Ольга Яковлева

Который бумагу читал, поднял голову и посмотрел на Ольгу. Он смотрел прищурясь — в один глаз ему дым лез от зажатой в зубах папиросы.

— Ты чего? — Папироса запрыгала, как живая. И дым изо рта клубами полетел за барьер.

— Мне Потапова нужно, — сказала Ольга.

— Потапова? А зачем тебе Потапов?

— Он человека одного ищет, а я его нашла!

— Альберт Васильич! — крикнул милиционер с папироской. — Поди сюда на минуту.

Откуда-то из глубины вышел человек. Ольга сразу его узнала: это был тот самый, которого она прищучила в квартире у старика ботаники. Только теперь он был в простом костюме, а не в милицейском. Потапов тоже Ольгу узнал.

— Ну что у тебя? — спросил он не очень-то приветливо. Ольга протянула письмо. Потапов пробежал его глазами. Посмотрел на обороте — пусто. Спросил:

— А конверт где? Не потеряла?

Да так строго спросил, будто правда ему конверт зачем-то нужен. Сердце у Ольги упало. Она сунула руку в фартук… Слава богу, на месте!

— Вот за это молодец! — обрадовался Потапов. — Прямо-таки хвалю! — Он взял конверт, повертел его в руках туда-сюда. — У него что, на станции Клязьма какие знакомые есть?

— Я не знаю, — пожала плечами Ольга и тут же подумала: «Откуда он про Клязьму узнал?» И вдруг вспомнила: «Огоньков в лагере был на Клязьме. Летом!.. Он же говорил. Там и товарищ у него какой-то!»

— Ясно! — сказал Потапов. — Надо деду срочно позвонить. Какой там телефон у него, не помнишь? — спросил он, а сам уже начал рыться в своей записной книжке.

Милиционер, который до этого всё время разговаривал по телефону, в эту секунду разъединился и протянул трубку Потапову:

— Пожалуйста, товарищ лейтенант… Говори, девочка, номер-то! Говори, говори!

Потом произошёл разговор. Вернее, один Потапов говорил. Но всё было понятно:

— Можно к телефону товарища Огонькова? Что?.. Это из милиции спрашивают… Вот как? Извините… — протянул пустую трубку милиционеру у телефона.

Тот лихо бросил её на рычаг.

— Видишь ты, какие дела, — сказал Потапов, — придётся нам самостоятельно действовать… Скончался он нынче ночью, Борис Платоныч Огоньков…

Лицо Потапова стало расплываться, растекаться… Вот и умер старик ботаники. Как-то невозможно было думать, что он умер. И что это вообще значит — умер? Ольга не знала. Но знала только, что это навсегда.

Она опустила голову, с ресницы оборвалась слеза и стукнулась прямо о чёрный кружок на конверте, который она держала в руках, о штемпель. И сквозь эту слезу, словно сквозь увеличительное стекло, Ольга заметила на штемпеле чёрные буквы: «Ст. Клязьма, Моск. обл.»

«Вот, значит, откуда Потапов всё узнал, — подумала Ольга, — вот, значит, откуда. Ага, ну понятно…» Эта мысль так и эдак всё крутилась, извивалась у неё в голове, словно была самой главной, не давала ни о чём думать.

Ах, как всё закружилось дальше, закружилось, поплыло в медленном водовороте печальных событий.

Из милиции она пошла куда-то — как говорится, куда глаза глядят. Просто шла и шла — ноги переставляла. А куда было идти? В школу? Но такими вдруг малышовскими, неважными показались ей школьные заботы: арифметика, русский, чтение… И домой не могла она идти: сразу надо было бы объяснять, почему не в школе, да почему лицо такое, да что случилось… Но это невозможно было объяснять. Об этом язык не поворачивается, об этом душа не поднимается говорить. Даже маме!

И вдруг она поняла: стоит ей туда вернуться — туда! — где говорят, суетятся, плачут, где звонят об этом по телефону, стоит ей вернуться, старик ботаники и правда умрёт. А здесь, среди чужих и незнакомых, он был жив.

Ольга как-то даже немного успокоилась. Нащупала в кармане, выудила со дна две монетки по три копейки. У какого-то метро купила себе пирожок с капустой.

Двери метро всё время размахивали руками, словно ссорились. Из них — вместе с чёрным паром и сами как чёрный пар — выходили люди… Ольга жевала пирожок и думала о Генке, о Борисе Платоныче. Вернее, вспоминала разные их разговоры, вспоминала, как они в лес поехали.

