Падальщик

Зал замолчал, переваривая неполиткорректный вывод.

— Будут еще попытки? — подзадорил Девин.

— Секс? — хохотнул здоровяк Рон.

— В точку! — Девин показал на Рона пальцем. — Секс и еда! Вот две вечные темы, на которые человечество не устает придумывать новые лексические вариации. Хотя существуют и различия между языками. Знаете, сколько слов есть в итальянском языке для обозначения разновидностей пасты? С диалектами — больше сорока! В английском? Кроме заимствований из итальянского — от силы два-три.

— Зато у нас много слов для обозначения дождя, — сострил малыш Кэлвин.

В зале засмеялись.

— Продолжим, — сказал Девин, когда смех утих. — Самым неабразивным для изначальной истины, человеческим языком, был, как это ни удивительно, язык древних египтян. Когда Жан Франсуа Шампольон в девятнадцатом веке расшифровал первый отрывок иероглифического текста — на знаменитом камне Розетты, — он рассчитывал, что открытие поможет ему прочесть лишь небольшую часть надписей на древних египетских монументах — логично было предположить, по аналогии с современными языками, что на протяжении тысячелетий язык египтян претерпевал значительные изменения. Каково же было удивление Шампольона, когда он выяснил, что может спокойно читать тексты, между написаниями которых лежали тысячелетия! Язык иероглифов не менялся с начала существования Египта, — вдумайтесь: тысячелетия, со времен древнейших царств, люди говорили и писали на одном и том же языке, — языке богов, как они его называли. И знаете, в чем было основное отличие этого языка от всех других, известных ныне науке?

Девин повернулся к экрану и нажал кнопку на пульте.

На экране возник слайд:

— Древние римляне и греки считали иероглифы ритуальными картинками, но не знаками письменности. И на самом деле только некоторые из древнеегипетских иероглифов обозначали звуки. Другие иероглифы действительно были рисунками, изображающими описываемые объекты. «Язык богов» изначально придавал огромное значение тому, чтобы не потерять обозначаемый словом смысл передаваемого понятия, тот самый логос о котором мы все время говорим. Для этого язык-код египтян помещал изображение понятия, обозначаемого словом, рядом с обозначениями звуков слова, визуально воссоздавая вместе со звуками образ понятия — с тем, чтобы при взгляде на знак у читающего помимо понимания понятия, возникло еще и ощущение того предмета, о котором идет речь. — Взгляните, — Девин обернулся к экрану, — перед вами иероглиф, обозначающий слово «кошка»…

Зал оживился.

— Я вижу, визуализация «кошки» состоялась, — улыбнулся Девин, — Пройдем, однако, по знакам по очереди. Итак, первый знак обозначает звук, состоящий в нашем языке из двух букв — «ми», второй знак добавляет к первому звуку еще одно «и», усиливая и продлевая предыдущую гласную; наконец, третий звук £ обозначает согласную «в». Последним стоит сам рисунок кошки, предоставляя читателю зрительный образ обозначаемого понятия. Все восстановленное слово дает таким образом «миив». Если вы быстро произнесете это слово, фонетически вы получите «мииу» — звук, напоминающий мяуканье кошки. Итак: читая слово, вы, помимо того, что понимаете, о ком идет речь, зрительно видите кошку, и произнося слово, вы эту кошку слышите.

Зал в удивлении смотрел на иероглифы.

— Скажу вам больше! — довольный произведенным эффектом продолжал Девин. — Греки неспроста заблуждались по поводу значения иероглифов. Не только сам язык предполагал визуальное и фонетическое воспроизведение обозначаемых понятий, но и использовавшие этот язык люди стремились усилить эти ощущения присутствия реального образа понятия в слове. Древнеегипетские писцы, например, составляя тексты и подбирая слов3 старались использовать те из них, чьи иероглифы по форме и звучанию наиболее соответствовали ощущению описываемой ситуации». Дели форма иероглифов не подходила для темы, ощущение которой надо было передать в тексте, писцы иногда произвольно сами меняли форму знаков, обозначавших отдельные звуки, с тем чтобы эта форма как можно больше визуально напоминала образ описываемых понятий. Тенденция эта была доведена до крайности на закате истории Древнего Египта, когда и «язык богов» — первый и наиболее совершенный из всех созданных человеком языков, просуществовав тысячелетия, начал «убивать» заключенные в нем смыслы. И вот, стремясь спасти эти смыслы, писцы-жрецы доходили до крайности. Взгляните…

Девин опять щелкнул пультом.

