Страница 73 из 89
Пан штандарт-майор сорвал начинавший тлеть мундир, зашвырнул в самое пекло, отбросил бесполезный же автомат с опустевшим магазином и в два прыжка оказался у лестницы. С ловкостью паука взлетел в десантную камору. От плотного, пропахшего дымом тела сразу стало тесно.
Захлопнулась дверца, и вертолет стал стремительно набирать высоту. Постепенно полет его выровнялся, и «стальная стрекоза» взяла уверенный курс на запад, в сторону вольного Клейдена. Или, по крайней мере, считавшего себя таким.
Мелькнули и исчезли густо чадящие постройки базы, Нижний Город в тумане испарений, пришедших с пригородных болот-свалок, Стадиус, буйствовавший в спортивном безумии, острая вершина Богословской Учельни чуть не пропорол железное подбрюшье летающей машины. Вскоре и он вместе с остальной Санта-Силенцией скрылся за горизонтом.
Стальная туша мелко вибрировала, сдавленно гудели за бронированной переборкой турбина и винты. Словно странная, но искренняя колыбельная машины для людей, упрятанных в металлическое чрево. С жадностью изголодавшегося льва вертолет пожирал топливо и вспарывал лопастями винтов воздух, разрубая облака на мелкие ошметки. И летел вперед, над плодородными пашнями, тихими, уютными городками, заросшими густым лесом руинами. Только порой какой-нибудь уставший крестьянин разогнет ноющую от усталости спину и приметит черную точку в ослепительной голубизне неба, практически теряющуюся в облачном лабиринте. Пожмет плечами равнодушно и со вздохом вернется к работе…
Сверкающую огнями линию Стены, отделившую Познаньскую пустошь от Теократии, вертолет перелетел уже глубоко за полночь.
Мерно похрапывал Войцех, только его закрытые глаза могли обмануть только ребенка: Марко явственно видел, как бьет мелкая дрожь пудовые кулаки, как набухают твердые желваки на широкой физиономии.
Веллер спал, беспокойно стонал время от времени — совсем тихо, едва слышно, и это было уже достижение.
Анджей, сидя в кресле пилота и уверенно сжимая штурвал, что-то бубнел себе под нос. Судя по некоему подобию ритма, напевал что-то героически-пафосное. По глазам заметно, что чувствовал он себя королем мира.
«Ну что ж, вроде пока все тихо», — нечасто Марко делал подобные выводы. Жизнь не располагала к подобному. Хорошо, что хоть сейчас нашелся момент…
Моонструмец извлек из внутреннего кармана пластиковый прямоугольник. На девственно белой бумажке явственно проступали печатные символы. Цифры, буквы — сущая абракадабра. Покрутил в руках странный листок — ничего более.
— Интересно, не правда ли? — Все-таки Войцех не спал. Хитрая бестия. — И из-за этого клочка бумажки столько смертей и страданий. Хотелось бы мне узнать, что он скрывает в себе…
Всем хотелось бы, да только толкалось рассерженным младенцем предчувствие, что брат-странник — это последний человек, которому стоит знать значение странной надписи.
— Чудеса, дорогой мой, — манерой называть Пауло отвратительным «дорогой мой» у Пса появилась совсем недавно, — создаются исключительно людьми и для людей. С Божьего, само собой, соизволения. И самое главное чудо — это сам человек. Его душа и разум. Огненное восхождение, превращение воды в вино — так, балаганные фокусы. А вот изменить человека, заставить, убедить следовать новым идеалам, порой диаметрально противоположным его собственным — вот оно, чудо, дорогой мой!
Сантьяго аж передернуло от подобного. Все его существо и воспитание буквально корчилось от отвращения при взгляде на эту лоснящуюся довольством бледную харю. А слышать от нее рассуждения о чудесах было вдвойне неприятно — так бы и съездил по ней кулаком, но надо терпеть, изо всех сил. Совершая величайшее чудо: «ломая» самого себя. Но куда уж лучше это, чем то, свидетелем чего был обер-капитан.
