Страница 38 из 82
— Вы о чем? — полюбопытствовал Пере Парельс.
— Да ни о чем, милый. Пойди лучше послушай свеженькие анекдоты, — ответила ему сеньора Парельс. — И не забывай о том, что советовали тебе врачи насчет вина!
Пока сеньора Парельс увлекала за собой Марию Росу, обняв за талию, финансист вошел в залу. Оркестр играл танго, и несколько молодых пар танцевали, прижавшись друг к другу, в такт аккордам аргентинских мелодий. Пере Парельс терпеть не мог бандонеонов[21]. К нему подошел слуга, держа на подносе сигареты и сигары. Пере Парельс взял сигарету, прикурил ее о канделябр, протянутый ему маленьким пажем, одетым в пурпурный бархат, окинул взглядом залу, заполненную бесчисленным множеством слуг, разодетых господ, сверкающих своими драгоценностями; музыкой, огнями, великолепной мебелью, толстыми коврами, уникальными картинами, роскошью, и помрачнел. Глаза его затуманились печалью. Он увидел Леппринсе, который шел к нему поздороваться, вытянув вперед руку, сияющий, в безупречном фраке, шелковой рубашке с бриллиантовыми пуговицами, и невольно одернул манжеты своей рубашки, застыв у колонны, которая с годами согнулась, и едва приоткрыв рот в улыбке, чтобы скрыть отсутствие недавно вырванного коронного зуба. Но едва церемония приветствия закончилась, Пере Парельс, словно повинуясь какому-то безотчетному порыву, в сердцах смял сигарету.
Было еще рано, и кабаре, когда я туда пришел, пустовало. Пианино покрывал чехол, а стулья стояли вверх ножками на столах, чтобы облегчить работу дородной толстухи, которая с остервенением подметала пол метлой. На ней был цветастый, заштопанный во многих местах халат, на голове повязал чалмой яркий платок, а с нижней губы свисал погасший окурок.
— Больно ты прыток, голубчик, — сказала она, увидев меня, — представление начнется не раньше одиннадцати.
— Я знаю, но мне надо поговорить с хозяйкой вашего заведения.
Толстуха снова принялась с остервенением подметать, вздымая облако пыли и пепла.
— Она где-то здесь. А зачем она тебе?
— Я хочу ее кое о чем спросить.
— Ты из полиции?
— Нет, нет. Я по личному делу.
Толстуха приблизилась ко мне и ткнула в грудь кончиком метлы. Я узнал в ней одну из тех женщин, которые одолевали нас здесь вчера вечером.
— Да ты никак тот самый щедрый парень, который отшил нас вчера?
— Да, вчера вечером я был здесь, — ответил я.
Толстуха захохотала, и окурок вывалился у нее изо рта.
— Тогда признавайся, зачем тебе нужна наша хозяйка.
— По сугубо личному делу.
— Ладно, банкир, ступай, она там готовит напитки. У тебя сигарета найдется?
Я дал ей сигарету, и она снова принялась мести пол. Пустое кабаре выглядело еще более мрачным и скорбным. Пыль, поднятая толстухой, липла к нёбу. Как часто случалось со мной в подобных ситуациях, тот душевный подъем, который переполнял меня до сих пор, внезапно исчез. Я стоял в нерешительности. И только желание довести начатое дело до конца да насмешливый взгляд толстухи заставил меня сдвинуться с места.
Хозяйка — ею оказалась та самая пожилая женщина, которая музицировала ночью на пианино, — действительно, колдовала за занавесом среди бутылок и графинов. Занятие ее было предельно просто: она наполняла бутылки из-под известных марочных вин какой-то сомнительной жидкостью, которая стекала в них через ржавую воронку. Подделка напитков, продаваемых в кабаре, была настолько очевидной и так мало волновала посетителей, что операция не имела никакого смысла, и я осудил ее чисто формальный характер.
Увидев меня, пианистка перестала наполнять бутылку, зажатую между коленями, и поставила на пол громадный графин. Она тяжело отдувалась, и насупленное выражение ее лица не сулило мне ничего хорошего.
— Зачем пожаловал?
— Прошу прощения, что явился к вам в такое неподходящее время, — начал я издалека.
— Ну раз уж явился, говори зачем?
— Видите ли, дело в том… Здесь выступает молодая женщина, балерина или акробатка по имени Мария Кораль.
— Ну и что?
— Я хотел бы повидать ее, если это возможно.