Вспоминала, как Огоньков убегал… Сколько дней с тех пор прошло? Какая-то неделя. В журнале против её имени едва ли прибавилось две-три новых отметки. А кажется, давно-давно!..

И ещё она чувствовала у себя в голове какую-то словно бы перегородку — такую тоненькую, как из папиросной бумаги. По эту сторону можно было думать про что хочешь. А на той стороне были мысли, из-за которых она домой не шла. Ольге всё время казалось, что она сейчас заденет эту перегородку, надавит на неё и порвёт.

Она всё шла и шла куда-то. Не торопясь, но в то же время к какой-то цели. Шла вроде бы знакомыми улицами. Но не приглядывалась. Как бы не интересовалась. Много раз над нею проплывали округлые физиономии висячих городских часов. Они подмаргивали ей о чём-то своими электрическими стрелками. Но сколько времени, Ольга не знала.

Вдруг она заметила, что пришла к педагогическому институту. Сюда они с Галинкой ходили в разгар осенних деньков. Сейчас во дворе перед институтом было пусто, словно здесь больше не учились. Или, может, она в такое время попала… А в глухом сквере, где они делали секретики, тоже всё переменилось. Ольга не могла найти их места: всё снегом было засыпано.

Между прочим, они последний раз так свои секретики и не проверили…

И тут машина загудела: ва-а-ам, вам-вам… И кто-то закричал очень-очень знакомым голосом: «Оля! Оля!» По снегу, прямо по белому одеялу, что лежало на газоне, к ней бежал лётчик. Он был в чёрных остроносых туфлях. И с каждым шагом, наверное, зачерпывал всё больше и больше снегу. И Ольга тогда побежала ему навстречу. Лётчик поймал её на бегу и поднял — так легко, будто Ольга совсем невесома. И сказал:

— Девочка ты моя дорогая! Где ты скитаешься?

А Ольга заплакала и уткнулась в его гладкую мужскую щёку.

Они влезли в такси, рядом с шофёром сидела Галинка. Она только улыбнулась Ольге и ничего не сказала. Вид у неё был ужасно важный. Оказывается, после урока Наталья Викторовна позвонила маме, что Ольга исчезла. Конечно, каша заварилась! Где искать её — неизвестно. А Леокадия Яковлевна… Лётчик сказал Лёлино имя и осёкся: выходило, он тоже всё знает, но просто не говорит — для Ольги… А Леокадия Яковлевна вспомнила про Галинку: Ольга же ей рассказывала. Лётчик побежал к Галинке — думал, Ольга там. А её нет!.. И тогда Галинка додумалась, что Ольга, может, пошла в путешествие. Они в одно путешествие поехали — нету, в другое — нету. А время идёт… Времени, оказывается, сейчас уже три часа! «Ой, — испугалась Ольга, — я же целый день на улице пробыла!» И тут почувствовала, что вся закоченела. А лётчик всё рассказывал: как они приехали наконец сюда, оглянулись и — пожалуйста! Гуляет по скверу козлиная шубка.

В такси, около лётчика было тепло. И Ольга задремала. Но вдруг дверца распахнулась. Хлынул холодный воздух. Ольга очнулась и опять до боли ясно вспомнила, что старик ботаники умер!..

В квартире у них было непривычно накурено. В кухне сидела Лёля Познанская с папиросой в руке и мама.

— Господи, нашлась, — тихо сказала мама и заплакала.

И Ольга заплакала.

А Лёля Познанская говорила:

— Ну теперь-то всё будет хорошо!..

Однако на этом день не кончился. Они все пошли в квартиру Огоньковых. Похороны — хлопотное дело, так Лёля сказала. На похоронах всем работы хватит.

Везде разрешалось ходить в этой большой и пустой квартире. Только в кабинет Бориса Платоныча двери были прикрыты. И здесь, перед этими дверьми, они поговорили с Лелей про тот список. Оказывается, кто-то что-то перепутал, не дописал. Просто чистая случайность. А список ему нужен был. Потому что он знал: сил мало. А должен был ещё повидать некоторых людей и сказать кое-что важное, на прощание. И друзьям его не хотелось, чтобы толпился здесь разный случайный народ… Так говорила Лёля. И было странно, что Лёля всё время называет Бориса Платоныча ОН.