Подноготная любви

В.: Запоминающийся костюм. Привлекающий внимание.

П.: Да. В веках менялся не только образ Пьеро, но и образ Арлекина. Поначалу, в XVI веке, Арлекин был как бы прообразом Пьеро, который появился позднее, в следующем веке. Они были похожи не только характером, но и одеждой: цветные треугольники тогда несли совсем другой смысл — это были заплаты, подчёркивавшие бедность хозяина. Так вот, у Арлекина-Пьеро в те времена был ещё один аналог! Буратино! Да-да! То самое имя! Это уже много позднее у Шарля Перро он стал мальчиком, да ещё деревянным, да ещё с длинным носом — символом его порядочности, из-за которой он поначалу часто оказывался обманутым: ему «натягивали нос». Тот самый Буратино, которого в своей каморке оживил папа Карло. Да-да, в каморке папы Карло! Вот и получается, что если я, как многие говорят, похож на толстовского Пьера (Буратино?), а окончательно ему уподобился судьбой, только встретившись с тобой в твоей булгаковской полуподвальной комнатке с печкой, комнатке, которую ты при нашем знакомстве сама же, не осознавая причин, назвала каморкой папы Карло, то выходит, что добрый папа Карло это — ты!

В.: Ну, спасибо! Занятный вывод. А может, это ты?

П.: В таком случае, кто из нас Пьеро? В каком-то смысле, конечно, — оба. Но согласись… Ведь из десятков, если не сотен, возможных имён этой комнаты ты выбрала только одно.

В.: Разумеется, если рассуждать только логически, то раз комната моя, и я сама её так назвала, то… То, получатся, что я он и есть. Только не называй меня так, пожалуйста.

П.: Хорошо. Не буду. Так что если говорить об Иванушках-дурачках, всякий Пьеро, в какие бы переделки его обманом ни завлекали, всё равно в конце концов получает самое лучшее. Пьер, Пьеро, Буратино, Иванушка-дурачок… Посмешище в некрофилогенной культуре. Пьер, который так не нравился Софье Андреевне. Освобождающийся от неё и получающий в жизни всё самое лучшее. Как бы его ни обманывали.

В.: Но ты, я надеюсь, убедился, что обмануть я тебя никогда даже и не пыталась.

П.: Ты удивительная. И хочется идти с тобой, всё время взявшись за руки и никогда твою руку не отпуская. Вот будет здорово вспомнить, когда будем старенькие? Правда?

В.: Ты уже сейчас об этом думаешь?

П.: Да нет, это я так, к слову. Но ты не думай, что раз мы с тобой так легко всякую заразу собираем — что это так уж абсолютно плохо. Это, между прочим, можно назвать проявлением дружелюбия.

В.: Чего?

П.: Дружелюбия. Ты понаблюдай, как себя люди ведут, когда разговаривают. Стоят в симметричных позах. Скажем, если стоят у перил, а один облокотился, то другой, если дружелюбно к собеседнику расположен, тоже на перила или на стенку облокачивается. Один снимет пиджак — другой тоже, если один закурит, то и другой, если курящий, — тоже. В уподоблении попытка лучше понять собеседника, потому что разговор — это не только произнесённые слова. И этим дружелюбным уподоблением злоупотребляют: именно в этом положении легче нанести травму. Поэтому и говорят, что самые главные враги человеку — его друзья. Потому они все и внушают, что они наши друзья. И так повторяется, пока не появляется иммунитет.

В.: Но ведь не просто перешагнуть этот порог освобождения от «лучших подруг» и «лучших друзей»!

П.: Да, конечно, это большой плод души. Для многих неподъёмный. Но есть плод ещё больший — когда происходит освобождение от с детства заякоренного в душе семейного кумира. Если не Наполеона, то всё равно окружённого восхищёнными взорами Анатоля. Освобождение и обретение в своей жизни Пьеро…

В.: Главный из которых, как выясняется, — Христос.

