тебе сейчас этим стулом промеж рог как въебу, тогда ты у меня сразу свою любовь забудешь!» — и показывает ему головой на стул, что справа от стола стоял, чудачок едва успел из кабинета выскочить.