Страница 125 из 157
В этом же году на Авторов впервые обратило внимание зарубежное эмигрантское издательство, выпускающее альманах «Посев» (Франкфурт-на-Майне). В № 78 альманаха опубликована СОТ, в этом же и следующем номерах — статья Д. Руднева, в которой критик немалое внимание уделил АБС.
<.. > фантастика середины шестидесятых годов могла бы питать надежды на расцвет в будущем, если бы развивалась в условиях свободы творчества. Но, по-видимому, поддержки читателей (их насчитывается более трех миллионов) и целеустремленности некоторых писателей-фантастов было недостаточно, чтобы обеспечить этому жанру полноценную жизнь. Журнал, посвященный фантастике, так и не был создан. Ежегодные сборники, выпускаемые изд-вами «Знание» и «Молодая гвардия», оказались малоинтересными, и появление в них ценных произведений (например, «Суета вокруг дивана» Стругацких или рассказы Лема в 1965 г.) осталось исключением.
Тем более выделяются на фоне общей бездарности и скуки произведения Лема и братьев Стругацких, которые, вопреки общей тенденции, продолжали углублять свое творчество, кульминационным пунктом которого я считаю вторую часть повести «Улитка на склоне».
<…>
На одной из планет, например, диктаторы — так называемые Неизвестные Отцы. Одна из политических групп захватила власть в свои руки, воспользовавшись разрухой и трудностями после проигранной войны.
«Здешний мир висит на волоске, все шатко, призрачно, эфемерно, не на что надеяться, не на что опереться, и вот появляются Неизвестные — опора, надежда, устойчивость, обещание жизни. Отказаться от них, усомниться в них означает потерять твердь под ногами, повиснуть в зловещей пустоте…»
Неизвестные Отцы — анонимны для своих подданных. Граждане думают, что власть принадлежит безраздельно и равно всем Отцам. Но это — обман. Среди Неизвестных Отцов есть главный — «Папа». Между собой они все на «ты», именуют друг друга ласкательно: Умник, Головастик, Дергунчик, но все боятся Папы и не доверяют друг другу. Любимое их занятие — подкапывание под ближайшего вышестоящего… Но они понимают, что режим может держаться только, если население ничего не будет знать об их интригах друг против друга, и мусора из избы они не выносят.
Однако строй диктатуры, открытый или коллективно-анонимный, включает в себя отнюдь не только диктатора (или диктаторов). У него два столпа утверждения: система террора с концлагерями и бюрократия.
Население диктаторской или тоталитарной страны делится на три основные категории: первая — те, кто сажают, вторая — те, кто сидят, третья — те, кто будут сидеть.
Начнем с нескольких характеристик первой.
«Легионеры, мы — опора и единственная надежда государства в это трудное время. Только на нас могут без оглядки положиться в своем великом деле Неизвестные Отцы. Хаос, рожденный преступной войной, едва миновал, но последствия его тяжко ощущаются до сих пор. Легионеры-братья! У нас одна задача: с корнем вырвать все то, что влечет нас назад, к хаосу. Враг на наших рубежах не дремлет. Но никакие усилия армии не приведут к цели, если не будет сломлен враг внутри. Сломить врага внутри наша и только наша задача, легионеры».
Подследственный обращается к молодому, неопытному работнику органов безопасности:
«Вы еще молодой человек. Все архивы после переворота сожгли, и вы даже не знаете, до чего вы все измельчали. Это была большая ошибка — уничтожать старые кадры: они бы вас научили относиться к своим обязанностям спокойно. Вы слишком эмоциональны. Вы слишком ненавидите. А вашу работу нужно делать по возможности сухо, казенно — за деньги. Это производит на подследственного огромное впечатление. Ужасно, когда тебя пытает не враг, а чиновник. Вот посмотрите на мою левую руку. Мне ее отпилили в доброй довоенной охранке, в три приема, и каждый акт сопровождался обширной перепиской. Палачи выполняли тяжелую, неблагодарную работу, им было скучно, они пилили мою руку и ругали нищенские оклады. И мне было страшно».
