Бомбардировщики

Нет, дружили мы крепко. Эта была настоящая боевая дружба, без которой нельзя в бою.

…Самолет шел на небольшой высоте. Теперь до аэродрома рукой подать. Я уже предвкушал, как сниму жаркий ватный комбинезон и унты. Хорошо бы сейчас окунуться в холодную воду, поплавать!

Справа по курсу нашего самолета показался истребитель. Я доложил командиру и стал наблюдать за ним. Самолет развернулся и нырнул в облака. Теперь никаких сомнений [49] не оставалось - это был враг. Заметил или не заметил?

Но фашист заметил наш бомбардировщик. Через несколько секунд он появился из облаков и понесся на нас сверху. Опасность была велика. Достаточно одной зажигательной пули, и самолет, пропитанный бензинам, вспыхнет, как факел.

- Стреляй! - исступленно крикнул я штурману.

Но он уже вел огонь. Стрелял и фашист. Клубочки черного дыма вырывались из тупого носа [50] «Фокке-Вульфа». А через секунду случилось самое страшное. Я почувствовал, как жаркое пламя ударило мне в глаза, опалило выбившиеся из-под шлемофона волосы. В кабине поднялся огневой вихрь. Ничего не видя, я закрыл обожженное лицо руками и инстинктивно полез головой вниз, под бронированную плиту. В телефонах отчетливо раздавался почему-то очень слабый голос командира:

- Терпи… сейчас… посажу…

Самолет резко ударился о землю. Меня швырнуло назад, к передатчику. Что-то больно ударило по голове. В глазах потемнело, и я потерял сознание.

Очнулся от нестерпимой боли. Лицо пылало. Почерневшая кожа на кистях обеих рук свисала клочьями. Огня в кабине уже не было, но дым ел глаза, першил в горле, не давал дышать. Меня поразила тишина.

Я рванулся, чтобы выскочить в верхний люк. Что-то не пускало меня из кабины. Сделал еще рывок и мешком вывалился на землю. Первое, что увидел - огромный костер вдалеке.

«Что это?-напряженно работала мысль. - Ах да, это фашистский самолет. Значит, сбили все-таки! Туда и дорога!» Горел и наш самолет. Яркие огненные брызги падали вокруг, образуя маленькие костры.

- Командир! Штурман!

На крик никто не отозвался. Бросился туда, где бушевал огонь. «Открыть колпак! Быстрее открыть колпак!» - стучало в мозгу… Тугое и плотное, как ртуть, пламя ударило в глаза, ослепило, сбило с ног… «Нужно встать… нужно встать…»-работало сознание, но сил не было. Красный туман поплыл перед глазами, огромный диск солнца, приблизившись вплотную, дыхнул жаром. Почему так печет солнце? Прячась от него, я старался зарыть во вспаханную самолетом землю руки, лицо. Земля, словно поняв меня, расступилась, и я полетел в бездонную пропасть.

И еще помню: белая, белая комната, кровать. Что это? Где я? Неожиданно с беспощадной отчетливостью перед глазами встала картина: горящий самолет и двое в кабине его. Открыть колпак! Хочу встать и не могу. С трудом поднимаю отяжелевшие веки и вижу лицо командира эскадрильи. Губы шепчут:

- Командир… штурман… Живы?

Майор молчит. [51]

- Значит… партия осталась недоигранной?

Сулиманов смотрит удивленно.

Начался бред.

Снова в полку

- Прошу выписать меня из госпиталя!

Вместо ответа начальник госпиталя обернулся к дежурному врачу, стоявшему у спинки кровати.

- А вы что скажете, Алексей Николаевич?

- Ему надо полежать еще недели полторы.

- Я уже совсем здоров. И чувствую себя очень хорошо.

Врач нахмурился, начальник улыбнулся.

- Вот, всегда так, Алексей Николаевич. Кормят хорошо, курить дают, покой полный. А чуть подлечатся: «Выписать, выписать!» Словно к теще на именины спешат, а не на франт.

Они отошли от койки, так я не ответив на мою просьбу. А вечером я получил документы и направление на пересыльный пункт.

За два дня до этого мне стало известно, что наш полк базируется на аэродроме километрах в тридцати от линии франта, и я решил добираться прямо в полк. Был риск, что задержат где-нибудь в дороге или не застану свою часть на этом аэродроме, но тем не менее я отправился. Очень хотелось быстрее попасть в свою семью. Именно семьей стал для меня полк, и я спешил туда, как к себе домой.

