Страница 37 из 43
Пока прогревались моторы, мы сидели не шевелясь на своих местах. Но вот самолет тронулся с места, Михаил выруливает между бункеров на взлетную полосу. Мы катим по немецкому аэродрому на их бомбардировщике! Кто из работающих на аэродроме мог подумать, что на этом бомбардировщике катятся заключенные, обреченные на смерть люди!
Михаил выруливает на взлетную площадку. Стартер, ничего не подозревая, дает сигнал ракетой, разрешая взлет. Самолет мчится по бетонной дорожке. Мы грянули «Интернационал». Но что это? Взлетная площадка кончается. Впереди море. Ближе, ближе! Оно надвигается на нас.
Самолет не взлетает.
Песня обрывается.
Михаил сбавляет газ и круто разворачивает самолет в обратном направлении. Он прошел, накреняясь на одно колесо и задев плоскостью о землю, потом встал на оба колеса. Остановился.
Михаил кричит мне:
- Сними струбцинки с руля высоты, на хвосте такой красненький зажим.
Но как выскочишь из самолета, когда неподалеку рабочие команды, солдаты с овчарками, - а на нас полосатая одежда? На Володе Немченко были гражданские брюки. Правда, на них масляной краской намалеваны кресты. Но это ничего, могут не заметить. Посылаю его. Он снял полосатую куртку и в нательной рубашке вылез из самолета. Снизу кричит, что никаких зажимов нет. Поспешно взбирается в самолет.
Михаил снова рулит по взлетной полосе на место старта. Немцы уже бегут к самолету. Они в страхе расступаются перед несущимся прямо из них «Хейнкелем».
Мы кричим:
- Миша, немцы!
Михаил разворачивает самолет и приказывает нам нажимать на штурвал, чтобы преодолеть тросы руля [162] управления. Я уперся одной рукой в кабину, а другой на штурвал, Петя Кутергин помогал тоже. Михаил дал полный газ, и самолет снова помчался вперед по взлетной полосе мимо немцев и заключенных, теперь уже без всякого сигнала стартера, затерявшегося среди оторопелых фашистов.
Вдруг толчок, второй, третий. Самолет повис в воздухе, неимоверно быстро набирая высоту. Явление опасное - можно свалиться в штопор.
Михаил кричит нам:
- Нажмите!
Мы оба с Петей нажимаем на штурвал. Самолет пошел в резкое пикирование. Вот-вот мы врежемся в море. До воды не более пятидесяти метров. Михаил снова кричит нам.
- Отпустите!
Отпустили штурвал, самолет опять пошел вверх.
- Нажмите, нажмите немножко! - опять кричит он. - Вот так, так держите!
Наконец самолет выровнялся, Михаил напрягает все силы. Мы летим.
Пролетели над аэродромом, над нашим лагерем и вылетели в море. Немцы, видимо, так и не поняли, что произошло. Ни одна зенитка не ударила нам вслед.
Сначала летели к берегам Швеции. Потом Девятаев обнаружил по приборам, что бензину в баках много. Тогда он развернул самолет на девяносто градусов, и мы взяли курс прямо на Восток.
Летим над морем. Внизу большой караван судов. Над ним кружатся истребители, видимо охраняют.
- Эх, так бы и шарахнул бомбочку в них, - проговорил Михаил.
Но у нас не было бомб. Да и лучше нам было удрать поскорее. Вдруг спросят по рации, куда летим так низко и с выпущенными шасси? А у нас и ответить-то некому.
Летим без карты. Летчик ведет машину прямо на восток, но вижу - нервничает, кричит нам:
- Карту ищите! Она должна быть здесь, в кабине.
Карту нашли. Но это была карта Западной Европы, а нам надо Восточной. Ориентируемся по солнцу.
Вот показалась земля. Летим на разной высоте. То земля далеко и леса кажутся маленькими лоскутками, [163] то видны даже небольшие домики. Внизу вьется шоссе, колонны машин и солдат.
- Отступают фашисты, - кричит Михаил.
Вскоре внизу стали видны вспышки взрывов и пожары. Над нами появляется фашистский истребитель «Фокке-Вульф». Выпустив очередь по бомбардировщику, он почему-то отваливает в сторону. Михаил предупреждает:
- Сейчас должна быть линия фронта.
