Днепр могучий

Весь день Ватутин провел в войсках и в штаб фронта возвратился безмерно усталым. Ясно, нужно удесятерить усилия, принять все меры к защите Киева. А лучшая защита — наступать. Угрозы немцев — еще не удар. Первый Украинский еще не обороняется, а наступает. Сегодня командующий поставил задачу танкистам Рыбалко — освободить Казатин, рассечь важную коммуникацию Манштейна.

Во время отсутствия Ватутина карта фронта значительно изменилась. Еще не выслушав доклада начальника штаба, командующий увидел новые синие стрелы, протянувшиеся к Житомиру и Казатину. Ясно, противник стягивает силы. Его группировка меняется не по дням, а по часам. Каковы эти силы? Что лучше — разбить их ударом на Казатин или?.. Ватутин на минуту задумался. Или принять удар немцев и разбить их, обороняясь? Решить такой вопрос не просто. Нужно многое изучить и продумать. Только после этого доложить в Ставку.

Удар на Казатин все же казался заманчивым, многообещающим. Но вдруг пришла шифровка Рыбалко. Он не может наступать на Казатин и просит разрешения перейти в Фастове к обороне. Сдвинув брови, Ватутин с досадой бросил карандаш на карту. И тут же, взяв себя в руки, неторопливо зашагал по комнате. Почему к обороне, если противник сильно потрепан и деморализован? А может быть, все-таки есть на это причины?

Командующий сопоставил возможности противника с реальной группировкой своих сил, и у него не оказалось обоснованных данных, чтобы отказаться от наступления. Но он не мог и не доверять Рыбалко.

— Машину! — приказал он адъютанту.

Через несколько минут юркий вездеход мчал командующего по разбитой дороге. Ватутин спешил в Фастов, чтобы во всем разобраться на месте…

Рыбалко доложил свои соображения. Пусть шелловская дивизия разбита и танки ее сожжены. Немцы стягивают резервы. Он назвал их, указал исходные позиции. Выдвижение дивизии Шелла — не частный эпизод. Манштейн, видимо, собирает ударную группировку. Для арьергардных боев он не стал бы расходовать свежие дивизии. Значит, разгром Шелла не должен успокаивать. За ним — крупные силы, способные нанести серьезный удар. А в тылу и на флангах наших танковых соединений недостаточно артиллерии. Житомир занят кавалерией, и там почти нет танков. Да и фланги наступающих сильно уязвимы.

Ватутин знал это. Больше того, он знал свои армии, имел данные о всех войсках, идущих из-за Днепра. Нет, у командующего еще слишком мало данных, чтобы принять такое поворотное решение, какого хочет Рыбалко. И все же Ватутин понимал: искушенный в боях генерал-танкист трезво оценивает обстановку, не считаться с которой нельзя. Что ж, пусть пока будет так — переждем одну ночь.

К вечеру, когда командующий возвратился в Киев, воздушная разведка доложила о подходе новых дивизий противника. Ватутин немедленно двинул на юг крупные силы танков. Туда же ушла и чехословацкая бригада. Он уточнил задачи войскам, передвинул свои резервы. Спешно создавал группировку, способную и наступать, и быть готовой к любым неожиданностям.

Но ночью многое осложнилось. На пути к Белой Церкви танкисты ворвались в расположение противника и, разгромив штаб, захватили важные документы. Это была эсэсовская дивизия «Райх», которую Манштейн спешно перебрасывал к Фастову с букринского плацдарма. Как выяснилось из документов, к Фастову двигалась чуть не вся букринская группировка. А к Житомиру и Казатину Манштейн стягивал свежие дивизии, прибывающие из Франции и Норвегии, из Германии и Югославии. Показания пленных еще более уточнили обстановку.

Сопоставив все, Ватутин совершенно ясно представил всю группировку Манштейна, у него теперь более пятидесяти дивизий, и десять из них танковые. Сильный кулак. Видно, жажда реванша не дает покоя старому фельдмаршалу, явно старавшемуся угодить Гитлеру.

Да, теперь можно доложить в Ставку — войскам Первого Украинского фронта необходима оборона.

