Подноготная любви

В.: А что ты имеешь в виду: явно подавляющие?

П.: А то, что эти девицы были в состоянии заставить окружающих исполнять свои желания. Взять, хотя бы, конкурс в институт. Ведь чтобы сдавать вступительные экзамены, надо было добиться места в общежитии, что было большой проблемой и требовало определённой нахрапистости… Потом, после зачисления в институт, система экзаменов учила…

В.: Подавлению! Умению убедить, что достоин высшего балла!

П.: Правильно. Поэтому к пятому курсу столь простая операция как замужество удивительным образом произошла у них чуть ли не одновременно. Когда все вместе решили: пора! У их детей наверняка тоже есть коды на самоуничтожение.

В.: И во мне…

П.: Эти женщины, если не в первом браке, то уж во втором всё равно рожали, потому что не рожать мало кто в состоянии.

В.: Страшно слышать.

П.: Скорее отвратительно, гадостно. Понимаю, слушать гадостно, но правду лучше знать, потому что, её зная, проще, хотя бы на логическом уровне, решить, что нужен Тот, Кто единственно и может из всего этого вытащить… И моя мать — та же лимита. И того же поколения, что и твоя. Моя только на пять лет старше. И я был нежеланным, и моя сестра. И не важно, что мать была научным работником. Вернее, это закономерно, потому что в её время это было самое престижное занятие. Отец Сергий, живи он во времена её молодости, тоже бы стал научным работником. По их временам то же самое положение уважаемых и якобы знающих. А сейчас, скорее, стал бы художником или целителем… Да… Помнишь, сколько я металла после неё из себя вытащил? А от отца ведь ничего… Мы с тобой похожи даже матерями… Только моя мать замуж не за такую прописку, где в комнате пятнадцать человек, выходила, а за квартиру профессорскую, трёхкомнатную, высшей категории — по тем временам вариант наироскошнейший. Так что есть зависимость количества металла в детях от умения матери в жизни устраиваться. Странно, только, что мы только сейчас, спустя год, первую травму нашли… И брат твой… Да! Теперь понятно, почему у него первая жена такая… Всё закономерно. Но ведь и в нём я от вашей матери ничего не нашёл. Странно. Ведь если человек может поставить одну шестерню, то он не может не поставить ещё… Так… Есть какая-то мысль — никак не могу ухватить… Отца мать моя ненавидела, он болел. Когда развелись, сразу у него многие болезни прошли. Твой отец тоже поздоровей бы выглядел, сложись у него в доме по-другому.

В.: А как же мой брат? Его-то она любит. Слушается. Ведь никого в семье так не слушается, как его. Он меня младше, а она на него — снизу вверх.

П.: А вот как раз-то и подозрительно, что у молодого парня такая странная роль. Но, тем не менее, объяснение возможно. Закономерное. Всякая женщина, родив сына, стремится воспитать из него наилучшего из мужчин. Женщина, рождённая свыше, будет воспитывать Христа, Человека неограниченного, мудрого и самостоятельного. Остальные же 999 из 1000 будут воспитывать своего кумира — отца. Плотского отца. Старея, женщина с отмиранием логического мышления всё больше и больше «проваливается» в слой первых неврозов, — а это детство. Действительность всё менее для неё реальна, хотя этого она, естественно, и не замечает. Твоя мать, как обиженная на весь свет и на саму себя, а следовательно, с жизнью не справившаяся, в Сергее видит уже не сына, а только своего отца. Отсюда и этот взгляд снизу вверх. Но с собственным подавлением она всё равно не в силах справиться, — и ещё не известно, сколько шестерней на самоуничтожение мы найдём в его подсознании, согласись он на катарсис… Кстати, как поживает твоя шестерня? Изменилась ли она от нашего с тобой обсуждения?

В.: Она стала тоньше.

П.: Во сколько раз?

В.: В несколько… Раз в пять.

П.: Стоит продолжить обсуждение? Или её так выкинуть? То, что от неё осталось, может быть, лучше выкинуть без дальнейшего обсуждения?

В.: Лучше анализировать дальше.

