Страница 177 из 184
— Трудно тебе, Мариша?
— Не то… трудно… а поплакать негде…
Настоятельница прижалась к сестре щекой.
— Счастливая ты. А я вот не могу более плакать, Мариша. Хочу, и не могу.
Эпилог
Солнце садилось в морозной дымке, холодное, будто отверстие в ледяном куполе неба, протаянное дыханием. Короток зимний день…
Мария оторвалась от окна, вздохнула, протянула руки к печке. В печи, сложенной по-белому, жарко пылал огонь, потрескивали, истекая смолой, крупные сосновые поленья. Надо же, уж и дома стали руки зябнуть… Совсем, совсем не качает кровь сердце. А ведь не так уж давно любой мороз был нипочём.
Княгиня вздохнула и снова взялась за перо.
«В лето шесть тысяч семьсот семьдесят девятое от Сотворения мира сего случилось в земле Ростовской…»
Перо зависло над бумагой. А что такого особенного случилось? Да ничего не случилось, если разобраться. Всё идёт, как идёт.
Уже давно замечала за собой Мария — мыслей много, если всё подряд описывать, никакой бумаги не хватит. И кто будет разбирать такую летопись? Когда-то подшучивала она над Савватием, прежним летописцем, что сидит он, раскрыв рот, покуда кошка не заставит работать… Теперь хорошо понимает сама, как это трудно — выбрать из всего пережитого то, что будет интересно и важно далёким потомкам.
Мария вздохнула вновь, отложила перо. Нет, так не пойдёт… Не пишется, так и нечего бумагу марать. Лучше собраться с мыслями.
Шуршат, шуршат страницы летописи. Дальше, дальше назад… Ну-ка, где это? Ага, вот…
«В лето шесть тысяч семьсот тридцать пятое нашед наконец себе жену достойную князь наш Василько Константинович, княжну Марию Михайловну, что из града Чернигова, дщерь великого князя Михаила Всеволодовича. И бысть о ту пору свадьба у них в Чернигове, притом Мария вперёд старшей сестры своей Феодулии отдана…»
Мария улыбнулась. Ну, всё верно записал летописец. Всё так и было. Только вот что увидят за скупыми строчками далёкие потомки, никогда не видавшие в глаза ни Марию, ни сестру её Феодулию, ни самого великого князя Михаила Всеволодовича…
… Словно наяву встало перед глазами — всадники сходят с коней, все такие рослые, красивые витязи…
«А который, который из них князь-то Василько?»
«Да вот же он, вот!..»
И высокий молодой человек, совсем ещё незнакомый, с тонким, открытым лицом и глубоким, внимательным, чуть настороженным взглядом. Да, именно тогда всё это случилось. Их взгляды встретились, и рухнули позади все мосты. Только Мария тогда ещё не знала этого — ну стукнуло сердце невпопад разве что…
А потом была жарко натопленная горница, и Филя, совсем ещё юная, сидит, опустив очи долу, ожидая вызова к жениху на смотрины. То есть это Мария думала, что ожидает. Ведь знала же, знала уже тогда сестра, как будет дело… Мудра была не по годам юная княжна, и сердце имела вещее.
И тиун Лешко, тогда ещё безбородый, но уже весьма разворотистый малый, медведем пролезает в низенькую дверь.
«Княжна Мария! Батюшка князь тебя к себе зовёт»
«Меня?!»
«Тебя, тебя»
… А потом была церковь, наполненная пением, жар от горящих свечей. Свечка в руке таяла неумолимо, и Мария уже думала только об одном — что будет, когда свеча упадёт и погаснет…
«Согласен ли ты, Василько, взять в жёны рабу божью Марию?»
«Да»
«Согласна ли ты, Мария, стать женою раба божьего Василько?»
«Да»
Мария даже улыбнулась. Как же могло быть «нет»? Ведь они были две половинки одного живого существа…
А потом была горница, усыпанная хмелем и житом. Дверь, сбитая из толстых дубовых плах, и шемаханский ковёр надёжно глушили звуки, доносившиеся из палат, где продолжали гулять гости, и поэтому можно было говорить тихо.
«Иди ко мне, лада моя»
Откуда-то из самых бездонных глубин памяти всплыло: тянущая боль, толчок — и две половинки единого целого соединились…
… А потом они отдыхали, и Василько осторожно ласкал её грудь.
«Больно было?»
«Немножко…»
Родные глаза близко-близко.