Глава сорок седьмая

Что рассказала жена брата

Возможно, здесь, как ни в какой другой главе этой книги, важен не столько текст, сколько подтекст, то, что можно угадать между строк. Кроме того, считаю полезным сообщить читателю факт, нашему П. ко времени нижеприведённого разговора не известный: жена брата В., Ольга (отец — крупный в строительном деле начальник, мать — учительница), несмотря на свои 22 года, — дипломированный экстрасенс-целитель. Это от П. почему-то все дружно скрывали: сама В., её брат, сама Ольга. Но заработки её с целительством не связаны — она получает ошеломляюще большую зарплату за простенькую, в сущности, работу пишбарышни в банке. И ещё, чтобы не запутаться: в тексте упоминаются три сестры и три брата — В. (Галя) и её брат Сергей; Ольга (вторая жена Сергея) и её странно погибший брат; «дорогой экстрасенс» и его сестра, тоже практикующий целитель и провидица, с ней мы впервые познакомились, когда В. вытаскивала из себя после неё спицу.

… Ольга: Не могу больше. Надоело — хоть разводись!

П.: Подожди. Ты мне лучше скажи: ты знаешь, что там, в Центре, групповухи организовывали?

Ольга: А что это такое?

П.: Что?

Ольга: Групповуха.

П.: А ты не знаешь?

Ольга: Нет.

П.: Это когда не двое, так сказать, занимаются, а, скажем, одновременно десять.

Ольга: !..

П.: Разве, не знала?

Ольга: Я? Откуда?

П.: Значит, тебя не привлекали…

Ольга: А кто их знает, может, и занимались. От этого деятеля можно вообще чего угодно ожидать. И ведь убедит, что всё так и надо. Это просто удивительно, насколько легко ему удаётся всех убеждать! Скажет: так, — и всё!

П.: А это и называется: гипноз.

Ольга: Разве?

П.: Да. Или, что то же самое, сильные подавляющие способности. Итак…

Ольга: Групповой массаж они, видела, устраивали.

П.: В обнажённом виде?

Ольга: Когда среди своих оставались, может, и в обнажённом. От него всё что угодно можно ожидать. Я же говорю: он на этом помешан! Я однажды туда двух девиц привела лечиться…

П.: И ты… Ничего-ничего, продолжай.

Ольга: Так они выходят и говорят: ну и что такого? Обыкновенный бабник, только и думает, что под юбку заглянуть. Целитель фигов. Смешно даже.

П.: Но тогда ты же во всё это верила?!

Ольга: Верила. А я не виновата: меня мать настроила. Она, перед тем как меня туда отвести, так всё расписала, что я уже ничего не могла сделать. А что сейчас смеюсь — просто настроение хорошее. После того, как ты со мной позанимался. Спасибо. Теперь бы ещё от этих гнойников избавиться…

П.: Помнится, он и тебя тоже домогался.

Ольга: Да. У меня тогда женские дела болели. Лежу я там на кушетке, сеанс значит, в голове всё плывёт, ничего не соображаю, — и в этот момент он меня начинает целовать! И всё такое. А я — всё, ничего от меня не осталось, только ноги осталось раздвинуть — и пожалуйста. Не знаю, как с силами собралась, оттолкнула его и говорю: всё, ещё немного, и мы отсюда не выйдем. Поднялась — и ушла.

П.: А лечение?

Ольга: А мне его сеансы всё равно не помогли. А теперь, как выяснилось, даже наоборот.

П.: Да, железа повытаскивали много.

Ольга: Да. А потом, ты что думаешь? После того как выяснилось, что я его могу на фиг отправить, он тут же ко мне всякий интерес потерял. О каком тут лечении говорить? К тому же меня почти сразу и вылечили.

П.: Кто?

Ольга: А там в этот Центр женщина одна ходила полы мыть — она и вылечила.

П.: Уборщица? Она тоже из этой команды?

Ольга: Нет. Там в соседней комнате или вообще в этом помещении депутат, что ли, принимал — так вот там. Знали, конечно, что она тоже практикует, но к себе не звали. Да и она, вроде, тоже не стремилась. У них своя практика, у неё — своя. А полы — подрабатывала… Кстати, он же меня к ней и послал. Говорит, я не помог, может быть, она поможет.

П.: Значит, вылечила…

Ольга: Во всяком случае, боли прекратились. За два сеанса. Надо мной молитвы отчитала — и всё. Это у неё особый дар. Из поколения в поколение передаётся. Ещё какая-то там у неё прабабушка этим, говорит, занималась.

П.: А как же так получилось, что ты перед ним устояла?