Страница 175 из 184
— Довольно! Хватит! — рявкнул Бату-хан. — Ты очень долго живёшь, Магаил. Слишком долго. Мои враги столько жить не должны. Взять!
Мгновенно возникшие из тени нукеры скрутили боярина и князя.
— Сейчас ты пройдёшь обряд очищения огнём, поклонишься тени великого Чингис-хана и попросишь у меня прощения. Тогда смерть твоя будет лёгкой.
Князь помолчал.
— Никогда не искал я лёгких путей. Так и так ведь смерть одна, а не две. Не стану я просить прощения за то, что защищал Русь святую от ворогов, и не стану выполнять никаких обрядов поганых. Душу свою осквернять не хочу!
— Бейте этого пса, пока не захрипит, — улыбнулся Бату.
Здоровенный, как русская печь нукер с разворота ударил князя в лицо окольчуженной перчаткой. Второй ударил в живот, и пошла потеха.
— Ещё, ещё! Так ему! — подбадривал Бату.
Упавшего князя били ногами сразу четверо.
— Согласен?
— Нет…
— Бейте ещё!
Когда князь перестал стонать и в самом деле захрипел, Бату сделал знак, и нукеры отступили.
— Боярин Фёдор, назначаю тебя коназом вместо этого пса. Ярлык получишь сегодня же. Но с одним условием: ты сейчас отрубишь бывшему коназу Магаилу его баранью голову.
Боярин Фёдор Олексич, которого всё время экзекуции держали с завёрнутыми назад руками здоровенные стражи, ненавидяще глянул на Бату-хана.
— Я своему отцу и благодетелю голову рубить не намерен. И пёс смердячий с бараньими мозгами тут токмо один — ты!
— Бейте их обоих, покуда шевелятся! — хищно оскалился Бату-хан.
Возникла небольшая свалка — теперь не меньше дюжины стражей избивали русских послов.
— Хватит, довольно! — приказал Бату-хан. — Доман!
— Я здесь, Повелитель!
— Ты клялся в своей безмерной преданности мне. Возьми саблю и отруби им головы.
— С радостью, о величайший!
Поудобнее перехватив протянутую ему саблю, Доман шагнул к упавшим и в два взмаха отсёк головы и боярину, и князю.
— Куда покласть тыквы сии, Повелитель? — предатель держал обе головы горстью за бороды.
— Мне они не нужны, — скривился Бату-хан. — Можешь взять на память. Уберите падаль!
— Да будет долог и безоблачен век твой, почтеннейшая ханум!
Толмач князя Ярослава заговорил негромко и быстро, переводя. За время общения с монголами князь Ярослав немало понаторел в цветистых азиатских пожеланиях, и парень старался переводить точно — в таком деле это очень важно.
Старая монголка, одетая в багряные и голубые шелка, разглядывала гостей сквозь полуопущенные веки, и её пергаментное от старости лицо, изборождённое морщинами, не выражало никаких эмоций. Вообще невозможно прочесть что либо в этих узких щелях, заменяющих поганым человеческие глаза, пронеслось в голове у князя Ярослава. Тьфу ты, Господи, когда-нибудь вырвется вслух!
Старуха эта была не кто иная, как мать Повелителя Вселенной Гуюк-хагана. Хитроумный Плано Карпини свёл их вместе, утверждая, что это намного ускорит приём русского посольства самим Гуюком, и посоветовал не скупиться на подарки, способные тронуть душу старой ханум.
— Я рада видеть вас, гости из далёкой страны Урусии, — заговорила старуха, не меняя позы и выражения лица. — Садитесь и отведайте угощения за моим скромным столом.
— Почтём за огромную честь, великая ханум, — поклонился Ярослав. — Однако прежде позволь преподнести тебе наши скромные дары.
По знаку князя четверо витязей из свиты князя внесли здоровенный сундук, раскрыли его, обнажая шелковый блеск драгоценной парчи и искристый перелив собольего меха.
— А вот это, — Ярослав извлёк из сундука хитроумный кальян, сверкающий радужным стеклом и золотой отделкой, — пусть скрасит тебе долгие зимние вечера, почтеннейшая!
Наконец-то в узких щелях что-то блеснуло. Монголка протянула руку и взяла кальян.
— Хорошо, что ты догадался подарить мне такую штуку, коназ Еруслаб. Я буду курить гашиш и вспоминать тебя. Но садитесь уже!
