Охота на тигра

— Думаешь...

— Для успокоения души. Цыган говорил: «Усе може буть».

— Только без...

— Цел будет. Если чистенький — на твою совесть и ответственность. Без дела не встречаемся.

— Добро.

Разошлись не попрощавшись, не взглянув друг на друга.

Требуется месячный срок

Коменданту Каменнолужского лагеря

унтерштурмфюреру Витцелю

Донесение

Спешу уведомить Вас, что человек из четвертого барака, по тайной кличке Блоха, обратился ко мне с просьбой. Он ходатайствует о том, чтобы его на несколько дней посадили в карцер. Он жалуется, что не сможет долго состоять на общих работах при граните в карьере по состоянию ухудшившегося слабого здоровья, а также пленные подозревают в нем стукача. Это создает для него большие трудности выполнять обязанности осведомителя, и для поднятия его авторитета в бараке было бы хорошо ему отдохнуть в карцере, если он и там будет получать паек и надбавку.

Прошу вас разрешить провести такую акцию по отношению указанного ценного агента Блохи.

Имею честь поставить свою подпись на вышеизложенном.

Староста барака № 4 Владимир Баглай.

Резолюция

Мысль заслуживает внимания, но с ее реализацией следует повременить.

Унтерштурмфюрер Витцель.

В опустевшей лагерной больнице начали делать побелку, чтобы хоть как-нибудь перебить ужасающий запах карболки, каким были пропитаны все стены. Этот маленький барак полностью отводился под жилье для внутрилагерного начальства — переводчиков, старост, поваров.

Ключевский, к немалому своему удивлению, был зачислен в бригаду маляров. Возможно, это была чистая случайность, возможно, старший переводчик запомнил пленного с жетоном № 13, который малевал на кирпичных стенах рембазы придуманные гауптманом уроки, и включил его в список. Между тем работой маляров руководил не Цапля, а его помощник — переводчик Нестеренко, молодой чубатый украинец с мутными, веселыми, будто пьяными глазами. Он следил, чтобы маляры не бездельничали, вкладывали, как он говорил, в работу всю душу. Иногда Нестеренко добавлял с похабнейшей улыбкой: «Всю душу, потому что тела у вас, гы-гы-гы, нет, одни скелетины». Он был довольно жизнерадостен, этот сукин сын, любил грубые шуточки, заковыристо ругался, но рукам воли все же не давал. И все поглядывал, поглядывал на Юрия Ключевского, а в обеденный перерыв заявил, что все могут идти к котлу, а халтурщик Чарли останется до тех пор, пока заново не побелит стену.

Маляры ушли, Юрий принялся за работу, стараясь, чтобы меловая жижа покрывала стену равномерно и щетка не оставляла следов. Нестеренко, насвистывая немецкую песенку, стоял позади, очевидно, следил за каждым его движением. Ну и гад. Чего это он прицепился? Стена, как стена, белая. Конечно, отсутствие навыков... Какой он маляр. Спокойно, только не делать ошибок, движение руки должно быть экономным, точным. Кисть в банку, ни капли лишнего, осторожный и быстрый взмах руки и уверенный плавный книзу. Между прочим, есть какой-то секрет в этих однообразных движениях, они успокаивают. И белый цвет тоже. Милый Том Сойер, ты знал эти секреты. Может быть, пан Нестеренко соблазнится, даст ему яблоко, чтобы получить взамен эту кисть. Вверх — вниз, быстро и плавно. Он идет по заснеженной равнине — чистый, нетронутый снег. Нет, это белый утренний туман лег на землю... Нет, это молоко струится по стене... Нет, это цветение вишневого сада...

— Ладно, Чарли, — сказал вдруг Нестеренко. — Кидай ту мороку. Все равно Айвазовский из тебя не получится. Кидай, кидай, у меня разговор с тобой.

Юрий оглянулся, удивленно взглянул на переводчика.

— Чего испугался? Не пропадет твоя баланда. Сейчас мы выясним некоторые вопросы, и пойдешь себе. Куришь?

Нестеренко щелкнул портсигаром.

— Нет, не курю. Слушаю вас, пан переводчик.

Туман ушел из глаз Нестеренко, темно-карие, теплые, они весело смотрели на Юрия.