П.: Хорошо. Итак, лимита как психоэнергетический феномен… Своеобразные эмигранты… Но беженцы не за убеждения, а экономические… Мне одна провинциалка объясняла, почему ей хочется в столицу, в Москву. Потому что в крупном городе никто никого не замечает. Можно делать всё, что захочется. А в её городке все на виду, все про всех знают, никуда не спрячешься. Иными словами, ей, замужней женщине, хотелось бы заниматься чем-то таким, о чём бы желательно, чтобы никто не смог бы засвидетельствовать. Кстати, мне и мать в точности тем же объясняла ценность столицы. Так что, вся Москва — одни и те же люди. Только одни здесь в первом поколении, другие — во втором, а третьи — в третьем…

В.: Отсюда следует…

П.: Отсюда следует, что совершенно справедливо твоё наблюдение, что женщины вообще более подавляющи, чем мужчины. Только твой вывод следует сформулировать несколько корректней. Ты ведь его сделала, наблюдая женщин лишь в одном месте — в Москве. А сюда, как мы выяснили, съезжаются устраивать свою судьбу женщины определённого психоэнергетического склада. Скажем, так: похожие на Софью Андреевну. Тем самым их здесь концентрация, по сравнению со средним по стране, значительно выше. Но в то же время своим отъездом с родины они там явно психоэнергетическую обстановку улучшают. Таким образом, вывод твой о женщинах корректней будет выглядеть так: в городах, особенно столичных, вообще Центрах, женщины более подавляющие, чем мужчины. Как следствие, здесь браки выродились до того уровня, который мы и можем наблюдать. Отсюда следует, что, во-первых, здоровый мужчина должен из Центра рваться, как из братской могилы, а во-вторых, как женщины, с генитальной точки зрения, они ноль…

В.: Что ты замолчал?

П.: А всё-таки странно: почему мы до сих пор ничего от твоей матери не могли выявить? Мать — если не самое основание, то, во всяком случае, слой, следующий после основания. Ведь, в конечном счёте, в основе многих неприятностей — мать. Если она, конечно, подавляющая. Может быть, мешала какая-нибудь внутренняя цензура, запрещающая видеть?

В.: Ничего не могу тебе сказать.

П.: А если так, то в тебе должно быть ещё достаточное число программ… Глубоко законспирированных… Скажи, а эта программа на самоуничтожение повлияла на то, что ты так вышла первый раз замуж?

В.: Да. Повлияла довольно серьёзно.

П.: Посмотри на шестерню — что с ней происходит?

В.: Не стало нескольких зубчиков.

П.: Отлично. Скажи, а эта программа повлияла на то, что ты Библию в руки до нашей с тобой встречи не брала?

В.: Да.

П.: А на наши с тобой взаимоотношения?

В.: Тоже.

П.: В каком смысле? К чему эта шестерня тебя принуждала? В том виде, в котором она в тебя была вложена? Именно шестерня?

В.: А чтобы ничего у нас с тобой не было. Чтобы наши отношения уничтожились. Самоуничтожились.

П.: А сейчас? Какое сейчас её желание? И, соответственно, влияние? Матери, я имею в виду?

В.: Да, в общем-то, такое же.

П.: Ничего не изменилось?

В.: Не то чтобы ничего… Но в общем…

П.: Значит, без шестерни наши взаимоотношения были бы лучше?..

В.: Да.

П.: Кстати, как она там поживает?

В.: Половина. Только половина зубчиков осталось… Она очень не хотела, чтобы у меня родилась дочка. А я так хотела ребёнка, мечтала… Всё время мне говорила: намучаешься с ней, намучаешься…

П.: Внушала?

В.: Не осознавая. Да! В сущности, она хотела, чтобы я с дочкой намучилась. Хотя на словах говорила, что желает мне счастья.

П.: Смотришь на шестерню?

В.: Смотрю. Моего ребёнка только сластями подкупают; а легла я в больницу, ребёнок записан был к зубному — не отвели.

П.: Зубчик какой-то заговорил?

В.: Да. Вернее, не столько зубчик, сколько нечто, с ним связанное… Да их вообще всего три осталось. Правильно говорят, что детьми дерутся…

П.: Узнаю Толстого! «Крейцерова соната»! Там этот человек, который, застав жену с любовником, убил её, рассказывал, что они детьми дрались. Он, кажется, больше старшей девочкой, а она сыном, не помню каким.