Страница 34 из 157
«Джульетта для одного — одно, для другого — другое, а для третьего — ноль, потому что он женщин вообще за людей не считает», — говорит Б. Н. и обвиняет мою точку зрения, что Джульетта — единица.
<…>
Как только я встречаюсь с учеными, Коном, а в этом случае со Стругацким, я всегда спотыкаюсь об убеждение, которое для этих людей не вызывает сомнения: о пропасти меж искусством и наукой и о том, что искусство живет в субъективном восприятии и оттого не может претендовать на объективность, как это делает наука. Даже то, что Стругацкий — писатель, и при этом замечательный, не помогло ему преодолеть в себе ученого.
И о фильме все неверно:
1. Исходные: Стругацкий мной и Костей вполне доволен, он от нас этого не ожидал. Он видит хорошие вещи в материале и, собственно говоря, по-барски считает: «Какого вам еще рожна?!» У меня другая мера требований в фильме. Вспоминаются слова А. Д. Дикого, сказанные якобы В. И. Немировичу-Данченко: «Это вы думаете, что спектакль талантливый, а спектакль гениальный!»
2. Исходные: Стругацкий считает, что героем фильма является ситуация. (Дескать, у фильма нет главной задачи в решении этого образа.) Это тоже для меня неприемлемо: для этого Ларсен слишком много болтается в кадре, слишком много ему отдано в экспозиции, в финале и т. д. Герой-ситуация — это не инженерное соображение, оно абсолютно не созидательно. Это уже для искусствоведческих разборов. Тем более что нет никакой надобности противопоставлять героя и ситуацию.
3. Исходные: в определении задачи и жанра будущего фильма Б. Н. Стругацкий откровенно двойственен до порога проституции: фильм-то о конце света, но… к счастью, мир не погиб, главное — остаться человеком, но… не каким-то там героем…
<…>
<…>
— Прежде вы не получали никаких государственных наград?
— Это не совсем так. Если вы помните, в 1986 году вышел фильм «Письма мертвого человека», за который дали Государственную премию. Поскольку я был участником написания сценария, мне премию тоже вручили. Я ужасно отбивался, поскольку считал свою роль очень маленькой, даже пытался отказываться, но мне объяснили, что ежели я откажусь, то будет грандиозный скандал и премии за фильм не получит вообще никто. «Дают — бери, бьют — беги». Так что эту премию я никогда не считал своей, поэтому будем считать, что президентская премия — первая, которая отмечает творчество Стругацких. Всякий понимающий положение дел человек понимает, что это премия не Б. Стругацкому, а писателю по имени «Аркадий и Борис Стругацкие», которого давно уже принято сокращенно называть АБС. Этого писателя государство, наконец, отметило — чего раньше никогда не было.
<…>
В архиве БНа сохранилась телеграмма, полученная 4 октября 1986 года. Текст телеграммы таков: «УВАЖАЕМЫЙ БОРИС НАТАНОВИЧ УКАЗОМ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР 22 АВГУСТА 1986 ГОДА ВЫ НАГРАЖДЕНЫ МЕДАЛЬЮ ЗА ТРУДОВУЮ ДОБЛЕСТЬ СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕМ ВЫСОКОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ НАГРАДОЙ ЖЕЛАЕМ ЗДОРОВЬЯ НОВЫХ ТВОРЧЕСКИХ УСПЕХОВ = ЧЕПУРОВ».
Фильм «Письма мертвого человека» вызвал многочисленные отклики в прессе. Высказался по его поводу и АНС.
Это фильм о конце света.
Конец света. Светопреставление. Армагеддон. Пралая. Рагнарек. По-современному — термоядерное самоистребление человечества.
К тому моменту, когда зал погрузится в темноту, зрителю надлежит взять себя в руки и сосредоточиться. Во-первых, потому, что в огромной массе своей наш зритель (и мировой зритель) все еще относится к кинематографу как к средству пассивного, почти бездумного развлечения, призванному вызывать чувство душевного комфорта и уж никак не отягчать душу ощущениями тяжкими, переживаниями неприятными, раздумьями непривычными. Во-вторых, это первый в истории советской кинематографии опыт на такую тему и такого экранного воплощения.
