Страница 2 из 97
Витя проследил за ней взглядом все с той же нагловатой улыбкой. Зал танцевал.
Получив в раздевалке шубку, Люба выбежала на улицу и, захватив горсть снега, прижала его к лицу.
Дома она не стала зажигать свет. В шубе и сапогах она прошла в комнату и медленно по стенке опустилась на пол, не отрывая глаз от портрета Делона, тускло освещенного уличными фонарями и изредка проходящими машинами.
Утро заглянуло в ту же небольшую, бедно обставленную, но довольно чистую комнатку и заметило второпях брошенные на пол вещи, портрет Делона над кроватью, оранжевую майку с номером четыре, пустую бутылку из-под шампанского и два грязных стакана. Она уже не спала. Осторожно дотронувшись до повернутой к ней спины, она тихо позвала:
— Витя!
— Чего тебе?
— Уже десять.
Скованным движением он откинул одеяло и сел, опустив в ладони опухшее лицо. Посидев так несколько секунд, он встал и начал быстро одеваться. Улыбаясь, Люба смотрела на него.
Егор и Настя
ЕГОР: Я бы очень хотел написать вещь всех времен и народов, хотя бы одну. Мне бы очень хотелось, чтобы я родил нечто, что повергло бы огромное количество людей во времени не в прах, а в тотальное понимание того, что я хотел им показать…
ДИКТОР: Игорь Белкин, студент философского факультета Уральского университета.
ЕГОР: Нам не давали ничего делать. Все эти фестивали, которые я перечислил с Сашей, — это все наша инициатива. Мы приезжали, и нас за это потом журили соответственно. Я не знаю, были варианты, Саню, по-моему, там запугивали до такой степени, что просто страшно.
ПАНТЫКИН: Все время считалось, что мы какие-то вредные. Несмотря на то, что когда мы спрашивали: «А в чем вы конкретно видите вот такую сторону…»
ЕГОР: Не вредные, а неполезные. Это разные формулировки…
ПАНТЫКИН: Конкретно-то ничего не было…
ЕГОР: Конкретности-то не было, но и полезности нет…
ЕГОР: А мы были молодые, наглые, вообще, как …ь дрыны. То есть очень классно было. Такую туфту пороли! С точки зрения элементарной культуры это было мимо кассы.
ПАНТЫКИН: Да один концерт в Казани чего стоит! Когда дядя вышел и заорал: «Ар ю реди ту рок?!» Открываются шторы, картина Репина: стоит Егор с бутылкой шампанского!
ЕГОР: Короче, мы выходим, начинаем врубать. Ура! Атас! Мы ничего понять не можем…
ГОЛОС ЕГОРА: Я жду очень многого. Я жду огромного количества всего. Жизнь до сих пор как бы нераспустившийся бутон для меня. Мне все время кажется, что жизнь так и не развернулась во всем своем блеске и великолепии. Я с самого начала общественно был заряжен на взлет. И я буду взлетать до тех пор, пока не грохнусь.
ЕГОР: …Это сейчас можно выходить голым по пояс, а тогда это было — вообще труба! Короче, как мы там вломили!..
НАСТЯ: Началось все с рисования. Такой неосознанный был процесс. Мама говорила, что я рисовала, когда у меня была очень высокая температура, болела. Это меня отвлекало очень сильно от болезни. Обычно дети плохо переносят температуру. Это мне помогало выздороветь.
Все это от чувства какой-то внутренней обостренности зависит.
Страдания обостряют талант. То есть какие-то факторы, которые обостряют чувство, — пока они присутствуют, человек развивается. Его творчество, его искусство развивается. Когда все это прекращается — все. А никто от этого не застрахован, не гарантирован. Может все это исчезнуть…
ЕГОР: Я проект задумал совершенно потрясающий. У меня есть две вещи… в принципе, я бы ему все послал, но две вещи — точно, которые должен петь Стинг. Я тебе зуб даю. Я их написал для него.
ЛОЕВСКИЙ: Как просто написать для Стинга!
ЕГОР: Да я их написал для себя!
ЛОЕВСКИЙ: Потому что Стинг — уже готовый человек!
ЕГОР: Да ты дурак! Я их написал для себя, для себя, понимаешь, я попробовал раз, попробовал два и чувствую, что вещь не вырабатывается мной…
ЛОЕВСКИЙ: Значит, ты — не Стинг?
ЕГОР: Нет. Это понятно, но я написал их…
БУТУСОВ: Так ты не Стинг?
ЛОЕВСКИЙ: А мы пришли к Стингу в гости…
ГОЛОС: Вот бы Стинга сюда сейчас, он бы проверил.
БУТУСОВ: Чего ж ты так обосрался?
ЕГОР: Обидно.
ГОЛОС ЕГОРА: Вот я мечтаю познакомиться со Стингом, человеком, который оказал на меня… ну, просто… Это как любовь. Это не мужеложство, не гомосексуализм. Я люблю его. Я чувствую его всеми фибрами своей души, я понимаю его. Я могу предсказать каждую его новую вещь, каждый его шаг, каждый поворот в его судьбе, потому что я его воспринимаю как свой. Я не чувствую себя ниже его, хуже его — я чувствую, что у меня есть друг, который не понимает того, что я существую… Вот. И я очень бы хотел с ним соединиться. Вот моя мечта.
ЕГОР: Я вам скажу: на моих глазах, я ничего не преувеличиваю, насмерть, насмерть растоптали человека одного…
ЛОЕВСКИЙ: Подожди, какая тогда разница между мной и тобой?
ЕГОР: Большая. Я велик, а ты — мелок.
ЛОЕВСКИЙ: Согласен. Я с ним согласен.
ЕГОР: Это объективная вещь.
ЛОЕВСКИЙ: В чем же заключается твое величие и моя мелочность?
ЕГОР: Мое величие в том, что я еще хочу. А ты уже смирился.
ЛОЕВСКИЙ: Чего ты хочешь?
ЕГОР: Это не важно.
ЛОЕВСКИЙ: Нет, подожди, важно! Чтобы я понял свою тщету и мелочность…
ЕГОР: Он не понимает…
ЛОЕВСКИЙ: Чтобы я понял, я должен понять, в чем твое величие и моя мелочность. Что ты хочешь? Что?
ЕГОР: Всего. Хочу красивых женщин, хочу море водки, хочу всего, хочу! Понимаешь?
НАСТЯ: Я знаю его четыре года, пятый год пошел. Так вот, на глазах он изменился, сформировался как человек: отношения, характер, привычки, страсти. Я уверена в том, что он сам себя еще не знает. Ему еще предстоит себя открыть. Человек, который хочет раскрыться, как цветок настоящий процвесть. Я думаю, у него это обязательно получится.
В конце концов, один человек другому ничего не должен. Не должен требовать, не может, не имеет права. Человек может рассчитывать только на себя самого. Я должна быть готова ко всему, чтобы потом не потеряться.
ГОЛОС ЕГОРА: Что значит любить? У нас модно считать, что это нечто такое, что не поддается определению. Есть нормальное такое прагматическое определение: любовь — это когда человек является для тебя не средством, а целью. Чисто философское определение. Я могу любить только конкретного человека со всеми его тараканами, маракасами и абрикосами. Любить человечество я никак не могу…