Рано утром, усталый и продрогший, я прибыл в ближайший к аэродрому населенный пункт. Чтобы не блуждать долго в поясках аэродрома, обратился к первому встречному. Это была женщина лет пятидесяти.

- Вам аэродром? - окинула она меня подозрительным взглядом. - Сейчас я узнаю у соседа. - И скрылась в дверях дома.

Через минуту, на ходу расстегивая кобуру, из дома поспешно вышел высокий мужчина в военной форме, со знаками различия авиационного техника-лейтенанта.

- А ну, покажи документы! - строго потребовал он.

Я вынул красноармейскую книжку, справку о ранении и направление на пересыльный пункт. [52]

- Гм… - неопределенно промычал техник, вертя в руках бумаги, - а документики-то… того… - Он сунул их себе в карман гимнастерки и скомандовал: - Шагай впереди, да не вздумай бежать, а не то… - он выразительно посмотрел на пистолет.

Я поплелся по дороге, провожаемый угрюмыми взглядами людей, высыпавших из домов. Слышал, как знакомая уже мне женщина говорила соседям:

- Шпион, должно. Аэродром спрашивал…

Аэродром оказался близко - сразу за шоссейной дорогой. По всему было заметно, что готовятся к вылету. Возле стоянок суетились техники, к самолетам подъезжали бензозаправщики. На старте стояла группа офицеров. И я, к великой своей радости, еще издали узнал командира эскадрильи майора Сулиманова. Не разбирая дороги, я почти бегом направился прямо на старт.

- Влево сворачивай! - скомандовал шедший за мной техник.

Майор заметил меня и пошел навстречу. Не дослушав рапорта, крепко обнял.

- Молодец, что вернулся. Только вот худой стал очень. - И, покосившись на мои забинтованные руки, добавил: - А из госпиталя, наверное, сбежал?

- Да нет, не совсем…

- Снова отправим, - строго заметил он, но, видя мое растерянное лицо, рассмеялся. - Я пошутил, не бойся.

- А вам что? - спросил майор переминающегося с ноги на ногу техника.

- Да вот… Документы у него не в порядке… Аэродром спрашивал.

Техник вынул мои документы и протянул их Сулиманову.

Тот раскатисто рассмеялся, поняв в чем дело.

- Значит, под конвоем прибыл. - Он хлопнул меня по плечу и, повернувшись к технику, добавил: - Правильно сделал, молодец! Бдительность, брат ты мой, всегда нужна.

Самолеты начали выруливать на старт.

Вместе с техником шел я к опушке маленькой рощицы, где помещался штаб полка и землянки летного состава. Он ворчал:

- Голова, сразу бы сказал, из какого полка. [53]

- Да ведь я же не знал, здесь ли полк или нет, - оправдывался я.

- Спросил бы. А теперь надо мной смеяться будут. Вместо шпиона, скажут, своего под пистолетом привел. Ты хоть не рассказывай ребятам, а то прохода не дадут.

Я пообещал.

Возле землянки, прямо на земле, сидел Афанасьев. На ящике из-под мелких осколочных бомб, стоявшем перед ним, лежал кусок ватмана. На нем не особенно ровно было выведено «За родину!». Увидев меня, Афанасьев быстро встал и, прихрамывая, пошел навстречу.

После первых приветствий, объятий и беглых вопросов мы присели на ящик, служивший старшине столом, предварительно убрав бумагу.

- Не повезло нам, старик, - сказал Афанасьев. - [54] Инвалиды теперь. Видишь, я хромаю. Летать не разрешают. Как твое самочувствие?

- Я-то ничего, Аким. А вот наши… Днем и ночью вижу командира, штурмана. Кошмары снятся. Такое чувство, будто виноват, что не сумел спасти…

- Да, брат, бывает… - сочувственно отозвался старший а.

Новости в полку были печальные. Погиб лейтенант Артюхин. Он увлекся штурмовкой колонны врага и не заметил, как его взяли в клещи истребители. Лейтенанта Половникова и старшину Придатченко тяжело ранило осколками снаряда зенитной артиллерии. Оба умерли в госпитале.

- А воевали знаешь как? - с жаром рассказывал Афанасьев. - Здорово воевали!

Командиру звена Сорокину осколками оторвало четыре пальца правой руки. Но он сбросил бомбы на цель, привел машину на аэродром и посадил.