Страница 23 из 157
Подписал за нас обоих договор на «Обитаемый остров». Аванс переводят третьего. Из «Мира» выслали договор на предисловие. А по «Мол. кафе» нам вместе причитается 180 руб. Приедешь — выдам наличными.
Вот всё. Вышли соображения по предложению Тани насчет главы в «Вокруг света».
Жму, целую, твой Арк. Да здравствуют отремонтированные челюсти.
Следующий материал в библиографии Авторов стоит несколько особняком. Юрий Медведев, который позднее еще встретится нам многократно и в весьма негативном контексте, в ту пору издательским чиновником не был, по отношению к АБС вел себя вполне благожелательно, работал в журнале «Техника — молодежи» и как-то раз организовал там публикацию интервью, якобы взятого им у Авторов в квартире на Бережковской набережной. Правда, достоверность текста вызывает сильнейшие сомнения, ибо, насколько известно, с обоими братьями интервьюер вообще не встречался, в лучшем случае имела место беседа с одним АНом, далее «разложенная на голоса». Сейчас уже невозможно восстановить степень истинности того или иного высказывания, приписанного Авторам. Вероятно, тогда Медведев был уже шапочно знаком с АНом, но такого знакомства, конечно, недостаточно для столь вольных «шалостей».
Волей судеб именно Ю. Медведев, в будущем один из наиболее рьяных гонителей Авторов, нечаянно поспособствовал анонсированию их двух новых повестей (одной — под собственным именем, другой, будущей «Сказки о Тройке», — под рабочим названием). Тех самых, которые затем оказались отлученными от печати и для абсолютного большинства читателей надолго оставались только названиями, упомянутыми в этом самом интервью, опубликованном в № 7 «Техники — молодежи».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.
А — Аркадий Стругацкий, писатель-фантаст.
Б — Борис Стругацкий, писатель-фантаст.
Я — автор репортажа.
Сознаюсь: я далеко не сразу полюбил их творчество. Первые повести этого, в ту пору еще непонятного для меня содружества астронома и японоведа казались мне слишком «приземленными», «реальными». В ту пору я упивался звездными мостами «Туманности Андромеды», открывал для себя медлительную, мерцающую прозу Рэя Брэдбери, зачитывался Станиславом Лемом.
И вдруг — «Далекая Радуга». Я «проглотил» ее сразу, в один присест, за одну ночь. С тех пор меня не покидает видение планеты, сотрясаемой страшной неведомой Волной, и последние нуль-перелетчики уходят под звуки банджо в смыкающиеся ворота огня, и в одиноком небе висит корабль со спасенными для будущего детьми.
С тех пор братья Стругацкие написали несколько новых книг. Они переведены во многих странах мира. Герои этих книг, перенесенные волею таланта их создателей из будущего в настоящее, разбрелись по всей Земле.
Вот о чем я думал, когда солнечным московским утром вышагивал по Бережковской набережной к дому, где обитают Стругацкие. Поднялся по лестнице. Позвонил. Был препровожден в кабинет. Огляделся. Наверное, бессмысленно говорить, что все кабинеты писательские одинаковы: вдоль стен книжные полки, заставляющие сердце библиофила вздрагивать; на столе — завал писем и рукописей.
Вошли Аркадий и Борис. Они точно такие, как на прилагаемой фотографии. Поскольку мы и раньше были знакомы, я, не давая братьям опомниться, ринулся в волны «фантастического» интервью.
Я. Выходит всё больше и больше фантастических книг. Фантастика властвует над сердцами и умами миллионов читателей. Теперь существуют два мира: реальный и фантастический — с машинами времени, с роботами, со сверхсветовыми скоростями. На ваш взгляд: что есть фантастика? Какой вам видится история развития этого жанра?
А. (доставая откуда-то записную книжку и перелистывая ее). Когда занимаешься любимым делом, невозможно уйти от искушения определить суть его (дела) железной формулировкой. Фантастика — литературное отображение мира, сильно сдобренного человеческим воображением. Как заметил Абэ Кобо.
