Страница 7 из 97
— …И соски потемнели, — сказала она, доставая грудь.
— Вы сделайте аборт, и они опять посветлеют, — забеспокоился ОН.
ОН старался не смотреть в ее сторону и, чтобы отвлечься, принялся покачивать стульчак. Она молчала, склонившись над своей грудью. Стучали капли, и гремел стульчак. Во входную дверь громко постучали. ОН перестал раскачиваться и сказал:
— У ежиков очень мягкий живот.
— Да, — сказала она и вышла.
За стеной зазвучала музыка. ОН встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Музыка прекратилась, и послышалось женское хихиканье вперемежку с мужскими стонами и охами. ОН остановился и зажал уши ладонями.
— Молока больше нет, Боря, — сказала Анна печально. Она держала веер.
ОН сидел на полу спиной к двери с ежиком в руках. Зеркало над камином было завешено тряпкой. Наступила неловкая пауза.
— Вы живете проституцией? — спросил ОН.
— Да, мы живем проституцией, — сказала она просто.
— А вы не могли бы их попросить, чтобы чуть поменьше шумели? — раздраженно сказал ОН.
— Они не могут не стонать, — ласково сказала она, как будто вспомнив что-то.
— Уйду я от вас, — сказал ОН.
— «Руди, руди, руди, рип, а по-русски рыжик», — спела Анна. — Ты обещал показать мне темя, — игриво сказала она.
ОН приоткрыл дверь гостиной и осторожно вышел в коридор. Прошел на цыпочках до Анниной комнаты, приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. На столе стоял граммофон с огромной трубой. ОН тронул рычажок, диск завертелся. ОН сидел и смотрел на вращающуюся пластинку. Потом потрогал тяжелую головку и осторожно приподнял иглу.
— Боря, — позвала Анна.
ОН испугался и выронил головку. Грянула музыка.
— Вы не могли бы давать мне немного петрушки? — закричал ОН.
— Петрушки? — крикнула она.
— Петрушка на вкус напоминает фиалки! — крикнул ОН.
— Вы любите фиалки? — закричала она.
— Да, они пахнут петрушкой! — крикнул ОН и испугался. Последнее слово прозвучало очень громко, потому что Анна подняла граммофонную головку. У нее был большой живот.
— Разве ежики едят петрушку? — спросила она.
— Ежика больше нет, — сказал ОН.
Тихо шуршал диск граммофона.
— Спойте мне, — попросил ОН.
— Нет, — сказала она.
Падали листья, но было тепло. Как каменный, ОН сидел на стульчаке в центре гостиной, вцепившись пальцами в сиденье, и смотрел на собственные колени.
За стеной кричала Анна. Кричала дико и очень глухо. ОН не шевелился. В коридоре кто-то ходил. В паузах между криками ОН слышал голоса. Вдруг закричал кто-то другой, не менее дико и еще более надрывно. Анна больше не кричала.
В коридоре засмеялись. Дверь открылась, и вошла пожилая женщина.
— Что тебе тут еще надо? — грозно спросила она. — Уходи отсюда.
ОН встал и вышел. До самого низа ОН слышал надрывный крик.
Во дворе ничего не изменилось. ОН спустился в подвал. В комнате стоял невыносимый запах. Все кишело мухами. На топчане лежал слепой, прикрытый шинелью, — вернее, то, что от него осталось. Рядом на полу сидел старик, тоже облепленный мухами. Старик посмотрел на НЕГО и отвернулся.
— Он звал меня, — гордо сказал он. — Совсем как тогда, когда был маленький. «Папа, папа!» — звал он и плакал. Совсем как тогда. Вот так вот: «Папа, папа, папа, папа!» — Старик засмеялся. — Маленьким он тоже пугался и звал меня. Он еще в детстве боялся темноты. «Папа!» — так он звал меня. — Старик замолчал. — В детстве, — тихо сказал он.
ОН сидел на полу, изредка отгоняя мух.
— Детства больше нет, — сказал ОН.
— А я знаю, — сказал старик.
Они молча сидели и смотрели в разные стороны. Теперь ОН тоже не отгонял мух.
ОН поднялся во двор, подошел к лодкам и потрогал давно не смоленные, но крепкие борта. Сверху лодка была покрыта хорошо подогнанной крышкой из разнокалиберных досок. Поверх крышки лежал кусок толя. ОН сдвинул крышку и заглянул внутрь. Дно было сухое. ОН забрался в лодку и лег на дно. Полежал немножко, закрыл глаза, затем снова открыл, поднял руки и задвинул крышку.
