Днепр могучий

У братской могилы Юров перечисляет имена героев…

У Андрея перехватило дух. Сколько их полегло! Он всегда любил доброе и светлое: радовать людей, восхищаться их делом, мужеством. А тут изо дня в день посылай людей на смерть, извещай родных, причиняй им самое горькое горе. И все из-за того, что на твою землю пришли палачи и убийцы. Это они принесли сюда страдание, кровь, смерть. Это с их законами, с их кровавым порядком не хочет и не может примириться твоя совесть.

Нет, пусть кровь, пусть огонь и смерть — пусть все, но враг будет уничтожен и сметен с родной земли. Месть, месть и месть! У этой могилы она клокочет в груди со страшной силой.

Речь Березина близилась к концу. Простые слова его заставляли сильнее биться сердце и тверже сжимать в руках оружие:

— Дорогой ценой заплатил враг за каждую каплю их крови. Честно и отважно исполнили они свой долг, и Родина не забудет бесстрашных героев. Вечная им память и слава.

Андрей первым бросил горсть земли в могилу… И вечным часовым встал над нею дуб-солнцелюб. Истерзанный и опаленный в огне сражения, он возвышался гордо и величественно. Гневом и силой веяло от дуба великана. Долго-долго стоять ему здесь, у этой могилы, стоять денно и нощно, встречать ласковые рассветы и шуметь листвой на ветру, грудью принимать удары непогоды и летними задумчивыми ночами навевать сны павшим героям.

ВОЗМЕЗДИЕ

Отгремел, отполыхал бой. Тихой и мирной выглядела окрест земля под белесоватой пеленой зимней ночи. Лишь вдали, за злополучной Лисянкой, изредка вспыхивали багровые отсветы немецких ракет. А здесь, на Бойковом поле, завершилась наконец Корсунская операция, и ожесточеннейший фронт стал тылом.

Зарывшись в солому, солдаты и офицеры шумно храпели в окопах. Яков Румянцев разбил себе палатку и не спеша составлял наградные листы. Оля дежурила у рации. Был час перерыва, и она настроила ее на Москву. Таня примостилась на соломе в углу палатки и, запрокинув под голову руки, лежала с открытыми глазами. Еще трое солдат спали, уткнувшись лицом в солому. Якова вдруг неодолимо потянуло ко сну. Эх, вздремнуть бы! Но ему не до сна. Жарову вынь да положь к утру наградные листы, и командир роты покорно склонился над бумагой. Таня беспокойно повернулась на бок.

— Тебе чего не спится? — участливо спросил Яков.

— Сама не знаю…

— Спи. Тебя не одеть еще?

— Нет-нет!

Он с минуту молча глядел на девушку. Устала бедняжка. Бои и бои. Сырость, холод. Кровь, смерть. Есть от чего устать. Вчера пришло письмо от Леона. Рана подживает, и дело пошло на поправку. Может, это он разбередил ей душу? У Якова вдруг тоже как-то защемило в груди. Вот девушка! Прямо заворожила, извела Якова, а он даже не смеет сказать ей о своих чувствах. Леон ранен. Ему тяжелее. Разве можно приставать к ней со своей любовью! Самое лучшее забыть все. Полюбить другую. Вот Олю, например. Он даже усмехнулся своему выбору. Разве ее оторвешь от Пашина? У всех своя боль. У Тани — Леон, у Якова — Таня, у Оли — Пашин. Где он теперь? В плену или убит? И что это за любовь-мучительница? Ни покоя от нее, ни радости. Вот если б полюбила его Таня. Какое б счастье было! После такой победы! Эх, Таня-Танюша, беда ты моя и боль!

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! — в радостном возбуждении заговорила вдруг Оля. — Москва!

Яков поспешно надел наушники. Да, всему миру знакомые позывные московских радиостанций. Значит, важное сообщение. Через минуту-другую и впрямь стали передавать Приказ Верховного Главнокомандующего:

«Войска 2-го Украинского фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение четырнадцати дней, 17 февраля завершили операцию по уничтожению десяти дивизий и одной бригады 8-й армии немцев, окруженных в районе Корсунь-Шевченковский».

