Бомбардировщики

- Самолеты наши вы уже знаете, - продолжал капитан. - Это - богатая боевая техника. Она дана в руки экипажа. Вы хотите быть членом экипажа. Значит, надо любить эту технику всей душой, хорошо выполнять задания. Это большая честь быть членом экипажа бомбардировщика. Помните об этом…

Командир встал из-за стола, прошелся по комнате.

- Послезавтра будете летать, - сказал он. - Задание получите у начальника связи. А затем начнете регулярно посещать занятия группы стрелков-радистов. Когда подготовитесь, сдадите зачеты. После этого будем говорить о зачислении вас в экипаж.

Из кабинета я вышел окрыленный и, кажется, спускаясь по лестнице, разговаривал сам с собой, потому что встретившийся техник остановился и удивленно посмотрел мне вслед…

Наконец наступил день полетов. Встал я раньше всех, первым сел в автомашину, первым и выскочил из нее, когда приехали на аэродром. Летчики, штурманы, стрелки-радисты, зная, что сегодня я впервые поднимусь в воздух, подтрунивали надо мной, спрашивали, написал ли я завещание, советовали запастись валериановыми каплями…

Начало было великолепным. Я с интересом смотрел вниз на убегающую землю, смешные кубики домов, стараясь определить, какие из них наше общежитие, столовая, летное здание, и не мог - домики были похожи друг на друга.

Через несколько минут начались злоключения, о которых и сейчас вспоминаю со стыдом. Я никак не мог наладить связь с землей по радио. Кричал до хрипоты в микрофон, с яростью крутил ручки приемника и, к своему ужасу, убеждался, что среди хаоса звуков не могу найти свою станцию.

Потом стало еще хуже. Самолет, сделав четыре круга над аэродромом, пошел в зону пилотирования. И началось… Боевые развороты, спирали, скольжение, полет на одном моторе, крутое планирование… Меня бросало от [12] борта к борту, прижимало к сиденью, поднимало к потолку. Земля вдруг почему-то принимала форму вогнутой чаши, качалась, оказывалась сбоку самолета. Я сидел весь в холодном поту, борясь с подступающей тошнотой.

Только перед посадкой мне удалось поймать свою наземную радиостанцию. Оказалось, что и усилий-то для этого не нужно было: наша станция забивала все остальные, следовало только уменьшить громкость, чтобы звук стал разборчивее. Я очень обрадовался, услышав монотонный голос, устало повторявший позывные нашего самолета, - наземному радисту, видно, надоело меня вызывать. Ответить я не успел - самолет заруливал на старт.

Но мои злоключения на этом не кончились. На старте не оказалось ни одного радиста. Мы должны были летать по очереди, но товарищи, видимо, решили сыграть со мной шутку и все ушли. Предстояло вновь подняться в воздух. Чувствовал я себя прескверно. Однако сказать об этом инструктору побоялся, да он и не обращал на меня внимания. На этот раз я кое-как установил связь, но больше ни на что не был способен. Меня до того укачало, что я потерял интерес ко всему и думал только о том, как бы скорее очутиться на земле. А ведь предстояло еще два полета!

В довершение всех несчастий в последнем полете, неуклюже повернувшись, я зацепился за что-то кольцом парашюта и раскрыл его. Гладкий шуршащий шелк быстро расползся по кабине, надулся парусом, грозя выскочить в верхний люк и вытащить меня за собой. Пришлось мне лихорадочно собирать его, торопливо запихивать в чехол, стягивать резинками.

После окончания полетов я с трудом вылез из кабины, твердо уверенный, что меня больше и близко не подпустят к самолету. Но командир эскадрильи понимающе посмотрел на мою постную физиономию, выслушал сбивчивый рапорт и сказал:

- Бывает. В следующий раз будете чувствовать себя в воздухе лучше. Сегодня я нарочно отправил всех радистов со старта, чтобы полетали побольше.

И строже добавил:

- А с парашютом надо обращаться осторожнее.

Вечером меня утешал Афанасьев:

- Ничего. Со мной тоже так было. В первые полеты [13] очень плохо себя чувствовал. И уж, грешным делом, подумывал забрать в охапку все эти телефоны-микрофоны и дать отбой. Но ребята отговорили. И правильно сделали. Я до сих пор им благодарен.

