Падальщик

— Я не понимаю, — в отчаянии прошептал Ли-Вань.

— Оглянись вокруг, — сказал голос, — никто не скажет, что природа зла, потому что создала тех, кто помогает ей убивать и убирать с земли то, что умерло. И те, кто едят трупы, творят красоту, потому что некрасиво, когда вокруг лежит падаль. Тот же, кто внутри себя соединяется с самой природой и разделяет в ней это ее стремление к красоте, сам красив. И вот, не кори себя за то, что ты родился Падальщиком. Сам не убивай никого, но кормись справедливой карой, наложенной на других мирозданием. Вот твой путь.

— Но ведь, — прошептал Ли-Вань совсем тихо в третий раз, — если я тебя послушаю, я никого не убью?

— Никого, — так же тихо прошептал в ответ голос, — ты просто ощутишь радость от смерти другого — ту сладость, которую чувствует падальщик. И эта сладость будет полезна мирозданию.

— И я это сделаю всего один раз? И потом буду свободен?

— Конечно, — еще тише сказал голос, — ты не первый и не последний, кто спасается темным путем. Каждый должен в своей жизни хоть раз побыть Падальщиком. Тебе просто это ближе, чем другим.

На утренней молитве после разговора с Голосом, Ли-Вань, не вполне уверенный в том, с кем он беседовал ночью, тем не менее, попросил Будду дать ему возможность отдаться своей страсти и ощутить радость от чьей-нибудь смерти, справедливо наложенной мирозданием, — с тем, однако, чтобы он, Ли-Вань, не был причиной этой смерти.

«Если мироздание сделало меня таким, каков я есть, — сказал он Будде, — в этом должен быть какой-то смысл. Я наложу на себя оковы и не позволю себе поддаться соблазну и убить, но ты сделай так, чтобы я смог без вреда другим и с пользой для мироздания насладиться своим естеством — тем удовольствием, что вызывает во мне вид смерти другого».

Пожалуй, такую странную просьбу было сложно выполнить, но Будда (или кто-то другой), если его горячо и искренне просят, всегда откликается на просьбы.

Это случилось во время визита Ли-Ваня вместе с братьями в местную больницу, — такие визиты составляют часть религиозной практики общины: монахи посещают палаты, беседуют с больными, помогают ухаживать за ними. А какая молитва, скажите, выше жизни, наполненной добрыми делами?

Еще в коридоре, когда толстый брат Диона, брат Лао и Ли-Вань подходили к палате очередного больного, пожелавшего послушать проповедь и получить благословение, долговязый Лао неожиданно нагнулся к уху Ли-Ваня.

— А знаешь, что тот пациент, к которому мы идем, преступник?

— Преступник? — Ли-Вань в удивлении поднял на Лао глаза.

— Нуда! Жуткий злодей. Мне сестра рассказала в приемном отделении. Он англичанин, задушил маленькую девочку в Паттайе, представляешь? Надругался над ней и задушил.

Ли-Вань моргнул глазами.

— А почему… — он запнулся, — почему он здесь?

— Его долго искали в Паттайе, а нашли только тут. Он сильно разбился на мотоцикле, когда убегал от полиции.

Заметив, что сообщение произвело эффект, Лао остался очень доволен; он обожал быть первым, кто приносит новости.

— Извращенец, маньяк, — продолжал он шептать на ходу, — и при этом, смотри-ка ты, буддист! Я, например, еще не достиг такого просветления, чтобы понять, как сочетается буддизм с жестоким убийством…

Ли-Вань неловко запнулся сандалией и чуть не упал.

— Осторожнее!

Лао поддержал его.

Дальше Лао пришлось замолчать и принять благочестивый вид — они подошли к белой двери палаты, перед которой прохаживался молодой полицейский; через плечо у него висел блестящий черный автомат. Увидев трех монахов, полицейский равнодушным жестом, словно отгоняя рукой мух, помахал им рукой на дверь — заходите, святые отцы!

Толстый брат Диона, вытирая платком пот со лба, вошел в палату первым.

В помещении у кровати, на которой лежал пациент, стояли врач в больших квадратных очках и маленькая медсестра с круглым, словно у куклы, лицом.

Брат Диона остановился на пороге, поклонился им и произнес традиционное для монахов Ват-Утона приветствие:

— Счастье приходит тогда, когда слава и дела наши идут на пользу нам самим и людям!