Гитлер собрал сильные резервы и двинул их на Киев, чтобы сбросить русских в Днепр. На правом берегу реки снова завязались тяжелые, ожесточенные бои. Манштейну удалось овладеть Житомиром и развить успех в направлении по шоссе на Киев. У Фастова наш фронт оказался крепче. Лишь на узком участке крупные силы немецких танков смяли одну из дивизий и пробились к реке Тетерев. Фашистская печать расшумелась о победоносном наступлении германских войск, о трагическом поражении русских, о скором падении Киева. Особо безудержно превозносился Мантейфель и его седьмая танковая «Дивизия призраков».

В первый же день ее появления на фронте Ватутин говорил Хрущеву, нацеливая против синих стрел мантейфелевских частей красные стрелы танковых соединений войск фронта:

— «Дивизия призраков»… Я бы сказал, рискованная символика. Вы не находите, Никита Сергеевич?

— Эти «призраки», однако, представляют вполне реальную силу.

— Что ж, сделаем тогда эти «призраки», — окружая их на карте красными стрелами, продолжал командующий, — действительно призраками.

Ватутин знал, пройдут считанные дни, и Мантейфель будет разбит. Нет, не удастся ему выполнить личный приказ фюрера — ворваться в Киев. Киевское сражение не добавит лавров спесивому гитлеровскому генералу. Наоборот!

Ватутин тогда не мог знать, что через год, уже совсем на другом фронте, свои неудачи под Киевом Мантейфель постарается выместить на американцах. Однако и там, в злополучных Арденнах, ему, Мантейфелю, не удастся пригубить сладостный кубок победы: опять помешают русские. Помогая англичанам и американцам, попавшим в тяжелое положение, и спасая их, наши войска развернут грандиозное наступление на востоке как раз тогда, когда Мантейфель будет готов нанести американцам смертельное поражение.

Но в те дни, когда немцы рвались к Киеву, разгром «призраков» еще не решал задачи, и Ватутин понимал, как еще велика опасность: у Манштейна много сил. Очень много. Лишь на киевском направлении войск у него раз в десять больше, чем против англичан или американцев на любом их участке фронта. Даже только вот здесь, у Фастова, или вот тут, у станции Тетерев, у Манштейна больше танков, чем на африканском или итальянском фронтах, сомнительную славу которых так раздувает сейчас англо-американская пресса.

Хрущев и Ватутин стояли у расчерченной карты фронта, проникнутые сознанием величайшей ответственности и за судьбу Киева, который уже слышит канонаду приближающегося сражения, и за всех тружеников этой исстрадавшейся земли, жизнь которых снова подвергалась смертельной опасности.

Зазвонил телефон. Ватутин взял трубку и долго слушал. Докладывал командарм с центрального участка фронта. У Житомирского шоссе снова трудная обстановка.

— Требую стоять! — твердо сказал командующий. — Насмерть!

— Будет сделано все возможное, — пообещал командарм.

Ватутин нахмурился.

— Сейчас мало делать возможное, — сказал он сурово, — нужно делать необходимое. — И, положив трубку, приказал начальнику штаба произвести перестановку сил в интересах армии, с командующим которой только что разговаривал.

Канонада явственно доносилась сюда, в эту тихую комнату, а на завтра назначен митинг трудящихся, посвященный освобождению города. Но Хрущев и Ватутин были уверены в стойкости своих войск, доверяли их искусству и мужеству, знали силу резервов, которыми располагал фронт и которые шли сюда из-за Днепра. Нет, немцам больше не бывать в Киеве! В этом Хрущев и Ватутин не сомневались, потому и не отменили митинга.

Возвращаясь с пакетом из штаба дивизии, Зубец во всю мочь гнал мотоцикл. На крутом повороте он увидел сержанта, который, прихрамывая, тащился дорогой в сторону фронта. Зубец притормозил.

— Эй, хлопец, куда путь держишь?

— Из госпиталя. Свою дивизию разыскиваю. Не слыхал про такую? — назвал он ее номер и фамилию генерала.

Зубец не слыхал.

— Ты что же, сбежал, что ли? Ноге твоей еще в ремонте надо быть.

— По правде сказать, сам подался. Чего отлеживаться!

Семену понравилась откровенность сержанта. Славный парень. Красивый, статный. Глаза с искринкой. И видать, характер есть. Цену себе знает.