Наушники переходили от одного к другому. В приказе перечислялись имена генералов, войска которых отличились в боях. Их войскам присваивалось наименование Корсунских и объявлялась благодарность. Сейчас Москва от имени Родины будет салютовать доблестным войскам фронта двадцатью залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

Торжественно грянули звуки мелодии Гимна. А когда затих перезвон кремлевских курантов, сразу один за другим загремели залпы салюта. И Якову показалось, он и сам там, в Москве, среди многотысячных толп радостно возбужденных людей празднует эту победу.

Утро выдалось морозным и безветренным. Самолет командующего фронтом легко взмыл в воздух и, взяв курс на Городище, пошел в облет обширного поля корсунского побоища.

Летчик вел самолет низко, чуть не на бреющем полете, и генерал пристально всматривался вниз, где под крылом машины километр за километром открывалась панорама корсунского побоища. Все тут изрыто и источено, иссечено и изрезано, побито минами и снарядами. Даже разразившийся вчера буран не в силах скрыть этих ран — неизгладимых следов отбушевавшегося здесь сражения.

Вот Городище. Всего несколько дней назад войска фронта отбивали тут бешеные контратаки «викингов» и, опрокинув их, ворвались в населенный пункт. Сейчас он сплошь загроможден немецкой техникой. Ни пройти, ни проехать!

Вот Корсунь. Он забит еще более. Не устояла «столица» Штеммермана! Он собрал тут большие силы, пустил в ход танки и артиллерию. Немцы исступленно бились на подступах к городу и все же, истекая кровью, вынуждены были сдать позиции.

Справа остался Канев. Промелькнули Богуслав и Выграев, показался Стеблев. Здесь было последнее прибежище Штеммермана. Тут ему вручен советский ультиматум. Отсюда раздался его выстрел, возвестивший, что ультиматум отвергнут.

Наконец Шандеровка. Здесь агония обреченных достигла предела. Отсюда остатки своих войск Штеммерман бросил на Бойково поле. Пробиться или погибнуть! Верил ли он в успех удара? Нет, Штеммерман старый вояка. У него трезвый ум, и верить оснований не было. Он просто не смог противостоять Гитлеру и бессловесно выполнил его приказ. Что ж, он расплатился за это своей жизнью и жизнью десятков тысяч немецких солдат.

Шандеровка, Хильки, Нова-Буда, Моренцы, Почапинцы, Комаровка, Джурженцы. Вот оно, знаменитое Бойково поле. Безумие обреченных. Финал корсунской трагедии. Триумф советского оружия.

Заснеженные поля и дороги без конца загромождены разбитой и брошенной немцами техникой. Всюду покореженные скелеты бронетранспортеров и автомашин, изуродованные орудия и минометы, обгорелые самоходки и танки с сорванными башнями, перевернутые вверх колесами повозки и автобусы, грузовики, словно вгрызающиеся друг в друга, толстозадые туши рыжих битюгов и человеческие трупы, которым нет числа.

Внизу виднелись машины всех видов и марок с заводов всей Европы. Прямо выставка техники!

И где ни пролегал самолет, всюду трупы и трупы. Генерал глядел и глядел на поле брани у Шандеровки, на дороги вокруг деревни, на следы побоища за Комаровкой и Нова-Будой, на всхолмленное Бойково поле. Какой грозный финал! Отгремевшее сражение было грандиозно по размаху и несравненно по яростному ожесточению.

Велико поле корсунского побоища. Ни обозреть его, ни обойти. Враг не сдался, он яростно сопротивлялся до последнего мгновения, пытаясь вырваться из рокового кольца, чтобы снова и снова грабить, жечь, убивать.

Враг не сдался — и он уничтожен!

Командующий дал сигнал и снова повернул самолет на Шандеровку, чтобы там пересесть на автомашину и объехать на ней Бойково поле. Внизу виднеются колонны высвободившихся войск, движущихся к фронту. Они идут на Умань.

Ноги у Оли подкосились, и она бессильно опустилась на землю. Что такое? Бог мой, неужели он? За пологом палатки царило необычное оживление, какая-то радостная суматоха. Нет, ожидание уже невыносимо. Оля стремительно поднялась, шагнула к выходу и, откинув полог, выглянула наружу. Сердце в груди страшно заколотилось. Ничего больше не соображая, она со всех ног бросилась в толпу и, расталкивая солдат, прорвалась в самый центр круга и бросилась на шею Пашину.