Страница 96 из 157
3. Не помню, писал ли тебе о визите московского ти-ви в Ленфильм. Эта редакторша встретилась с Рохлиным, показала ему заявку, и Рохлин сказал, что заявка ему нравится, Стругацких здесь любят и готовы с ними работать, но речь, естественно, может идти только о плане 72-го года. Не знаю уж, какие выводы сделала редакторша. Боюсь, что и заключение договора они отложат до соответствующего года.
4. Мишка Хейфец написал свою статью, я ее перепечатал и оставил себе один экземпляр. Не думаю, чтобы она могла пригодиться нам для нашей статьи. Ведь она написана простым советским журналистом, не понимающим, как это на таких явных марксистов-ленинцев позволяют нападать всяким, мягко выражаясь, невеждам, проявляющим в своих рассуждениях и абстрактный гуманизм, и внеклассовый подход к общественным явлениям, и даже просто непонимание политики партии. Вот, например, отрывок: «Будем говорить прямо: разве только за пограничными столбами существуют люди, убежденные, что достаточно набить брюхо… — и человечество достигнет счастья. А у нас разве не имела одно время хождение негласная практика, согласно которой производственные успехи автоматически считались идеологическими достижениями? И разве не по этой практике бил октябрьский Пленум 1964 года? И разве не против нее же был направлен написанный тогда же роман ХВВ — роман о первостепенной важности ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ борьбы с буржуазным сознанием!» Сам понимаешь, так писать нам невозможно.
5. Как нам писать возможно, я что-то плохо понимаю. Больше всего ХОЧЕТСЯ писать о критике и в том же стиле, что и первая наша неопубликованная статья на эту же тему. Но писать о критике — это значит писать, во-первых, о критиках, а Синельников против, а во-вторых — писать о себе, о своих книгах, а это будет похоже, словно мы оправдываемся. Значит, надо стиснув зубы написать спокойную академическую статью «Что такое фантастика». Это скучно. Значит, надо вносить полемический элемент — защищать романы-предупреждения, ставить на место утопии, отстаивать право на сатиру. Что ж, можно попытаться. Ты не набросаешь ли, ну, хотя бы расширенного плана? А то я вожусь сейчас с Лешкой, работа премерзкая — сокращаем — очень высасывает.
Ну вот, пока и всё. Крепко жму ногу, твой [подпись]
P. S. Ленке очень сочувствую. Молюсь за ее зуб и бедную добрую десну. А мамочка всё болеет. Очень это огорчительно.
В архиве АБС есть статья Р Глаголева, журналиста из Ленинграда, датированная 4 ноября 1969 года. Статья эта, к сожалению, так нигде и не была опубликована. Посвящена она как раз последним критическим работам о творчестве АБС. И только по цитате из письма БНа можно понять, что «Р. Глаголев» на самом деле — это Михаил Хейфец.
1. Обыкновенный парадокс.
Писатель Геннадий Гор недоволен критиками. Они (за редким исключением) из всей многообразной плеяды советских фантастов выделяют только братьев Стругацких.
Надо признать, что в действительности дела фантастики обстоят еще мрачнее, чем это определил Г. Гор: преимущественно книгами Стругацких интересуются не только критики — это бы еще куда ни шло, — но и читатели. Неумолимые данные социологических обследований свидетельствуют: во всех графах читательских опросов — социальных, территориальных и возрастных — Стругацкие уверенно занимают либо первое, либо второе (за Брэдбери или Лемом) место. Их отечественные коллеги остаются далеко позади.
Однако можно предсказать без ошибки, что сами Стругацкие с радостью поддержат пожелание Г. Гора скорее переключить внимание критики на других фантастов. И не только из желания разделить с кем-нибудь бремя своей известности. Налицо парадоксальное, хотя и не редкое явление! Самые популярные в публике фантасты, писатели с европейской известностью, чьи книги в нашей стране раскупаются с поистине космической скоростью, — Стругацкие в последние годы имеют по преимуществу отрицательную оценку в критике.
Как же возник этот странный разрыв читательских и профессионально-критических оценок?
2. Как это делается?
Придется углубиться на несколько лет назад. В историю вопроса, как говорят ученые.