— Давай без панов, Юрий Николаевич. Так, кажется, тебя величают? А то придумали какую-то кличку, точно для собаки... Так вот, Юрий Николаевич, хочу сделать тебе предложение. Ты ведь культурный, образованный человек, без предрассудков, надеюсь, и должен правильно понять меня. Немцам нужна информация. Мне приказано убедить тебя... Ну, конечно, будут льготы, работа полегче, дополнительное питание.

Всего мог ожидать Юрий, но только не этого — его вербуют в осведомители. Вот так задача. Во рту сразу стало сухо.

— Вы неудачно сделали выбор, пан переводчик.

— Я знал, что вы испугаетесь, Юрий Николаевич, начнете отказываться, — переходя на вы и как-то грустно улыбаясь, сказал Нестеренко. — Над вами все еще довлеют старые понятия — родина, честь, солдатский долг, измена. Смею вас уверить, все это только слова, пустые слова. Я на своем горьком опыте убедился.

— Дело не в словах, пан переводчик. Я просто не гожусь для такой роли.

Нестеренко не поверил, он слушал, иронически кивая головой.

— Это действительно так, — прижимая руки к груди, продолжал Юрий. — Я индивидуалист, неисправимый индивидуалист по натуре. У меня нет друзей среди пленных, никто не откровенничает со мной, не посвящает... Я вообще избегаю вступать в разговоры, диспуты.

— Ага! — обрадовался переводчик, и его лицо приобрело хищное выражение. — Значит, в бараке возникают и разговоры, и даже диспуты. Очень интересное сообщение. Вот вы и начали, Юрий Николаевич, информировать нас. Поздравляю!

Юрий почувствовал, что краснеет. Обозлился. Нет, не так-то просто будет этому негодяю загнать его в угол.

— Вы неправильно меня поняли. Устная речь не имеет кавычек. Я произнес слово диспуты в ироническом смысле, вы ведь знаете, что среди пленных бывают ссоры из-за какой-нибудь мелочи, чепухи, пуговицы например. Именно такие диспуты я имел в виду.

Нестеренко широко развел руки, точно хотел заключить Юрия в объятия.

— Как приятно беседовать с интеллигентным человеком. Мы понимаем друг друга с полуслова. Тем более желательно ваше сотрудничество — вы можете сообщать нам не только голые факты, но и комментировать их, анализировать.

Он совсем не был таким примитивным, как казался, этот Нестеренко. И от него не так-то просто будет отделаться. Юрий сделал вид, будто он всерьез задумался над предложением переводчика. Придя к выводу, шумно вздохнул, отрицательно покачал головой.

— Я не гожусь на эту работу.

— Не спешите, Юрий Николаевич. Вы опять попадаете во власть слов, являющихся всего лишь сотрясением воздуха, — доносчик, агент, стукач, шпион. На вопрос стоит иначе — жизнь или смерть. Вы умный, талантливый человек, и вас окружают тупые, ограниченные люди. Поверьте, все это навоз истории. Они погибнут. Все. До одного! Вы это понимаете? Вы знаете, что произошло три дня назад здесь, в больнице? Тридцать семь человек одновременно отдали богу душу. Сам врач отправил их на тот свет. Укольчики. Между прочим, это даже гуманно — легкая смерть. А сколько погибает вашего брата по дороге к карьеру и в самом карьере! Их стреляют, как шелудивых собак. Говорю вам, все пленные в лагере обречены. А вам за не столь уж обременительные услуги будет выдаваться дополнительный паек. Это спасет вас.

— Вы так думаете, пан переводчик? — с недоумевающим видом спросил Юрий.

— Уверен. Кроме того, мы ведь не будем особенно загружать вас заданиями.

— Хорошо, пан переводчик, — рассудительно, как бы решая какую-то абстрактно-логическую, не имеющую прямого отношения к нему, задачу, произнес Юрий. — Вы говорите, все пленные лагеря погибнут... Зачем тогда немцам содержать безработных старост, осведомителей или, допустим, тех же переводчиков? Немцы уничтожат и их — укольчики или что-либо новенькое придумают.

Выступать с такими рассуждениями было неразумно, опрометчиво. Юрий не мог рассчитывать на то, что Нестеренко сочтет его простаком, и все же не смог удержаться от желания хоть как-либо поддеть за живое этого негодяя.

Нестеренко не обиделся, с какой-то веселой легкомысленной улыбкой — видать, был он человек шалый, забубенный — посмотрел на Ключевского.