В прокурорской работе залог успеха — методика.
«Прошлое этого человека туманно. И это, конечно, неважное начало для знакомства. Но мы с вами знаем не только, как из прошлого выводить настоящее, но и как из настоящего выводить прошлое. Это называется экстраполяцией».
У представителей первой категории, т. е. тех, кто сажает, существует тенденция представителей второй категории не считать людьми.
Земляне на одной из планет допрашивают пойманного концлагерного охранника.
«— Сколько стражников в лагере?
— Два десятка.
— Сколько людей в хижинах?
— В хижинах нет людей.
— Кто живет в хижинах?
— Преступники.
— А преступники не люди?
На лице (охранника — Д. Р.) изобразилось искреннее недоумение. Вместо ответа он нерешительно улыбнулся».
Конечно, взгляд на заключенных самого писателя обычно иной.
«Минут через десять он увидел вторую заставу. Это был аванпост огромной армии клетчатых рабов, а может быть, и не рабов как раз, — а самых свободных людей в стране».
<…>
Если работники госбезопасности — мышцы и кулаки тоталитарного режима, остов его — бюрократия.
Для чиновника начало начал — место. Оно определяет все его житейские отношения: внешнее почтение и скрытую зависть к вышестоящим, тиранство по отношению к нижестоящим и глубокое презрение к нечиновникам. Чиновник боится всякого риска, но тянется к повышению, часто очень рискованному, отстраняет все моменты, мешающие достижению цели (например, совесть и «неясность»), и старается не отличаться во взглядах от остальных чиновников того же уровня.
Государственный прокурор получил повышение:
«А ведь жалко будет, пожалуй, уходить отсюда — нагрел местечко за десять лет. И зачем мне уходить? Странно устроен человек: если перед ним лестница, ему обязательно надо вскарабкаться на самый верх. На самом верху холодно, дуют очень вредные для здоровья сквозняки, падать оттуда смертельно, ступеньки скользкие, опасные, и ты отлично знаешь это и все равно лезешь, карабкаешься — язык на плечо. Вопреки обстоятельствам — лезешь, вопреки собственным инстинктам, здравому смыслу, предчувствиям — лезешь, лезешь, лезешь. Тот, кто не лезет вверх, тот остается внизу, это верно. Но тот, кто лезет вверх, падает туда же — вниз…»
<…>
Над обрывом, у края волшебного и таинственного леса, стоит Управление — концентрат чиновничьей тупости и бездарности. Если лес — образ будущего, неизвестного, неясного, образ самой жизни со всеми ее противоречиями, то управление и его служащие — образ близорукого, невежественного и ненавистнического подхода к противоречиям жизни.
«Невежество испражняется в лес. Невежество всегда на что-нибудь испражняется».
Вот набор высказываний, рисующих образ типичного чиновника Управления — искоренителя (!) Домарощинера:
«Мое отношение к лесу определяется моим служебным долгом… Человеку вообще нельзя сидеть на краю обрыва. Полная ясность может существовать лишь на определенном уровне… и каждый должен знать, на что он может претендовать. Я претендую на ясность на своем уровне, это мое право… а там, где кончаются права, там начинаются обязанности».
«Тебе (говорят искоренителю — Д. Р.) если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь для ясности».
Современному тоталитарному государству и тем более тоталитарному государству будущего высококвалифицированные ученые и интеллигенция столь же необходимы, как солдаты или полицейские. Их положение в тоталитарном обществе двоякое. С одной стороны, они находятся в привилегированном материальном положении, имеют доступ к книгам и иным источникам информации, запрещенным для прочих слоев населения. С другой стороны, они, именно в силу своей частичной привилегированности, особенно болезненно переживают условия того интеллектуального гнета, в котором им приходится работать. Часто в них уживаются наравне чисто умозрительные оппозиционные настроения с карьеризмом и пресмыканием перед сильными века сего. Ко всему этому, интеллигенция, как правило, ненавистна низшим слоям населения, которые отлично сознают ее роль в поддержке и укреплении режима террора и несоответствие между ее идеями и ее образом жизни.