— Зачем?
Я подумал, что будь я богат, мне не пришлось бы терпеть эти унизительные расспросы, а достаточно было бы сунуть ей в руку деньги, чтобы машина тут же сработала, как хорошо смазанный механизм. Но я не был богат и понимал, что мое падение в преисподню еще только начиналось. И вскоре убедился, насколько прав был в своих предположениях.
— Помогите-ка мне поднять этот графин!
— С удовольствием, — ответил я, желая ее задобрить. И, подняв графин, стал наполнять его содержимым бутылку под равнодушным взором пианистки.
— Тяжело?
— Конечно. В нем не меньше тонны, — сказал я, едва переводя дух.
Каково-то мне поднимать его каждый день. В мои-то годы.
— Вам нужен помощник.
— Я тоже так считаю, дружок. Но где взять денег, чтобы платить ему?
Я молча продолжал наполнять бутылку, пока жидкость с бульканьем не полилась через край, растекаясь по полу.
— Виноват.
— Ничего, ничего. У тебя нет сноровки. Теперь наполни эту.
Я выполнил все ее указания, а она сидела на стуле и смотрела, как я работаю.
— Ума не приложу, какого черта далась вам эта женщина, — задумчиво произнесла она, словно рассуждая сама с собой. — Упрямая, ленивая, невежественная, бессердечная.
— Вы имеете в виду Марию Кораль?
— Да.
— Почему вы так плохо о ней думаете?
— Потому что я хорошо знаю таких женщин, как она. Не жди от нее ничего хорошего: она ядовитая змея. Для меня, разумеется. Что же касается вас, то это уж не моя забота.
— Вы скажете мне, где ее найти?
— Скажу, дружок, скажу, не беспокойся. Уж если я дала ее адрес одному, то почему бы мне не дать другому. Правда, тот был щедрее, нельзя этого отрицать, но ты больше мне по душе. Ты добрый, хороший малый. А в моем возрасте доброта дороже всяких денег, понимаешь?
Я наполнил еще несколько бутылок, прежде чем она соизволила дать мне желанный адрес. Поблагодарив ее и распрощавшись с обеими женщинами, я отправился на розыски Марии Кораль.
Холодный ветер подметал улицы, заставляя дрожать фонари, подгоняя прохожих. Ночные гуляки покидали тротуары и скрывались в тавернах, поближе к печкам и вину. Люди хранили молчание, только ветер завывал в эти поздние часы. Немесио Кабра Гомес открыл дверь таверны, и вместе с ним в помещение ворвались ветер и облако пыли. Посетители жалкой лачуги хмуро уставились на вошедшего оборванца.
— Ах, чтоб тебе провалиться, ворюга паршивый! Посмотри, что ты сделал с чистым полом! — в сердцах воскликнул хозяин таверны и сплюнул на пол.
— Приютите меня ненадолго, — сказал Немесио Кабра Гомес. — Ночь бессонная. Я совсем закоченел.
— Пожалуйте ко мне, добрый человек! — позвал его кто-то из глубины таверны. — Приглашаю вас выпить со мной стаканчик вина!
Немесио Кабра Гомес направился к незнакомцу.
— Премного благодарен, сеньор, за вашу любезность. Сразу видно, вы добрый христианин.
— Это я-то? — усмехнулся незнакомец. — Да я самый ярый безбожник. Впрочем, такая ночь, как сегодня, не располагает к спорам, верно? Лучше выпить вина! Эй, хозяин, подай-ка вина моему другу!
— Сеньор, я не хочу пугать вас, — предостерег хозяин таверны, — но этот тип хуже всякой твари. Послушайте моего совета, возьмите его за руку, я — за другую, и вышвырнем его отсюда вон, пока он ничего не натворил.
Незнакомец улыбнулся.
— Принесите ему стаканчик вина и не надо делать из мухи слона.
— Как вам угодно, сеньор, мое дело предупредить. Этот человек приносит несчастье.
— Ты и впрямь так опасен? — спросил у Немесио незнакомец.
— Плюньте ни них, сеньор, они не любят меня потому, что я в дружбе с томи, кто наверху, и боятся, как бы я не раскрыл их темные делишки.
— У вас есть друзья в правительстве?
— Берите выше, сеньор, гораздо выше. Эти люди живут во грехе. Идет борьба света с мраком, и я — свет.
21
Бандонеон — разновидность аккордеона.