Страница 36 из 82
— Немесио, голубчик, какой же ты скрытненький!
Хозяин таверны благодушно улыбался и кивал головой в знак согласия, давая понять, что недурно было бы почаще иметь таких важных посетителей, как только что ушедший господин.
Немесио доел ужин, тщательно вытер тарелку оставшимся хлебом и поднялся, собираясь покинуть таверну.
— Ты уходишь, Немесио? — спросила Росита. — На улице льет как из ведра!
— Да, ночь сегодня — хуже не придумаешь, — подтвердил хозяин таверны.
— В такую ночь хорошо лежать в тепленькой постельке… в приятном обществе, — заключила Росита.
Немесио порылся у себя в карманах, выудил оттуда монету и протянул ее Росите.
— Я обязательно приду за тобой, — пообещал он и, выскользнув на улицу, громко рассмеялся, разинув свой беззубый рот.
Мария Роса Савольта вошла на кухню в сопровождении преданной Матильде, неотступно следовавшей за ней. Повар, специально приглашенный по поводу такого торжественного случая, чтобы блеснуть своим кулинарным искусством, и пятеро женщин, взятых ему на подмогу, всецело были поглощены своим занятием. Бесчисленное множество запахов витало в воздухе. Жара стояла как в аду. Повар, которому прислуживала пунцовая, смущенная девушка, отдавал приказания и изрыгал проклятья, которые прерывал лишь на мгновенье, когда пил большими глотками белое вино, прикладываясь к горлышку бутылки, стоявшей на краю, кухонной плиты. Дородная матрона, похожая на гиппопотама, раскатывала скалкой тесто. Кухарка пронесла в руках высокую гору тарелок, каким-то чудом сохраняя равновесие. Бряцание столовых приборов напоминало о средневековых турнирах или столкновении двух кораблей. Среди царившего здесь гама никто не заметил появления сеньоры. Нестерпимая жара позволила женщинам оголить руки и тело. У толстой деревенской служанки, которая ощипывала цыплят, между грудями набился пух совсем как в гнезде. У другой — белые как мука груди почти вывалились наружу, а третья — еще совсем юная крестьяночка — подпирала своими упругими грудями дуршлак, наполненный свежим салатом. Все галдели одновременно. Служанки препирались между собой, подтрунивали друг над другом, сдабривая свою болтовню непристойными словечками и вызывающим хохотом. И над всей этой вакханалией господствовал, словно черт на шабаше, потный, пьяный, ликующий повар, который подпрыгивал, приплясывал и богохульствовал.
Мария Роса Савольта почувствовала, что сейчас ей станет дурно. На лбу выступила испарина.
— Пойдем отсюда, приготовь мне ванну, — попросила она Матильде.
Оставшись одна в тихой спальне, она пришла в себя и стала разглядывать сад, раскачивавшийся от легкого ветра, который ерошил траву на газонах и пригибал к земле хрупкие стебли цветов. Статуи вокруг беседки, казалось, вошли в тайный сговор с солнцем и ароматным ветром, долетавшим сюда с поросшего густым лесом склона Тибидадо. Прислонившись лбом к стеклу, забыв о необыкновенных приготовлениях к предстоящему торжеству, Мария Роса разглядывала сад, поддавшись всесильной и притягательной ласке солнца. Впервые в жизни она испытывала такое чувство. Даже в годы, проведенные в пансионе, она не ощущала ничего подобного. Времени оставалось в обрез, и Мария Роса направилась в ванную, наполненную паром от горячей воды и приятным ароматом.
— Достаточно, Матильде, нам надо торопиться. Пойди взгляни, не пришла ли парикмахерша, и приготовь мне что-нибудь перекусить… Чуть-чуть: несколько пирожков, немного фруктов и лимонад. Или стакан какао. Мне все равно! Выбери сама, только что-нибудь не очень сытное. После кухни у меня в животе все подвело. Ты ведь знаешь, что я люблю. Ну, иди! Что ты стоишь? Разве не видишь, я уже здесь, в ванной?
Она подождала, пока Матильде уйдет, заперла дверь на задвижку и разделась. Вода была очень горячей, и пар мешал ей дышать. Осторожно, медленно она погрузилась в воду по самые плечи. Кожа горела. И вдруг почувствовала, как по ее бедрам и животу словно прошел электрический ток.