Фильм, завязкой которого выступает ядерная катастрофа. Фильм без надежды.
Кто-то где-то нажал на пресловутые кнопки. Под ударами адских бомб гибнут в тысячеградусном пламени города, средоточия культурных, исторических, национальных ценностей, гибнут целые страны, гибнет человечество. Конец. Помощи ждать неоткуда. Да и кому помогать?
Вот случайно уцелевшие кварталы какой-то столицы. Они уцелели не более чем Герника, Ковентри, Сталинград, Варшава. Неистовые пожары среди рухнувших стен, вопли боли и ужаса, тлеющие трупы, горит одежда на бегающих в панике людях. Бесплодно-героические усилия пожарных, что-то пытаются предпринять полубезумные медики, мечутся утратившие руководство остатки военного гарнизона, но это только судороги, так бессмысленно дрыгает лапками обезглавленный труп лягушки при прикосновении проводов батарейки. Загнать уцелевших в метро. Отделить уцелевших от тех, кто все равно обречен, несет свою смерть в себе и погибнет через несколько дней или часов.
С таких вот сцен начинается действие, хотя начало это режиссер парадоксально и умно поместил в середину картины как ретроспекцию, и сцены эти представляются мне органичными и уместными. Высказываются и иные взгляды. Один из моих друзей, отличный специалист по кинематографу, нервно заметил: «А вот все эти ужасы показывать бы не надо…» Но он так и не смог объяснить мне, почему не надо. Кажется, органичными для фильма он их не счел. Но я-то убежден: при всех прочих равных условиях (талант создателей фильма и так далее) надо либо все, либо не надо фильма.
Не будем здесь рассматривать подробно содержание фильма. Это странный и вызывающий глубокое волнение рассказ о том, как жили (и умирали) несколько уцелевших в течение нескольких дней после катастрофы. Укрывшись в подвале, давным-давно превращенном в атомное убежище, они лишь время от времени делают вылазки в страшный и отравленный мир, который так недавно был их привычным миром, чтобы попытаться раздобыть медикаменты и еду, карабкаются по развалинам, неуклюжие в непременных противогазах и защитных накидках, прячась от осатаневших солдат, действующих грубо и беспощадно по какой-то неведомой «инструкции». И эти люди не просто страдают, хоронят и умирают. Они пытаются подвести итоги. Итоги истории (которая навсегда прекратила течение свое), жизни (которая прекратится не сегодня-завтра), своим прежним убеждениям (которые теперь не имеют никакого значения). и оглушенные, обреченные, все так или иначе тронутые безумием, они до конца сохраняют честь, любовь, чувство ответственности друг перед другом… Да, несмотря на невиданно мрачную фантасмагоричность антуража, фильм «Письма мертвого человека» выдержан в лучших традициях высокого гуманизма русской классики, в лучших традициях бессмертного русского реализма.
Коль скоро речь зашла об оценках, не могу не признаться, что мне представляется, что фильм «Письма мертвого человека» являет собой одну из вершин в мировой кинематографии. Задуманный в свое время как ответ на задорный вызов американцев — снять ленту о том, что может произойти с населением провинциального городка в случае возникновения ядерного конфликта, он в щепки разметал детские рамочки зарубежного «фильма катастроф», оперирующего, как правило, сверхъестественными ситуациями и безликими героями («Вирус», «Падение Нью-Йорка», «Землетрясение», «Гибель Японии» и так далее), и взошел на экран как умная и жестокая драма о современных людях в ситуации, для исключения которой из истории человечество должно употребить все свои силы. Американский аналог этого фильма, снятый год назад, «На следующий день», видится в сравнении аляповатой картинкой на обложке проходной книжонки. И если есть в зарубежной кинематографии фильм на эту тему, достойный встать рядом с «Письмами», то это только великолепная работа Крамера «На последнем берегу».
Так, по моему мнению, молодой режиссер К. Лопушанский первым своим фильмом начисто перечеркнул известную пословицу о первом блине.