Первой повестью Стругацких, заслужившей отрицательную оценку в критике, была «Далекая Радуга». Вот основной упрек, обращенный к повести и только что повторенный В. Свининниковым в сентябрьском номере «Журналиста»: «Надуманный, из пальца высосанный морально-этический конфликт: кого спасать — ученых ли, чьи знания очень нужны планете, или детей. Трижды прав Ю. Котляр, который заметил в своей критической статье, что такой конфликт решается однозначно при любом общественном строе (спасаются всегда дети. — Р. Г.), не то что в коммунистическом будущем».
Оставим на совести В. Свининникова более чем странную оговорку о том, что «при любом общественном строе» детская жизнь ценится всегда дороже любых знаний, нужных государству. (Он, видимо, плохо знает историю вообще, а историю гитлеровского райха в особенности — хотя об опытах эсэсовских ученых над детьми писали не только в специальных статьях.) Дадим В. Свининникову, как говорится, режим наибольшего благоприятствования: будем считать, что критик думал только о социалистическом строе, при котором детская жизнь, казалось бы, должна цениться выше любых знаний, необходимых обществу.
Внешне этот тезис выглядит красиво. По сути же он является проявлением того самого абстрактного гуманизма, который неоднократно критиковался на страницах самого «Журналиста».
Достаточно напомнить имена пятнадцатилетнего Чекалина, семнадцатилетней Космодемьянской, советских и вьетнамских мальчиков-разведчиков, в литературе — например, Ивана из великолепного рассказа Богомолова «Иван». Во всех этих жизненных эпизодах возникал конфликт, «из пальца высосанный» Стругацкими: взрослые, сильные люди решили, посылать ли им на смерть детей ради знаний, необходимых отряду, корпусу или армии. Посылали детей, испытывая муки, боль, злобу на самих себя, — и все-таки посылали! Потому что отстаивали нечто, в их глазах более ценное, чем даже детская жизнь, — отстаивали социальные и духовные основы своей Родины.
В «Далекой Радуге» возникает конфликт между этими людьми, людьми социалистического сознания, и героями, представляющими взгляды новой эпохи — коммунизма. В ситуации, когда уже никто не посягает на основы справедливого общества — и только тогда! — жизнь ребенка становится абсолютной ценностью. Стругацкие стремились уловить момент духовного перехода людей от социалистических к коммунистическим нормам жизни. А их упрекают, что коммунистические нормы якобы действуют «при любом общественном строе»!
Вряд ли имеет смысл вспоминать здесь критику следующего романа — «Трудно быть богом», так как нынче даже такой решительный противник Стругацких, как В. Свининников, фактически вынужден признать ее полную несостоятельность. Стругацких упрекали в том, что они отрицали необходимость вмешательства человека в ход исторического процесса. Между тем, как раз идею такой необходимости они вынесли даже в заголовок своего романа!
«Хищные вещи века»… Критическая артиллерия била уже по площадям! Напомним хотя бы аргументы самой последней статьи — реплики в споре А. Белоусова: Стругацкие не имели права «вопреки элементарной логике» (!) разоблачать буржуазную идеологию, не описав тут же социальную структуру «неостроя». Как будто бы задолго до Стругацких учитель советских писателей Горький не написал, скажем, пьесы «На дне», где нет ни слова о финансовом капитале, но которая целиком была направлена против буржуазной этики и идеологии. Право, неловко напоминать такие азбучные примеры доктору филологических наук…
Еще более удивителен второй аргумент А. Белоусова: дескать, мрачная картина распада Страны Дураков, угрожающего всему человечеству, никак не согласуется с традициями советской фантастики, воспевающей человека-творца. Подобно В. Свининникову, А. Белоусов, едва речь заходит о фантастике, превращается сразу в поборника абстрактного гуманизма. Начисто забыто, что человечество даже в будущем встретит неизбежную классовую борьбу, которая по мере усиления социализма будет приносить новые и временами необычные формы. Забыто, что разоблачение буржуазного мира и идеологии (только об этом мире идет речь у Стругацких, это признает и А. Белоусов) вовсе не означает унижения ВСЕГО человечества, а только одного — отмирающего общественного строя (один из персонажей пишет диссертацию о Стране Дураков — «Инстинктивная социология разлагающихся общественных формаций»). С каких это пор в советской критике разоблачение буржуазного мира считается несовместимым с нашими традициями?