Страница 26 из 38
– Это у меня на трамвай. А то пешком… пришлось бы… шагать. Шесть километров все-таки.
Ваня улыбнулся из вежливости. Собственно говоря, у Вани есть свои дела, гораздо более трудные.
– Шесть километров? Ты живешь там… далеко?
– Там… – Володя показал на небо[141], – колония Первого мая.
Ваня вспыхнул, ошеломленный, бросился[142] к Володе.
– Первого мая?
– Ну да.
– Ты из Первого мая? Да?[143] – Ваня, не сдерживая радости, засмеялся. Володя улыбнулся, гордый своим высоким званием.
– Да. Я – колонист. Видишь, – и форма первомайская.
Володя поднял локоть. На рукаве на бархатном ромбике было вышито: золотым цветом цифра «1», а серебром, через цифру, слово: «Мая».
– Слушай. Я давно хочу… Мне очень нужно. И все. Мне некуда, видишь…[144]
– Ты – беспризорный?
– Нет, я еще не был беспризорный. Я все хочу… И ничего… Денег нету. Я хочу по-советскому, понимаешь, в колонию… А никто не отправляет.
Ваня говорил серьезно. Они стояли на середине тротуара, их толкали проходящие. Володя первый заметил это неудобство, нахмурил брови, взял Ваню за руку, потащил в сторону.
– Я тебе так скажу… Там у нас совет бригадиров, так он строгий. Там такие черти, бригадиры! Они скажут: а место где? А еще скажут: почему? А ты пойди в комиссию, называется комонес.
– Был я в комонесе. И в споне был. Везде я был.
– Она не хочет?
– Кто «она»?
– Там женщина такая. Не хочет?
– Она не хочет, а он тоже толкается. Говорит, что это для первого сорта – право…нарушителей. А ты разве правонарушитель?
Володя носком[145] ботинка застучал по выступу цоколя, опустил глаза, улыбнулся:
– Они там такое придумали: правонарушители, а только это буза, понимаешь? Это все равно. И наши так говорят: это неправильно.
Володя на секунду задумался, скучно повел взглядом по улице.
Очень возможно, что поднятый вопрос был выше его сил. Брови у Володи оставались еще нахмуренными. Наконец он решительно шевельнул губами, гневно вздернул голову:
– Знаешь, что? Черт с ними! Ты приходи. В субботу. Мы попросим, я моему бригадиру скажу. У меня, ох, и хороший бригадир, Алеша Зырянский! Ты найдешь колонию? Через Хорошиловку нужно.
– Найду.
– А ты эти десять копеек… купи булку.
Ваня взял гривенник.
– А на трамвай? Будешь пешком?
– Вот еще: пешком! С какой стати! Поеду, только я так… бесплатно поеду.
– Без билета?
– Конечно, это нельзя, ну, так что ж! Только я с пересадкой: в одном трамвае, потом в другом трамвае, а кондуктор и не увидит.
Ваня улыбнулся:
– Спасибо.
Володя строго салютнул.
Они разошлись. Ваня считал, сколько дней осталось до субботы, а Володя Бегунок вспоминал дежурного бригадира Воленко и ясно видел, что в колонию нужно идти пешком.
16
Акула Нью-Йорка
Игорь Чернявин рано закончил все процедуры: побывал у врача, в бане, в парикмахерской. В швейной мастерской с него сняли мерку. Воленко объяснил:
– Это для парадного костюма.
В кладовой в присутствии Воленко старик кладовщик выдал Игорю «школьный» костюм, спецовку, ботинки, трусики, тюбетейку и пояс. В бане Игорь переоделся, кое-что осталось у него в руках. Воленко привел его в «тихий» клуб и сказал:
– Здесь побудь до пяти часов. В спальню я тебя не могу допустить, потому что нет дома восьмой бригады – все заняты. А в обед им некогда с тобой возиться.
Игорь не был утомлен никакими процедурами, его ничто не раздражало, а суховатая сдержанность дежурного бригадира даже немного импонировала ему. И, может быть, поэтому распоряжение Воленко его неприятно удивило:
– Я должен здесь сидеть? Безвыходно?[146]
– Почему? Ты можешь выйти. Только на второй этаж и в другие здания тебя еще не пустят, потому что ты еще не принят бригадой. Ведь ты новенький, тебя никто не знает.
– Но я уже в колонистском костюме!
– Это ничего не значит. Ты здесь посиди до обеда. А после обеда пойдем в школу, там тебя проэкзаменуют.