«Это последняя боль, которую я причинил тебе, Мариша»
Мария глубоко вздохнула. Что-то разнылось сегодня сердце… Давно уже научимлась она спокойно воспринимать воспоминания вроде этих. Мысли, когда-то причинявшие жгучую боль, со временем выцвели, всплывая из глубин памяти, точно рыбы… Время лечит, говорят глупые люди. Нет, разумеется. Ничего не лечит оно, поскольку не обращается река времени вспять. Не вернётся беззаботное детство, не вернётся далёкая юность. Не отрастут утерянные на поле бранном руки-ноги. И не вернутся назад мёртвые.
Время не лечит. Время учит смирению.
Княгиня перевернула страницу. Ничего того, что помнит она, нет в сей летописи. Вот про урожай в то далёкое лето есть. Интересно, кому нужен тот давно съеденный урожай?
Мария переворачивала страницы, плотно исписанные характерным прыгающим почерком летописца Савватия, маленького смешного человечка с пегой бородёнкой. Нередко так и бывает — мощный ум заключён в весьма скромную оболочку…
И снова память вышла из-под контроля, явив внутреннему взору картину: за столом с горящей толстой свечой сидит книжник, пишет что-то, а напротив на столе возлежит роскошная белая кошка, носящая царское имя. Ирина Львовна пристально вглядывается в строчки, придирчиво контролируя качество текста — за этим отцом Савватием глаз да глаз нужен, не то понапишет своих фантазий… Страница дописана, и кошка одним движением лапы переворачивает её, коротко мяукнув: «работай дальше!»
Мария даже рассмеялась тихонько, до того отчётливым было видение. А тут что?
«…В лето шесть тысяч семьсот тридцать восьмое в славном граде Ростове свершилось наконец дело великое, начатое великим князем Константином Всеволодовичем, и сыном его Василько Константиновичем достойно завершённое — освятили храм Успения, дивной красоты строение, о коем с похвалой великой отзываются все гости приезжие. А святил храм преподобный игумен Кирилл, настоятель Рождественского монастыря, коего прочат в епископы Ростовские, как токмо передаст он обитель свою под руку преемника своего»
Да, точно описал Савваатий, всё так и было. Торжественный звон колоколов, ангельское пение хора, мощный глас епископа Кирилла… И по сей день стоит тот храм. Уберег его Всевышний от татарского разорения, а заодно и весь славный город Ростов. Уже давно нет того, кто заложил первый камень в основание его, князя Константина Всеволодовича, прозванного в народе Мудрый. Нет и владыки Кирилла…
И Василько Константиновича нет. Давно нет.
Мария прижала руку к сердцу. Да что такое сегодня, ноет и ноет… Даже сейчас ноет, спустя бездну лет. Обо всём почти может ныне вспоминать княгиня Мария Михайловна бесстрастно, а тут на тебе… Почти, да вот, как видно, не обо всём.
Мария перевернула страницу, прочла и усмехнулась.«…В то же лето родила княгиня Мария Михайловна наследника князю нашему Василько Константиновичу, и нарекли младенца именем Борис во крещении…» Нет, не способен никакой мужик, будь он хоть трижды умён, описать ЭТО. Тянущую, опоясывающую, разрывающую боль, писк младенца и глубокое, ни с чем не сравнимое ощущение — всё… Ой, мамочки, да ведь всё уже, это что выходит — я теперь мама?!
Мария усмехнулась Зря она ропщет на покойного книжника. А ну-ка сама она смогла бы описать всё так, как это было НА САМОМ ДЕЛЕ? Сильно сомнительно…
Мелькают страницы одна за другой, скупо очерчивая давно прошедшие, улетевшие годы. Годы, напоённые светом и радостью, полные счастьем, как соты мёдом… «В лето 6739-е…», «В лето 6740-е…», «В лето 6741-е…» Ага, вот: «В лето 6744-е родила княгиня Ростовская сына князю нашему Василько Константиновичу, и нарекли младенца Глебом…»
Княгиня снова тихонько рассмеялась. Как у него просто всё, у Савватия — родила и родила, одного, а теперь вот второго… Как будто Ирина Львовна котят принесла. Кстати, нет ли тут и про котят от Ирины Львовны? Мария даже уголок завернула, будто пытаясь найти тайную закладку. Нет, не написал, воздержался премудрый книжник. Хотя с него и сталось бы, пожалуй. Должно быть, сама Ирина Львовна не позволила — крепко держала та кошка отца Савватия, порядок блюла…