Врач и медсестра обернулись, в ответ вежливо нагнули головы, сложили ладони перед грудью. Прошла секунда, доктор выпрямился и жестом пригласил монахов подойти к кровати.

Пациент лежал на ней без сознания и с присвистом дышал. При каждом его вдохе на темном экране монитора, стоящего на колесиках справа от кровати, взлетала и падала, оставляя на экране долгий тающий след, желтая искра. Тут же справа от кровати стояла капельница; из нее по трубке в вену пациенту непрерывно поступала прозрачная жидкость. От аппарата искусственного дыхания к шее больного тянулась еще одна длинная прозрачная трубка — конец ее крепился к катетеру, уходящему через прорезь в горло. С левой стороны от кровати стояла низкая исцарапанная тумбочка; на ней лежала кипа отпечатанных на компьютере листов и цветная фотография…

Врач повернулся к монахам.

— Кажется, мы зря вас вызвали, — он поправил на широком плоском носу квадратные очки, — минуту назад он снова потерял сознание.

Он помедлил, потом деловито прибавил:

— Травма тяжелая, повреждены легкие; произошла большая потеря крови.

Стоящая рядом маленькая медсестра, глядя на пациента, сердобольно сжала кулачки под подбородком.

— Он очень хотел, чтобы вы попросили за него у Будды, — вступила она тоненьким щебечущим голоском, таким, что показалось, будто в палату влетела маленькая птичка, — он даже отказался говорить с полицией до того, как увидит вас.

Брат Диона, бывший среди трех монахов старшим, на минуту задумался.

— Раз уж мы все равно пришли, мы можем прочесть несколько сутр, — рассудил он, — а вы потом скажете ему, что мы провели службу, думая о нем.

— Конечно, — благочестиво кивнул доктор, украдкой глядя на часы, — как вы сочтете нужным.

Брат Диона принял серьезный вид, грозно посмотрел на стоящих по бокам Ли-Ваня с Лао, убедился, что они имеют, вид смиренный, затем пригладил ладонями складки хитона по бокам и обратил взгляд в потолок.

— Однажды спросили великого Амитабу… — затянул он.

В этот момент Ли-Вань. за все время еще ни разу не посмотревший на больного, поднял глаза.

Словно кто-то грубо толкнул его.

Щетина. Бычья отекшая красно-синяя шея. Свалявшиеся на висках колечками рыжие волосы…

Под лопатку Ли-Ваню мягко и глубоко вошел длинный нож.

Англичанин.

Не отрывая взгляда, Ли-Вань смотрел налицо иностранца — на капли пота на мохнатых бровях, на красную шелушащуюся кожу, на торчащие из мясистых ноздрей волоски.

В тот же миг черное пятно, что столько лет давило ему на сердце, вдруг поднялось наверх и легло на дно глазных яблок. Мир вокруг потемнел. Затем пятно медленно, как воздух из легких, вытекло из глаз Ли-Ваня и обволокло собой лежащего на кровати человека.

В этот момент Ли-Вань вдруг стал собранным, спокойным — почти счастливым. Зло больше не было внутри его, не пряталось в его сердце, не душило — оно лежало перед ним и ждало своей участи, словно преступник на эшафоте. Нет, нет, не Ли-Вань творил правосудие, — он был всего лишь зритель в толпе, наблюдавшей казнь, — но он всей душой сочувствовал решению высшего судьи.

Он будет приходить сюда часто. Он будет смотреть на этого умирающего человека и наслаждаться его муками. Он насладится его смертью. Насладится законно и праведно.

Молитва брата Дионы сливалась с монотонным гудением кондиционера. Звуки его голоса и обращение фреона в охладительной системе неожиданно вошли в резонанс.

В следующий момент с улицы донесся звон разбитого стекла. Пронзительно закричала женщина.

Хлопок. Он был такой громкий, словно по уху ударили ладонью. Все стоящие вокруг кровати вздрогнули и повернули головы к окну. Еще хлопок. По коридору загрохотали сапоги; кто-то закричал неразборчиво — что-то про сигнализацию.

Брат Диона прервал молитву и на удивление глубоко, словно черепаха, втянул голову в плечи. Доктор со встревоженным лицом развернулся, и на ходу поправляя съезжающие с носа очки, быстрыми шагами направился к двери. За ним, испуганно оглядываясь на монахов и то и дело приседая на согнутых коленках, побежала маленькая круглолицая медсестра.