Страница 72 из 82
Я поужинал и поехал дальше. Ночь была темной, температура воздуха резко снизилась. Когда взошла луна, я увидел снег, сверкавший на вершинах гор. И хотя холод пробирал меня до костей, я решил ехать без остановок, так как мотор в холодную погоду не перегревался. Машина разваливалась на ходу: переднее крыло едва держалось, запасное колесо укатилось вниз, автомобильный рожок едва держался на одном винтике и ударял о ветровое стекло, тормоза плохо слушались, когда я на них давил, а внизу по-прежнему чернел стремительный поток.
К утру я подъехал к незнакомому селению. У самого въезда возвышался большой дом из сероватого камня, огороженный забором, на котором была прибита доска, а на доске заглавными буквами написано название той самой электростанции, где служили инженеры, о которых упоминал дядя Бурильяс. Я остановил машину и, выйдя из нее, вошел в калитку. В саду мужчина поливал растения. Я спросил у него, не проезжала ли здесь черная машина, принадлежавшая компании. Он ответил, что машина стоит в гараже, а инженеры отдыхают. Я попросил разрешения повидать их. Одного из них разбудили, и он вышел ко мне. Я представился ему, ссылаясь на Леппринсе, и с пристрастием расспросил.
— Да, мы действительно привезли сюда немца с его женой. Очаровательная пара. Что? Нет, мы приехали недавно, часа два назад. Они, должно быть, где-то здесь. Они собираются в Виелью, а может быть, дальше, точно не знаю. Они почти не разговаривали с нами. Вежливые, но очень сдержанные. Нет, не думаю, чтобы они сразу же уехали. Из этого селения можно выбраться только на дилижансе, который идет из Паскуас в Рамос, или же нанять мулов. Жена немца, по-видимому, больна, поэтому мы их и прихватили. Так что вряд ли они сразу же отправятся в дорогу. Это все, что я могу вам сказать. Повторяю, мы почти не разговаривали. Нет, нет, вы меня ничуть не потревожили. Я всегда к вашим услугам.
Поставив машину так, чтобы Макс не смог ее найти, я вошел в селение, стараясь не обратить на себя внимание его обитателей. Маленькое, но очень живописное село, расположенное в небольшой, но малоплодородной долине, с редкой растительностью, было со всех сторон окружено высокими горами — местами скалистыми, местами заросшими деревьями и покрытыми вечными снегами.
Село было маленьким и насчитывало не более сотни жителей, перепись которых затрудняла постоянные переезды населения в город. В одноэтажных мрачных домах с толстыми стенами и покосившимися, узкими, как щелки, окнами дымили трубы.
Но пройти незамеченным мне не удалось. На меня сразу же устремились взоры любопытных, гревшихся на солнышке. Их я и расспросил обо всем, что меня интересовало. Они сказали, что пара иностранцев поселилась у дядюшки Виролета, комнаты которого пустовали, потому что дети его переехали жить в Барселону.
— Теперь все уезжают туда работать. Здесь остались только мы, старики. Компания хорошо платит рабочим в Барселоне, и молодежь не хочет тут жить.
Мне хотелось подробнее разузнать у них о Максе и Марии Кораль.
— Сеньора выглядела совсем больной, — заявили они единодушно, — поэтому они здесь задержались. Сеньор хотел немедля продолжать путь, но сеньора наотрез отказалась. И так как мы присутствовали при этом разговоре, то посоветовали им отдохнуть в нашем селении пару деньков. Здешний климат очень полезный.
Я поинтересовался у них, не найдется ли в селе еще один дом, где бы я мог снять комнату. Они отвели меня к сеньоре Кларе — старушке, которая разводила кур прямо в столовой своего маленького домика. Сеньора Клара согласилась сдать мне буквально за бесценок комнатушку со скошенным потолком, куда мне поставили диван. Я спросил, где можно умыться, и мне принесли таз, кувшин с водой и квадратное зеркало. Взглянув на себя, я увидел, что щеки мои ввалились, небритый подбородок заострился, а под глазами залегли синяки. Меня стало знобить, поднялась высокая температура, и я лег в постель. Обливаясь потом, я проспал весь день и всю ночь. Сеньора Клара дала мне куриного бульона, свежих яиц, сухарей и вина. Во сне меня мучили кошмары. Проснулся я здоровым, но омраченным тяжкими видениями, которые терзали меня во сне и предсказывали мне насильственную смерть.