Трое русичей — сам князь, толмач и боярин Фёдор Ярунович — присели к дастархану, «скромно» ломившемуся от различных яств. С немалым удивлением обнаружил среди них Ярослав и чёрную икру, паюсную и зернистую, а также осетровый балык немалых размеров.
— Оказывается, у вас тут тоже водятся осетры, почтеннейшая, — кивнул головой на блюдо с балыком князь, — я полагал, что такие осетры водятся только у нас…
— Эта рыба с реки Джаик, Еруслаб.
— Ого! Далеко отсюда та река… Как же летом удаётся доставлять?..
— Пустяки. Есть специальные люди для этого. Гонцы скачут день и ночь, меняясь каждые полчаса. За три дня рыба и икра доходят от Джаика до Харахорина. Но вообще-то рыбу ты, должно быть, немало ел и у себя дома. Я хотела угостить тебя иным блюдом… Кстати, как дела молодого Бату? — внезапно переменила тему старуха.
Князь Ярослав на мгновение растерялся. Каверзный вопрос, прямо скажем.
— Бату-хан покорил всю Русь мощью своей, и потому все мы данники его по праву… — осторожно начал Ярослав, но тут неожиданно вмешался боярин Фёдор Ярунович.
— Да будет здрав вовеки величайший Бату-хан, и величайший из величайших Гуюк-хан!
— Ну что же, — улыбнулась старая монголка. — Вот вам чаши, налейте себе сладкого вина и выпейте за здоровье их обоих.
Дождавшись, когда гости выпьют, старуха поднесла гостю другую чашу.
— А вот это тибетский чай, коназ Еруслаб. Его пьют в сильные холода, и тогда простуда не войдёт в твоё тело. Разумеется, сейчас тепло, но не ждать же тебе зимы? Вряд ли ты скоро сможешь попробовать этот напиток…
Ярослав Всеволодович принял чашу, выпил и крякнул.
— Интересный напиток…
— А теперь расскажите мне об Урусии, Еруслаб, — откинулась на гору подушек старуха.
Князь начал обстоятельно и степенно рассказывать о порядках на Руси, о городах, о нравах и обычаях. Боярин время от времени вставлял слово, старая ханум переспрашивала то одного, то другого, интересуясь деталями…
— Хорошо, коняз Еруслаб, — внезапно свернула беседу старуха. — Завтра мой сын примет тебя, прямо с утра.
— О, благодарю тебя, великая ханум!
— Хорошо-хорошо… А теперь я устала, извините, мои гости.
Когда русские послы откланялись и покинули покои великой ханум, подошедшая сзади служанка тихо проговорила — так, чтобы слышно было только самой ханум.
— Гуюк не давал согласия на это, госпожа моя. Он может быть недоволен…
— Мой сын может и не распознать угрозы, поскольку имеет храброе и доброе сердце! — сверкнула узкими глазами старая монголка. — Но я мать его, и вижу сердцем. Люди, пользующиеся доверием проклятого Бату могут быть только врагами моего сына, и никем больше. Успокойся, это очень хороший яд. Гуюк вручит ему ярлык, и урус уедет к себе довольный и здоровый. А умереть в дороге может каждый.
— … Быстрее нельзя?
Митрополит Пётр Акерович смотрел сурово и прямо. Витязь, однако, твёрдо выдержал его взгляд.
— Никак нельзя, владыка. Коней заморим насмерть.
Взгляд владыки погас.
— Не о конях думать надобно нам… Что привезём в Чернигов, сам сообрази…
Старший охраны помолчал.
— Хуже не будет, чем уже есть, владыка.
На это Пётр Акерович не нашёл, что ответить. Действительно, хуже выглядеть даже покойникам трудно…
Когда здоровенные, как вставшие на задние лапы быки нукеры вытащили из ворот обезображенные тела князя Михаила и боярина Фёдора, митрополиту с громадным трудом удалось удержать витязей, дожидавшихся князя за воротами. Разумеется, ни к чему хорошему это не привело бы. Охрана Бату-хана не та, чтобы десяток воинов, даже очень умелых, смогли пробиться в шатёр.
— Надо было мне не послушать Михаила Всеволодовича, — словно прочитав мысли Петра, медленно, деревянным голосом произнёс старший витязь. — Все бы пошли с ним, как есть, позади держались, чтобы не заметил… Пробились бы…
— И тем предали бы князя нашего, — так же медленно, глухо ответил митрополит. — Да и не пробились бы. Порубили бы вас всех. А потом пришли бы на Черниговщину полчища поганые и выкосили всех, аки траву.