На экране появился новый слайд:

— Это фрагмент настенной надписи в Храме Эсны, датируемая первым веком нашей эры. Текст — гимн богу-барану Хнуму. Каждый иероглиф, обозначающий звук, изображен в тексте в Форме барана. Это как если бы в английском слове «ram» вы бы Каждую букву изменили до неузнаваемости, украсив хвостом и Рогами, и поместив в завитки баранью морду. После такого творце кого подхода только начальные слова гимна сегодня можно достоверно расшифровать. Но кто знает, может быть в этом и была истинная цель писцов, спасающих язык богов от порчи? Может быть, этот язык к тому времени перестал быть языком в нашем понимании, но не перестал истинно передавать истину, кто мог ее прочитать?

Зал жадно слушал.

Девин вытер со лба пот:

— Вернемся, однако, к механизму искажения мысли словом Безусловно, слушающий речь ближнего не буквально впадает в дрожь от ее звука; он не начинает судорожно дышать и искать вокруг себя бейсбольную биту, чтобы ударить ею говорящего или искать ближайший пожарный выход, чтобы поскорее убежать. Ощущение опасности кристаллизуется глубоко в психике слушающего. Словно безвкусный яд, кристаллы страха в сознании омертвляют природные сенсоры человека, данные ему, чтобы расшифровывать правильно код мироздания. Вместо того, чтобы попытаться прочувствовать мироощущение говорящего и сделать это предусмотренным мирозданием способом — то есть ощутить говорящего, следя за его жестами, мимикой, позой; почувствовать, как он связан с текущим моментом реальности; почувствовать не только его, но и являющиеся составной частью ситуации запахи, вкусы, увидеть составляющие ее цвета, — слушающий старается вывести смысл текущего момента лишь из одного маленького фрагмента ситуации — слов говорящего. Отключенный в момент слушания от действительности, слушающий не имеет возможности правильно понять смысл момента. Не найдя в словах говорящего выражаемого им мироощущения, он заполняет смысловую пустоту послания собственным мироощущением, подсознательным чувством страха.

— Послушайте, — включился снова Ректор. — Будем все же практичны. Что вы предлагаете использовать вместо слов? Ощутить, почувствовать, — вы же не предлагаете всем людям кинуться развивать у себя паранормальные способности — телепатию, экстрасенсорику и все такое прочее?

— А разве сам факт существования людей с такими необычными способностями не говорит о том, что в принципе это возможно?

— Помилуйте, это же единичные случаи! — всплеснул руками Ректор. — К тому же случаи, неквалифицированные наукой И даже если время от времени появляются люди с такими способностями — что с того? От того, что в результате генной мутации под воздействием радиации где-то родится ребенок с жабрами, мы не можем требовать от всех живущих на Земле людей вырастить жабры и начать жить под водой!

— Это очень интересно, что вы упомянули радиацию, — улыбнулся Девин. — Вопрос лишь в том, кто был облучен и Мутировал — большинство людей, живущих на Земле, или ваш ребенок с жабрами? Но я попрошу вашего терпения; скоро все прояснится.

Девин выпрямился:

— Вы, конечно, слышали про компьютерные программы, позволяющие достроить утерянное целое на основе имеющихся фрагментов этого целого — они широко используются в археологии, криминалистике и других областях. Компьютер позволяет уловить общий мотив структуры объекта, делает заключение о том, как должны достраиваться недостающие его фрагменты, и сам завершает картину целого. Нечто подобное, сообщили нам наши эксперты, происходит и в сознании слушающего человеческую речь: он достраивает утерянные участки мироощущения говорящего и ситуации в своем сознании, вытягивая, дублируя и последовательно меняя воспринятые им области сообщения. Когда это происходит первый раз при коммуникации некого речевого символа — когда символ еще «свеж» — у слушающего может произойти даже достаточная точная реставрация изначально переданной ему мысли. Но вот слово употребляется во второй, в третий, в миллиардный раз — употребляется уже в ситуации, когда говорящий визуально отсутствует — в печатном слове, в электронном сообщении, в CMC… С каждым новым употреблением область искусственно созданного смысла, которым разум воспринимающего заполняет пустоты непереданного в символе мироощущения, растет.