Дорожные происшествия и последовавший за ними упадок духа мешали мне составить дальнейший план действий и даже представить себе нашу будущую встречу. Но поскольку я не хотел пускать дело на самотек, то все утро строил самые безрассудные планы, прекрасно понимая, — хотя и не желал себе в том признаться, — что все они нелепы и в действительности я не представляю, как буду вести себя и что говорить. Однако вскоре после полудня к нам в дом явился парень в лохмотьях и спросил меня. Его впустили. Он передал, что сеньора иностранка хочет видеть меня. И тут я повял, что страшусь не столько встречи с Максом, сколько с Марией Кораль. Я оделся, проверил, на месте ли мой револьвер и есть ли пули в обойме. Удостоверившись в том, что еще не разучился им пользоваться, я направился вслед за парнем к дому дядюшки Виролета, провожаемый взглядами любопытных, которые к тому времени, наверное, уже были в курсе дела и ждали кровавой, драматической развязки.
Дом дядюшки Виролета примостился на узенькой, тенистой улочке, ответвлявшейся от площади, куда вклинились церковь, консистория и небольшая казарма гражданской гвардии. Зеваки остались на площади, а я свернул на пустынную улочку и быстро зашагал по ней, прижимаясь к стенам и пригибаясь всякий раз, когда проходил мимо окон. Я спокойно дошел до нужного мне дома. Ничто не нарушало сельской безмятежности. Я еще раз оглянулся назад, словно искал поддержки или намеревался бежать. Но помощи ждать ни от кого не приходилось и пути к отступлению не было: никто, кроме меня, не мог разрешить этого дела, а потому действовать предстояло мне самому и по своему усмотрению. К тому же зеваки, по всей видимости, не собирались вмешиваться: они удобно расположились под сенью колоннады на площади, не спеша скручивали сигары и время от времени направляли себе в рот струю вина из длинного носика стеклянного кувшина.
Двери дома дядюшки Виролета были приоткрыты. Я толкнул их и увидел длинный полутемный коридор. Отпрянув в сторону, я ждал несколько секунд, затаив дыхание. Ничего не произошло. Я снова заглянул в дверь: коридор по-прежнему пустовал. В глубине его виднелась узкая полоска света. Я вошел в дом и, прижимаясь к стене, стал осторожно преодолевать то расстояние, которое отделяло меня от полоски света. Приблизившись, я увидел еще одну приоткрытую дверь, толкнул ее и прижался к стене. Ничто не нарушало тишины. Я заглянул внутрь, и передо мной открылось помещение, где, казалось, не было ни души.
— Кто-нибудь здесь есть? — спросил я.
— Хавиер, это ты?
Я узнал голос Марии Кораль.
— Да, это я. Макс с тобой?
— Нет, он вышел и вернется не скоро. Входи, не бойся.
Я вошел и сразу же почувствовал прикосновение к виску дула пистолета. Чья-то рука мгновенно обезоружила меня. Мария Кораль плакала в углу, уткнувшись головой в колени.
— Бедный Хавиер… Ах, бедный Хавиер, — всхлипывала она.
Мария Кораль оставила меня наедине с Максом. Макс сел за стол и предложил мне тоже сесть. Я подчинился. Наемный убийца сунул свой пистолет за пояс, а мой положил на стол так, чтобы я не мог до него дотянуться. Затем снял с головы котелок, расслабил на шее галстук и попросил у меня разрешения снять пиджак. «Il fait chaud, n’est-ce pas?»[34] Я кивнул. Действительно, было очень жарко. Пока он снимал пиджак, я внимательно разглядывал его: хорошо выбритое лицо с розовой кожей не носило никаких следов усталости, чего никак нельзя было сказать обо мне. Он выглядел таким чистеньким и свеженьким, словно только что принял ванну. Макс поймал мой взгляд и улыбнулся.
— Etes-vous fatigué, monsieur Miranda?[35]
34
Жарко, не правда ли? (фр.).
35
Вы устали, месье Миранда? (фр.).