Вдруг пулеметные очереди, разрывы снарядов, осколки бьют по крыльям и фюзеляжу самолета. Фашисты с земли открыли огонь. Может быть, им передали с острова, откуда мы летим.
Наши, видя, что так низко летит фашистский самолет с выпущенными шасси, - тоже открыли зенитный огонь. Нужно садиться. Внизу рыхлое темное поле с пятнами снега.
Михаил кричит:
- Отпустите штурвал!
Самолет идет на посадку. Резкий удар. Нас подбрасывает. Подломились шасси. Несколько секунд тяжелый бомбардировщик ползет на «брюхе». И замирает. Девятаев глушит моторы. Мы выбираемся через запасную дверцу на крыло самолета. Вокруг поле, далеко за ним виднеются строения. Где сели? У своих или у немцев? Ничего не знаем.
Вдруг видим, к самолету бегут наши, советские автоматчики. Они готовились встретить фашистов и остановились оторопевшие, увидев исхудавших людей в полосатой одежде. А мы бежим им навстречу и кричим:
- Братцы! Свои!
Они подбегают к нам, протягивают нам руки.
- Русские! Наши!
Слезы текли по нашим лицам, а сердца готовы были кричать: «Здравствуй, Родина! Через тысячи смертей мы пронесли верность к тебе!»
Нас умыли, переодели, накормили досыта, впервые за многие-многие месяцы. Здесь мы узнали, что приземлились в районе города Вольдемберга, километрах в восьми за линией фронта. [164]
Среди своих
Шел март 1945 года. Советская Армия наступала, сметая со своего пути гитлеровские полчища. Мы всей группой перелетевших двигались к Берлину в составе 61-й армии Второго Белорусского фронта. Солдаты и офицеры части относились к нам с большим вниманием, расспрашивали о концлагерях, о нашем побеге, называли нас летчиками, хотя знали, что среди нас только один летчик Михаил Девятаев. Мы жили в эти дни с постоянным ощущением огромной радости освобождения, пользуясь братской заботой окружающих нас людей, Эти дни нельзя забыть, потому что они были полны острыми противоречивыми впечатлениями. Радость и гордость распирала грудь, бушевала кровь ненавистью к врагу, руки рвались к оружию, а сердце сжималось от боли при виде разрушенных городов и селений. Всюду развалины. Черные трубы угрюмо торчат над обломками. Они словно жалуются и упрекают кого-то, кто разрушил тепло и уют их домов, разогнал их владельцев.
Вот она, война, которую развязал германский фашизм. Против народа Германии, обманутого и ввергнутого в бойню, обернулись ее ужасы. Немцы еще надеялись ввести в действие новое смертоносное оружие, которое, как мы знали, испытывалось на острове Узедом, [165] - снаряды «ФАУ-1» и ракеты «ФАУ-2», но исход войны был уже решен окончательно. Всякое сопротивление приводило только к новым жертвам и разрушениям.
…После необходимой проверки рядовые нашей группы влились в соединение, которое сражалось на Одерском плацдарме. Мы, трое офицеров - я, Девятаев, Емец, - ждали подтверждения наших воинских званий и пока оставались вне действий. В те же дни получили письмо от Володи Соколова: «Ванюшка! Миша! Пишу из окопа под Одером. Свистят пули - напишу немного. Я уже старший сержант. Мой командир полка - Герой Советского Союза. Надеюсь, скоро буду и я».
Из семи человек, ушедших на передовую, остался в живых только Федор Адамов. От него я и узнал через много лет о судьбе наших товарищей. Всех их зачислили в одну роту 777-го стрелкового полка, обмундировали, вручили оружие. Адамов получил пулемет, остальные ребята - автоматы. Они участвовали в захвате города Альтдама. После тяжелого боя, Адамов помнит, все были еще живы. В середине апреля началась подготовка к форсированию Одера. Рота заняла свой рубеж, укрепилась. Все были вместе и видели друг друга. Под утро 14 апреля началась артиллерийская подготовка. В 6.30 утра был отдан приказ форсировать Одер. В числе первых ушли Петя Кутергин, Урбанович, Володя Соколов. Володя Немченко не мог стрелять: у него был только один глаз, - его определили в санитарную часть. Иван Олейник, разбивший колено при посадке самолета, остался в Штутгарте. Сам Федор Адамов прикрывал форсирование пулеметным огнем на правом берегу.