При воспоминания об этом мужественного инквизитора буквально передергивало и испытывал он страх. Не простой страх, детище эволюции, мобилизующий силы на противостояние опасности, нет. То был настоящий животный ужас, когда ни рукой, ни ногой нельзя пошевелить. Только и стоять, как кролик, завороженный иламитским удавом, и смотреть. Смотреть не отрываясь, впитывать всем телам полноводье страха, текущего сквозь него…
Гнать прочь наваждение и стараться держать себя в руках. И как же трудно это сделать, когда эта черноволосая живая гора постоянно маячит перед глазами. Вроде и не варшавянин, но даст фору любому и бойцов Своры. Глаза-иглы его горят таким же фанатичным блеском, как и у остальных.
Пару раз Пауло участвовал и в «ломке». Нет, конечно, не сам калечил человека — опыта и допуска не хватало, — но видел, как из полноценной личности, по-своему мужественной и сильной, уверенной в собственных убеждениях, делали овощ. Жалкий огрызок человека с разрушенной психикой, хныкающего урода, способного лишь писаться в штаны. Жутковатое зрелище: комплекс из медицинских препаратов, точно рассчитанных пыток и унижения, и через неделю-две от личности оставались один руины, где самое раздолье археологу-экзекутору, откапывай и узнавай, что хочешь. Таких бедняг ждали либо милосердная пуля в голову, либо… О секретных лагерях и госпиталях Инквизиции в такой момент вспоминать хотелось в последнюю очередь.
Но то, что сделал вчера вечером Пес… Нет, это было нечто иное. Проклятый альбинос сначала разрушил до основания личность, а потом заново, аккуратно и терпеливо собрал из осколков нового человека, абсолютно преданного фанатика, который подчинялся отнюдь не прима-генералам Инквизиции, не Святому Престолу, а лично самому Псу. В этом Сантьяго уже успел убедиться. Не урода, не душевнобольного, жалкое подобие человека, нет, полноценная психика, только подправленная в нужном направлении.
Еще вчера здоровяка звали Черный Бык. Судя по данным местного отделения Серой Стражи, одного из активистов Сопротивления. Тишайшего, как шутили «серые мундиры». Сейчас же верный воин Пса, еще один член Своры отзывался просто на имя Черный. Безо всяких быков. Черный, как червоточина его души.
— А, дорогой мой, еще один экземпляр. Замечательный, прямо скажу, образец. Конфетка!
В одной из уцелевших казарм, смотревшейся донельзя одиноко среди сгоревших до углей соседок, оборудовали походный госпиталь. Пациентов было много, но, как шепотом переговаривались медикусы чернорубашечников, большинство из них уже не жильцы. Головешки, а не люди. Чудо еще, что в них каким-то макаром держится жизнь.
Хватало и легкораненых, но этих, после перевязки на скорую руку, отправляли снова в строй: ходят, ну и ладно, послужит еще. В самом углу казармы, за переносной ширмой смена за сменой колдовали врачи.
Наконец-то, медикус, вытирая окровавленные руки о передник, донельзя схожий с мясницким, появился из-за ширмы. Лицо его не выражало добрых чувств. Он сокрушенно покачал головой, но обреченности в этом движении не было, наоборот, робкая, несмелая надежда.
— Тяжелое положение. Ожоги, множественные повреждения внутренних органов, но жить будет. — На мгновение он замолчал. Потом добавил: — Я, по крайней мере, надеюсь.
— Спасибо, пан медикус, за старания! — Пес низко поклонился. Было в его поведении что-то от клоунады.
Врач коротко кивнул и ушел к другому раненому. Пес повернулся к Пауло.
— А вот еще одно чудо! Чудо из чудес — спасение человека из лап смерти. Пусть пока ангелы помолчат и не дуют в свои трубы. Трубный глас сей живой души слушать еще рано. Пойдем, покажу!
За ширмой, на узкой койке лежала девушка. Лицо, некогда красивое и чувственное, судя по пухлым губам и аккуратному овалу подбородка, практически полностью скрывала повязка. Только выбивались наружу несколько прядей, золотых и темных. До подбородка девушку полностью скрывало одеяло.
Под него уходили пластиковые трубки с физраствором и лекарством, а сама пациентка с усилием и сипом, но дышала. И, вроде бы, пока уходить из бренного мира не собиралась. Инквизитор присел рядом на табуреточку, погладил бледными пальцами выглядывавшую из-под одеяла ладошку.