«Нет никаких сомнений, — подумала она. — Все говорит о том, что скоро я стану матерью».
День уже клонился к закату, когда парикмахерша легкими прикосновениями пальцев заканчивала укладывать волосы Марии Росе. Это была сорокалетняя вдова, худая, с удлиненными чертами лица, коровьими глазами и торчащими вперед редкими зубами, которые не давали ей правильно произносить букву «с». Она овладела своей профессией еще до замужества, но занялась ею уже после смерти мужа — человека эгоистичного, отъявленного негодяя и мота, которого стоически терпела при жизни и которому теперь мстила, превознося в своих воспоминаниях, с безотчетной святой яростью, примитивно идеализируя его и заставляя посмеяться клиентов, вынужденных слушать ее, так как приходилось сидеть не двигаясь.
— Все эти моды, — говорила она Марии Росе после долгих разглагольствований на разные темы, в которых петляла с такой же дерзостью, с какой знаменитый исследователь Ливингстон проникал в дебри африканских джунглей, — пустые бредни, придуманные специально для того, чтобы выставлять женщин на посмешище, а мужчин заставлять раскошелиться. Иисус Мария! Чего только не выдумают французы! Хорошо еще, что мы, испанки, не лишены тонкого вкуса и здравого смысла, а не то… не знаю уж, сеньора Леппринсе, к чему бы привело женское тщеславие. Еще мой покойный Фернандо — царство ему небесное! — говорил, а уж у него была ума палата (хватило бы на всех политиков вместе взятых), что нет ничего прекраснее строгого, отлично сшитого платья, обнаженного женского тела, хорошей прически, а на особый случай какого-нибудь скромного ювелирного украшения или цветка.
Преданная Матильде слушала парикмахершу разинув рот, согласно кивала, взмахивая своей деревенской челкой, и тихонько бормотала: «Так-то оно так, донья Эмилия, так-то оно так». При этом подавала заколки для волос, расчески, зеркальца, щипцы для завивки, красивые гребни и бигуди. Марию Росу забавляла бестолковая болтовня вдовы, сетовавшей на нахальную ложь бесстыжего Фернандо, который вдалбливал все это в глупую голову жены, чтобы она не тратила денег на свои наряды.
Внезапно Мария Роса прислушалась и призвала их к тишине, приложив палец к губам. Она услышала знакомые шаги в коридоре. Пауль-Андре вернулся с работы пораньше, как и обещал ей, чтобы проследить, все ли готово к вечернему торжеству. Мария Роса заторопила донью Эмилию, и та, недовольная тем, что кто-то посмел посягнуть на ее священнодействие, быстро завершила искусное творение своих рук, а Мария Роса не стала расточать похвал и панегириков его создательнице, только легонько притронулась к прическе, вышла в коридор, на цыпочках пробралась к кабинету мужа и осторожно приоткрыла дверь. Леппринсе сидел за столом, спиной к ней, и не заметил ее появления. Он уже успел снять с себя пиджак и набросить удобный шелковый халат. Мария Роса спросила:
— Дорогой, ты занят?
Леппринсе вздрогнул и быстрым движением спрятал что-то в широких полах халата.
— Почему ты не стучишь, прежде чем войти? — раздраженно спросил он, но, увидев жену, перестал хмуриться и изобразил на лице некое подобие улыбки. — Прости, любовь моя, я непростительно рассеян.
— Я тебе помешала?
— Конечно нет, но почему ты еще не одета? Ты знаешь, который час?
— Еще больше двух часов до прибытия первых гостей.
— Ты ведь знаешь, я терпеть не могу спешки в последнюю минуту. Сегодня все должно быть безупречно.
Мария Роса скорчила недовольную гримасу, показывая, что ее незаслуженно обидели.
— Это ты мне говоришь? А сам даже не побрился! Посмотри, на кого ты похож? Сущий дикарь!
Леппринсе провел рукой по подбородку; при этом полы его халата распахнулись и показалось блестящее дуло револьвера. При виде его у Марии Росы застыла в жилах кровь, но она промолчала.
— Я буду готов через несколько минут, любовь моя, — сказал Леппринсе, раздосадованный своей оплошностью. — А сейчас, если не возражаешь, оставь меня ненадолго. Я жду секретаря, чтобы обговорить кое-какие детали до начала нашего торжества. Есть дела, которые не терпят отлагательства, понимаешь? Тебе что-нибудь надо?