Подноготная любви

Лев Николаевич жил в доме, полученном по наследству от предков и его хозяйственными трудами и литературными заработками благоустроенном, но в нём не находилось уголка, в котором он мог бы почувствовать себя хозяином и в который бы не врывалась со злобными истериками «верная жена». В этом доме жило много народу: супруга, её дети и внуки, но не было ни одного человека (после смерти Ванички), который мог бы Льва Николаевича понять. Лев Николаевич мучился от одиночества, страдал очень…

Это наказание, но за какое такое страшное преступление?

Преступление же состояло в том, что Лев Николаевич не только позволил себе страстно влюбиться, не только позволил невесте и её родне увлечь себя в брак с женщиной, в которую вообще влюбляются, но и родил от неё детей. Неужели он не знал, что его дети будут не его? Сомнительно, чтобы он не знал этого вообще, ведь ещё в самые первые годы своего брака он, работая над «Войной и миром», Пьера в браке с Элен оставил бездетным, а её и вовсе вскоре умертвил. Так что, хотя бы в изменённом состоянии, Лев Николаевич знал и понимал.

И потому в том и заключается самое страшное преступление Льва Толстого, что для сожительства, содержания и рождения детей он выбрал себе женщину вовсе не генитального типа (иначе все дети его были бы как Ваничка, лучше даже, и не умерли), а анально-накопительского. Да и не любовь это была вовсе, а приступ некрофилии.

Лев Николаевич в «Крейцеровой сонате» глумился над музыкантом, главная характерологическая черта которого была — развитый зад, да и в понятийной речи гениальный писатель наверняка осуждал гомосексуалистов за противоестественность взаимоотношений, но разве сам он поступал лучше? От гомиков хотя бы не рождаются ни дети, от «любви» к которым убивают себя окружающие, ни от этих детей внуки, носители авторитарного мышления и продолжатели дела отцов. А от Толстого рождались, и потому тот подвид некрофилического секса, который он выбрал, — страстная любовь — сто крат хуже гомосексуализма.

— И что теперь? — может не согласиться кто-то из читающих. — Как же вступать в брак? С кем в постель ложиться? Ведь кругом одни некрофилки, пусть, в лучшем случае, и жухлые. Оставшиеся 0,38 %? Полноте, таких столь мало, что человечество вымрет!

Когда Лев Николаевич мучительно искал причину случившегося с ним семейного несчастья, одним из тупиковых решений был призыв к всеобщему девству, невступлению в брак. Многочисленные оппоненты Льва Николаевича над ним потешались и для словесного выражения своей с Львом Николаевичем противоположности ничего более умного не смогли придумать, как возразить, что в таком случае люди вымрут. Неужели, дескать, ему не жаль человечества?

На это Лев Николаевич отвечал: «А для чего оно должно жить-то, такое человечество?»

Наказание Льва Николаевича заключалось не только в горестном созерцании состояния своих детей и их жалких судеб — браки со шлюхами, успешное чиновничество, военные награды, страсть к картёжничеству, анальность (кастрированность) умов. Наказание заключалось ещё и в том, что Лев Николаевич поставил себя в затруднительное положение и как проповедник. Трудно обличать государственную церковь, социалистов-революционеров и столь же авторитарный царизм, если не затрагивать основание, их производящее, — размножение от женщин анально-накопительского типа. Ведь это именно их дети формируют сталинщину, гитлерщину и прочие государственные религии. И не случайно, что во всех этих системах есть культ некрофилической матери — какое тысячелетие ни возьми. Свидетели — иконы Астарт, Ашер, Кибел, Артемид, также и современные. Не отличался от культов прошлого, как показала история, и атеистический режим. И возвеличивал он не только трактористок-ударниц и парашютисток с актрисами, но и таких дам, как Софья Андреевна. Это получалось не намеренно, а естественно, непроизвольно. Бесполезно разоблачать государственные авторитарные веры, если не затрагивать основания: срубленные головы дракона вновь отрастут на сохраняющейся шее.

Да, конечно, из художественных произведений Льва Николаевича («Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение», «Отец Сергий» и другие) следует, что страстная любовь есть зло. Но в письмах Толстого к своим детям и в публицистических произведениях — словом, на уровне понятийном — отношение уже явно двойственное, противоречивое, нерешительное. Как и сами его многолетние потуги уйти от жены. Что это как не наказание для человека, который мечтал целостно мыслить?! Ведь именно приближение к целостному мышлению и давало его уму возможность опереться на землю обеими ногами, а что это для биофила, как не удовольствие? Как может мышление быть целостным, если человек бросал курить семь лет, а уходил от жены не одно десятилетие? Разве не он до глубокой старости любил впадать в транс от ритмичной музыки (в последние годы всё-таки освободился и от этого) и называл Софью — любимой, Черткова — лучшим другом, а брата Сергея — самым близким человеком? Что же он в таком случае огорчался последствиям своих преступных предпочтений — дурным судьбам своих детей?

* * *

Мы уже рассказывали о жизни Андрея — кумира матери, которого она почувствовала от рождения, назвав в честь своего отца — модного доктора (!). Теперь желательно рассмотреть особенности психики самой нелюбимой дочки Софьи Андреевны — Маши.

Все три дочери Софьи Андреевны — Таня, Маша и Александра — были и остались, прежде всего, мамиными дочками, хотя и вели себя неодинаково — в мелочах.

Тождественность материнскому мышлению следует отнюдь не из одного только утверждения Льва Николаевича о кастрированности умов всех своих детей (кроме Ванички). Это проявилось также и в том, что все дочери, видя неприятие Львом Николаевичем авторитарной государственной религии, тем не менее, пожелали умереть, как и не добившая их мать, по православному обряду. Это вернейший признак — авторитарного, магического мышления. Также характерно и то, что на троих дочерей Софьи Андреевны приходится всего только одна внучка!! Разве это не преданность подсознательной ненависти матери к детям? Как бы инверсированно и по-актёрски даровито в этом отношении она ни представлялась?!

Дочери были похожи — в главном (бездетность, смерть по православному обряду, садомазохистские отношения с мужчинами, ненависть к матери при её жизни и т. д.), но нелюбимая выделялась. Мы не знаем, на какие документы опирался французский подданный, медик Сергей Михайлович Толстой (может быть, это были только семейные предания?), но он поставил Маше диагноз — mania anglicana. Каковы характерные особенности поведения людей с таким диагнозом? Прежде всего, подобный человек делает вовсе не то, что ему выгодно и даже не то, что он хочет, а то, что от него требуют. Он также принимает облик того человека, во власть которого он отдался.

Это экспериментально доказано ещё в XVIII веке, ещё в те времена, когда гипноз назывался «животным магнетизмом». Подобно тому, как кусок железа при прикосновении к нему постоянного магнита намагничивался и тем уподоблялся индуктору поля, так и человек, отдавшийся во власть гипнотизёра (вольно или полувольно), становился как бы его копией. После знаменитых докладов 1784 года целых двух комиссий, назначенных по приказу Людовика XVI, в которых опыты по магнетизёрству осуждались, центр подобных упражнений переместился в Великобританию (Брейд), и для конспирации «животный магнетизм» стали называть «гипнотизмом» или «гипнозом». Но и в Англии основной феномен гипноза — исчезновение личности гипнотизируемого и появление в нём индивидуальных черт гипнотизёра — естественно, сохранился. Целителями они себя стали называть уже в следующих поколениях — в конце XIX века. В эпоху дохристианскую они называли себя магами.