Воздушный стрелок-радист

Но неожиданно моя учеба прервалась. Началась Великая Отечественная война. Шли кровопролитные бои. В воздухе день и ночь гудели самолеты. Сначала где-то далеко на западе, а потом все ближе и ближе. Земля испуганно вздрагивала от разрывов. Черные клубы дыма низко стлались над степью, поднимались над зубчатой кромкой леса. Тяжело ухали орудия, часто стучали малокалиберные зенитки, стрекотали пулеметы…

Недалеко от аэродрома, на железнодорожной станции, горели постройки и бензосклады. Высоко в безоблачное небо вздымались языки пламени. А над ними, словно пчелиный рой, кружились вражеские самолеты, высматривая цели, чтобы сбросить на них смертоносный груз.

Часто фашисты бомбили и наш аэродром. Обычно группа «Юнкерсов» появлялась рано утром. Самолеты становились в круг и, пикируя один за другим, сбрасывали бомбы. Наши самолеты были замаскированы в земляных укрытиях, так что налеты приносили мало вреда. Все же ощущение во время бомбежек было далеко не из приятных. Особенно действовал на нервы пронзительный вой сирен, установленных на вражеских самолетах. Однако скоро к ним привыкли, а потом даже научились определять, где разорвутся бомбы.

В то время каждый из нас мечтал сбить самолет врага. На окраине аэродрома мы установили турель с пулеметом, снятым с разбитого самолета, замаскировали свою огневую точку и по очереди дежурили возле нее. При появлении «Юнкерсов» дружно вели огонь. Однако, как ни старались, сбить самолет не могли. Определенная польза от нашей стрельбы все же была: видя пулеметные трассы, фашистские летчики спешили быстрее сбросить бомбы и убраться восвояси. Вражеские самолеты уже не висели подолгу над аэродромом.

В начале войны на наш аэродром села эскадрилья истребителей, которая вела непрерывные бои с первого дня [14] вероломного нападения фашистов. Многие самолеты имели повреждения. Мне приказали осмотреть и привести в боевую готовность вооружение на самолете майора, командира эскадрильи. Я принялся за работу. Майор сам помогал мне. Мне нравилось его лицо. Черные волосы тронуты сединой, у глаз лучики морщин. Глубокая складка между бровями прорезала широкий лоб. Взгляд усталых, воспаленных глаз строг. Видно, этот человек не спал ночь, может быть, не одну. Комбинезон прожжен в нескольких местах. Под ним я заметил два ордена и несколько медалей. Майор спешил и работал с ожесточением, сбивая в кровь руки и не обращая на это никакого внимания. Капот мотора был пробит осколками в нескольких местах, пушка и два пулемета не стреляли - гарь, копоть образовали на металле плотную корку, заклинив детали. Лишь два пулемета работали хорошо.

- Нужно почистить, - сказал я.

- Снимай! - коротко приказал майор.

Мы сняли два пулемета и пушку. Быстро разобрали их и принялись оттирать пороховой нагар. Это удавалось плохо и раздражало майора.

- Пусть части полежат в бензине минут пятнадцать, потом легко отчистятся, - предложил я.

- Некогда, - сказал он.

В это время над аэродромом появились фашистские истребители. Их было много.

- Закрывай капот! - быстро скомандовал майор.

- Как? А пулеметы?-со страхом спросил я.

- Живей!

Он быстро впрыгнул в кабину и запустил мотор. Самолет прямо со стоянки понесся по аэродрому, набирая скорость. Трижды на взлете отказывал мотор, но каждый раз, зачихав, снова начинал тянуть, словно понимал; какие надежды возлагает на него летчик.

Маленький, юркий истребитель быстро набрал высоту. Через несколько минут мы услышали частые пулеметные очереди. Бой был неравным. Пока подоспели [15] на помощь наши самолеты, смельчака атаковали уже четыре стервятника. Но он, изловчившись, зашел в хвост одному из них, и «Мессершмитт» вспыхнул. Недолго длилась схватка. Фашистам удалось поджечь самолет. Летчик не выпрыгнул с парашютом, он бесстрашно направил горящую машину ов гущу врагов, продолжая стрелять по фашистским самолетам…