Из темноты доносится ЕГО голос: «Вот. Ты лежишь один в темноте. И ничего больше нет. Еще есть слоник. Вот он в коробочке. Когда его не будет, не станет и тебя. А может быть, тебя нет? И прежде не было? Нет, если бы не было тебя, не было бы слоника. (Звучит музыка из шкатулки.) Вчера. Еще светло. Тётя Катя прижимает тебя к мягкому телу. Хохочут румяные щеки. Близко-близко. „Вот тебе слоник“. — „Тетя Катя, я плохо кончу?“ — „Ты кончишь таким, как ты есть“, — тетя Катя смеется. Ты не веришь. Хочешь спросить папу. Но папы больше нет. Ты плачешь и думаешь, что когда-нибудь ты скажешь. Под конец. Под конец ты скажешь: „Да, я помню. Это был я. Это я тогда был“». (Музыка обрывается.)
Пан
Глан привстал на повозке, по-собачьи втянул носом знойный воздух и нетерпеливо подался вперед. Толстый туземец сонно правил к вдруг возникшему за бамбуковой рощей поселку. Глан спрыгнул с повозки и, придерживая ружье, пошел рядом.
Поселок был большой, но бедный. Крытые бамбуком и тростником одноэтажные хижины неровно вытянулись вдоль сплошного леса. Многие из них покосились и опирались на воткнутые в землю тонкие палки. Самая большая хижина, видимо, принадлежавшая вождю, находилась почти в центре поселка, но стояла немного особняком. Перед ней раскинулось свободное пространство, очевидно, служившее площадью, с местом для большого костра в центре.
Поселок просыпался. На дальнем конце туземец гнал вдоль опушки несколько белых коров.
Несмотря на раннее утро, женщины уже развели огонь перед своими хижинами. Глан отделился от повозки и скорым шагом пошел к ближайшей из них.
— Ну и жарища у вас, — с широкой улыбкой сообщил он тучной туземке и, не церемонясь, выудил из котла какую-то птицу, оторвал ногу, а остальное бросил обратно. — Вот, держи… — Он вытряхнул из ягдташа несколько лесных голубей.
Хозяйка что-то радостно тараторила по-своему, приседая и разводя руками.
— Вот этот все мои запасы съел, — кивнул Глан на подъезжающую повозку и принялся за недоваренную ногу.
Возница был в полтора раза шире хозяйки.
— Вы тут все такие? — Глан с усмешкой взглянул на женщину.
Суетливая туземка заколыхалась от смеха. Осмелев, вылезли две ее дочери, как и мать, одетые в одни короткие юбочки.
— Где остановился белый человек по имени Александр?
Эти слова Глан произнес медленно и разборчиво, чтобы поняли.
— У него рыжие волосы. Вот такие. — Он показал на огонь.
Туземка все поняла с полуслова, снова затараторила и ткнула пальцем в глубь поселка, а дочери побежали вперед, маня его рукой. Он, однако, не спешил, дожевал, отхлебнул рисовой водки из фляжки и протянул хозяйке. Одна из девочек даже притопнула ножкой от нетерпения.
Глан засмеялся, забрал фляжку и поспешил за ними, обгоняя сонных волов, тянувших повозку с его сундуками.
Гостиница стояла ближе к центру селения и представляла из себя полухижину-полусарай в полтора этажа с соломенной крышей. Девочки указали Глану на окно в первом этаже, исполнили короткий энергичный танец, подняв клубы пыли, и встали, ожидая награды.
Глан не понял этого и направился к окну. Девочки проводили его взглядом и весело побежали назад.
В глубине небольшой полутемной комнаты на циновке, прикрытой куском материи, заменяющим простыню, ритмично двигались два обнаженных тела, издавая утробные звуки. Грубый стук в окно напугал их. Мужчина вскочил на ноги, бросился было к окну, но вернулся, суетливо схватил рубашку и снова ринулся к окну, на ходу прикрывая наготу.
Глан стоял у окна спиной к стене, когда, откинув сетку, высунулась всклокоченная голова рыжеватого молодого мужчины с простым симпатичным лицом.
— Вы, я вижу, не теряете времени, Александр, — весело оказал Глан, глядя перед собой.