Страница 12 из 80
— Может, применить? — предлагал свои услуги начальник явной полиции.
— Не надо применить.
Постепенно Дятел осваивался в новой обстановке. Он шел на допрос, как ходил, бывало, на работу, и беседовал с Марабу легко и просто, как со старшим привратником.
Мастерская сапожника Шилохвоста
Корелла и Розелла, две миловидные попугаечки, сегодня с утра в заботах. Нужно срочно достать сапожки — знаете, такие, как у Цесарки: шиферно-серые, с небольшой грязнотцой. Это так элегантно, говорит Корелла, это так элегантно, говорит Розелла, что просто невыносимо их не достать.
Да, в жизни нет ничего вечного. Подумать только, еще вчера можно было ходить в красных сапожках (с небольшой желтоватинкой), еще вчера это казалось красивым, а сегодня — подумать только! — это уже устарело, говорит Розелла, устарело, говорит Корелла, и нужно снова бегать что-то искать.
Мастер Шилохвост, заваленный сапогами так, словно собирался совершить пешком кругосветное путешествие, поднял глаза на посетителей и молча указал на табличку: «Здравствуйте. Заходите. Садитесь и — извините!»
Мастер Шилохвост был занят, он не мог тратить время на разговоры, и обычно, пока он трудился, посетителей развлекали его таблички. «Как живете? Как здоровьице? Не волнуйтесь! Все устроится!..», «А погода подвела. Да… такие-то дела…»
Но Корелла и Розелла не стали поддерживать этот разговор с сапожником, а сразу нырнули в кучу обуви, выныривая лишь для того, чтобы обменяться впечатлениями, которые были то яркими, то бледными — в зависимости от расцветки обуви. Вот эти, желтенькие, довольно милы, сказала Корелла, довольно милы, сказала Розелла, и обе снова исчезли в куче сапог.
Мастер Шилохвост окончил работу и спохватился, что где-то здесь у него должны быть посетители. Он уже собирался начать розыски, но тут отворилась дверь и в мастерскую вошел сосед Кукша.
Начинающий поэт Кукша и сапожный мастер Шилохвост были большими друзьями. Они часто собирались вот так, вдвоем, и разговаривали об искусстве, поскольку эта тема занимала обоих.
— Сочетание цветов, как и сочетание звуков, должно вызывать чувство гармонии, — говорили они, и при этом Шилохвост демонстрировал сапоги, а Кукша читал какое-нибудь стихотворение. И приходили к общему выводу: сапоги — это как стихи: надо, чтоб было прочно, красиво и чуточку согревало.
На сей раз, однако, сосед Кукша пришел не за разговорами, он задал сапожнику прямой вопрос:
— Шилохвост, мы друзья?
— Да, конечно, Кукша, разве ты сомневаешься? Кукша стоял и молчал. Он сомневался. Потом он сказал:
— А если мы друзья, то почему у тебя от меня секреты? Я же знаю, что ты встречаешься с Жаворонком и Скворцом, что у вас что-то готовится.
Из сапожной кучи выглянули Корелла и Розелла. Не потому, что они хотели подслушать разговор, а просто интересно, шепнула Корелла, интересно, шепнула Розелла, и обе прислушались.
— Конечно, — продолжал Кукша, — какой от меня толк? Я не умею ни тачать, ни строгать, ни камни ворочать… Меня даже в газете не печатают.
— Не надо, Кукша, — попросил Шилохвост.
— Нет, я знаю, знаю! Что я в жизни сделал, что я успел? Написал вот эти таблички? «Не волнуйся, все устроится!» Ничего, Шилохвост, не устроится, это я теперь точно знаю. Потому что — кому я нужен?
Невозможно было слышать, как он это сказал, как он прошептал, что он никому не нужен. Нет, это неправда, воскликнула Корелла, неправда, воскликнула Розелла, и тем самым выдали свое присутствие.
— Так вот вы где, — обрадовался находке Шилохвост. — Познакомьтесь, это Кукша, поэт.
— Начинающий, — скромно добавил Кукша.
Корелла и Розелла сразу забыли, зачем пришли. Поэт, ах, поэт, это вы, значит, стихи пишете? Подумать только — стихи! Корелла когда-то читала одно стихотворение, забыла уже, как называется, может быть, Розелла помнит, но нет, Розелла читала совсем другое стихотворение.