Б. (подключаясь). Да, как заметил наш японский друг Абэ Кобо, фантастика — пралитература, первичная литература. Мифы, сказки, поверья, легенды — фантастика младенческого возраста человечества. Конечно же, мифология — эта милая гипотеза о существовании сверхъестественных сил — пыталась осмыслить лишь природу, а не социальные коллизии. Но полз ледник, сметая всё на своем пути, но огонь и наводнения пожирали первые творения рук человеческих, но орды варваров сеяли смерть и уничтожение — и человек начинал понимать: жизнь — это не подчинение воле богов, а скорее борьба с ними. Так возникла потребность в утопии (дословный перевод этого греческого слова — «место, не существующее нигде»). Утопия — одна из форм критики настоящего во имя будущего.
Я. Значит, и утопический проект Филеаса Халкедонского, и «Республика» Платона, и «Утопия» Томаса Мора, и «Город Солнца» Кампанеллы — все эти произведения, будучи свободной игрой фантазии, выражали неудовлетворенность людей существующими отношениями?
Б. Да, это, так сказать, попытки социального осмысления мира. Реализм — их естественное завершение. Человек, будучи от природы исследователем, не мог не ощутить потребности в реализме.
Я. А Свифт? Его смело можно называть реалистом, но вместе с тем,
А. Правильно. Элементы того, что мы теперь называем фантастикой, — спутники реализма со дня его рождения. Более того, есть блистательные писатели, в чьем творчестве реализм и фантастика неразделимы.
А, Б и Я (вместе). Гоголь, Бальзак, Достоевский, Гофман… Михаил Булгаков… Брэдбери.
Б. Да, Брэдбери — один из великолепных представителей фантасмагории.
Я. Забыли Жюля Верна и Герберта Уэллса.
А. Жюль Верн — другое. Он первый понял, что в мире дает о себе знать влияние технологии. Он осознал: Земля медленно, но неотвратимо населяется машинами.
Б. И сам помог этому «размножению» машин, хотя до конца своих дней опасался, что его железные питомцы со временем могут стать даже причиной регресса общества. Жюль Верн — певец технологии. Люди и их отношения между собой интересовали его лишь как иллюстрация к техническим идеям. Талантливые описания последующих технических открытий — вот суть любого из его романов.
Я. Мысль интересная, но…
Я встал, взял с полки томик Жюля Верна и открыл наугад.
«…Вернувшись на „Наутилус“ после двух часов работы, чтобы поесть и немного отдохнуть, я сразу почувствовал резкую разницу между чистым воздухом аппарата Рукверойля и сгущенной, перенасыщенной углекислотой атмосферой „Наутилуса“. Воздух не обновлялся внутри корабля почти сорок восемь часов и был уже мало пригоден для дыхания.
За двенадцать часов непрерывной работы нам удалось вырубить из очерченного на льду овала слой толщиной только в один метр…»
Я. …Но ведь и Герберт Уэллс.
А. О, Уэллс совсем другое.
Юрий Олеша называл его романы «мифами нового времени — мифами о машине и человеке». Он первый понял, что введение фантастического приема необычайно выявит основные тенденции развития общества. Это он понял интуитивно. Занимаясь сугубо реалистическими проблемами, он решал их с помощью приемов фантастики. «Человек-невидимка» более резко отразил сущность английского мещанина, чем все уэллсовские нефантастические романы, вместе взятые. После него мало кто сомневался, что в общем спектре литературы фантастике по силам яркое освещение социальных тенденций. В этом суть дела. Не случайно за рубежом никто не считает Герберта Уэллса фантастом. А вот Жюля Верна считают, хотя он дал романтические образы.
Я. Значит, разделившись — условно! — на «уэллсовскую» и «жюль-верновскую» линии, фантастический жанр в таком виде и дожил до наших дней?
Б. В принципе да. Вот послушайте: наугад прочту абзац из Уэллса (он раскрыл лежащую под рукой книгу):