Воленко ушел. Игорь сложил спецовку на диване и решил познакомиться с «тихим» клубом.
«Тихий» клуб представлял собой большой, красиво расписанный зал. У его стен проходил такой же бесконечный диван, как и в комнате совета бригадиров. В одном месте, в узком конце зала, диван прерывался, здесь находился небольшой помост, устланный ковриком. На помосте на мраморном пьедестале стоял бюст Сталина, и вся стена в этом месте была украшена портретами и картинами из жизни Сталина. В других частях зала тоже были портреты и картины. Игорь долго ходил и рассматривал их. Ему понравилось, что все в зале было сделано красиво и основательно: все портреты и картины были в дубовых рамах, под стеклом. Пол в «тихом» клубе был паркетный, вероятно, только сегодня его натерли. Кое-где возле дивана стояли дубовые восьмигранные столики, а вокруг них полумягкие стулья.
На одной из продольных стен Игорь увидел длинный ряд небольших портретов. Были здесь изображены и пожилые, и молодые люди, и пацаны. Игорь легко узнал среди лиц, изображенных на портретах, лицо Воленко, все остальные были незнакомы.
Рассматривая все это, Игорь дошел до большого зеркала. В бане он переоделся в костюм, который Воленко называл школьным, но Игорь еще не видел себя в зеркале в этом костюме. Сейчас на него смотрел румяный молодой человек, узкий черный ремень туго стягивал поясок суконных брюк навыпуск, темно-синяя плотной материи блуза была заправлена в брюки, ее воротник не имел пуговиц и широко раскидывался, открывая шею. Все это Игорю понравилось. Он давно уже не имел нового костюма, и сейчас приятно было видеть себя таким нарядным. Жаль только, что нижняя сорочка была без воротника, и ничего беленького нельзя выпустить. Жаль еще, что его остригли под машинку: голова Игоря была немного торчком и остриженная казалась чуть-чуть глуповатой. Но Игорь видел, что многие колонисты носили прическу, прическа была и у Воленко, значит, это здесь можно.
Игорь любил свое лицо. Больше всего ему нравились в нем постоянная склонность к ехидной улыбке и чистый блеск небольших, немного прищуренных глаз. Но сейчас что-то изменилось в его лице, хотя оно оставалось таким же приятным. Может быть, оно стало серьезнее, может быть, удивленнее? Игорь разобрать хорошо не мог. А все-таки в нем было что-то новое.
Игорь уселся на диван и задумался. Очевидно, придется ему жить в этой колонии им. Первого мая! Сколько времени? Год, два, три? Уходить отсюда еще не хотелось. Он провел два года «на свободе». Деньги доставались легко, попадались хорошие знакомые, но как-то так получалось, что радости от всего этого было мало. Кино, конфеты, колбаса давно перестали его удовлетворять. Больше всего надоела бездомность. Ночевки на вокзалах, в соломе, в ночлежках, в притонах были одинаково отвратительны. Самые лучшие костюмы, которые он покупал при удаче, очень быстро обращались в паскудную рвань.
Получалось несолидно. В такой же рвани щеголяло большинство таких, как он, «свободных» людей. Это некрасиво, это ни в какой мере на напоминало той элегантной, блещущей остроумием и удачей жизни, которая так притягательна в американских кинофильмах. Игоря раньше привлекал этот бесшабашный задор, блеск таланта и смелости, благодарная борьба с сыщиками, такими же джентельменами, такими же элегантными и смелыми. Черт его знает, в жизни получалось совсем не так. Игорь мог проделывать захватывающие дух операции, но никакие сыщики против него не выступали. Обыкновенный стрелок в полном вооружении или милиционер в своей шинели один вытаскивал с вокзала или ночлежки целую кучу таких акул Нью-Йорка. А потом нужно было разговаривать с Полиной Николаевной и ловить какого-то безобразного и, в сущности, невинного козла. Эта жизнь не обнаружила в себе ни одной привлекательной черты. Не было никаких преследований на автомобиле, таинственных писем, трюков, блондинок с револьвером, направленным на человека в маске. Ничего не было, кроме американской мечты. Игорю сейчас не хотелось возвращаться в этот мир приключений.
141
Редакторская правка «куда-то».
142
Редакционная правка «дернулся».
143
Редакционная правка «Ага?».
144
Редакторская правка «– А мне как раз…»
145
В оригинале «концом».
146
Редакторская правка «И не могу выйти?»