Начинающий поэт Кукша, не избалованный славой, почувствовал легкое головокружение. Это было приятное головокружение, похожее на то, когда отрываешься от земли… Вы любите природу? — спросила Корелла, и Кукша ответил, что да, хотя для него природа была всего лишь сырьем, из которого он изготовлял свои произведения. Как многие поэты, он любил больше природу в поэзии, чем поэзию в природе, и, быть может, об этом бы он сейчас и сказал, но тут Корелла и Розелла внезапно вспомнили о сапогах и столь же внезапно забыли о Кукше.
— Шилоклювка! — одновременно воскликнули они, имея в виду то, что ведь, кроме сапожной мастерской, есть еще ателье Шилоклювки, где тоже неплохой выбор обуви. — Шилоклювка! — воскликнули они и выбежали из мастерской.
Трясогузка
В жизни главное — не теряться! Сколько раз твердила это Зяблику Трясогузка, а он опять потерялся. И Трясогузка целый день, высунув язык, бегает по городу в поисках своего друга.
Странный он стал, Зяблик. Прежде у него всегда находились для Трясогузки какие-то слова, а теперь все ему надо подсказывать.
Вчера Трясогузка весь вечер подстерегала Зяблика у его дома, но так ничего и не выстояла. То ли Зяблик из дому не выходил, то ли домой не возвращался. Проще всего было к нему зайти, но Трясогузка не Пустельга, такого она себе не позволит. Пока не позволит.
Вот он, наконец, появился. Трясогузка останавливается перед витриной парикмахерской и начинает внимательно ее рассматривать. Но ее интересует совсем не витрина. Одним глазом Трясогузка продолжает следить за Зябликом, а другим изучает свое отражение: чтобы уследить за Зябликом, нужно прежде всего следить за собой.
А Зяблик все ближе. Вот он подходит к Трясогузке и говорит голосом Жаворонка:
— Что это ты, сестренка, зря топчешь тротуар? Не жалеешь своих ног, пожалей хоть чужую работу.
— Вы не видели моего Зяблика?
— Зяблика? Эка невидаль! Придумай, сестренка, что-нибудь получше.
Грубиян он все-таки, этот Жаворонок. Так прямо и говорит: придумай получше. А чего Трясогузке придумывать? На ее век и Зяблика хватит. Уж во всяком случае почище этого каменщика… хотя каменщик тоже ничего. Вот он стоит, усталый, перепачканный глиной, и улыбается во весь рот.
— До свиданья, сестренка, передай привет своему Зяблику.
Из парикмахерской выглядывает Стриж.
— Что, опять пропал? Я его сегодня не видел.
Если уж Стриж не видел Зяблика, то его не видел никто. В парикмахерской Зяблик бывает каждый день, он проводит здесь все свободное время.
— Вы загляните к Сорокопуту, — советует Стриж. — В это время он там бывает.
— Ну, конечно! Как Трясогузка могла об этом забыть! Конечно же, Зяблик пропадает у этого Сорокопута.
Трясогузка опять идет по улице, но теперь она уже знает, куда идет. У нее твердый, уверенный шаг, и никто не может сказать, что Трясогузка зря топчет тротуары.
В придорожной канаве, вырытой, должно быть, просто так, чтоб пешеходы не зевали, лежит старый Деряба. Трясогузка брезгливо обходит его стороной и останавливается возле дома Сорокопута. Если Зяблик думает, что она постоит и уйдет, он глубоко ошибается. Трясогузка будет здесь стоять хоть до утра, у нее хватит терпения.[6]
Непонятно, что может быть у Зяблика с этим безработным адвокатом. У Зяблика приличное место, он на хорошем счету. Правда, работа беспокойная, приходится целыми днями мотаться по городу. Зяблик работает не за страх, а за совесть, хотя и за страх тоже, поскольку он страховой агент. Такое время, каждому хочется себя застраховать.
Пока Трясогузка об этом думала, на улице стало темнеть. Прошел с работы плотник Скворец, ночной сторож Сыч вышел на работу. А Зяблик все еще сидел у этого Сорокопута.
Ничего, ничего. Трясогузка пока постоит, она пока подождет. Но придет время, Зяблик еще настоится. Он будет ждать ее на каждом углу, бегать за ней по всему городу.
У Сорокопута открылась дверь.
6
Лучше иметь дело с брошеной бомбой, чем с брошеной женщиной. (Прим. Дубоноса).