Страница 43 из 56
-- Куда?
-- Неужто вы не знаете? Сердце ничего не говорит вам?
Сердце ему, действительно, говорило, что ему хотят доставить случай объясниться с своей беглой невестой, и, не делая уже дальнейших вопросов, он послушно последовал за своим вожатым.
-- Здесь вот и обождите, -- сказал Лович, приведя его в небольшую боковую комнатку.
Прошло несколько минут томительного ожидания. Вдруг -- легкий шорох. На пороге стояла она, его Маруся, стояла, как вкопанная, ни жива, ни мертва, потупив звездистые очи. Он так и рванулся к ней с распростертыми руками.
-- Люба ты моя! Радость моя!
Испуганно вскрикнув, она уклонилась от него и хотела, кажется, обратиться в бегство. Но он крепко ухватил уже ее за обе руки.
-- Нет, дорогая моя, теперь ты от меня уже не уйдешь, не уйдешь!
И, не выпуская ее рук, он подвел ее к покрытой персидским ковром лавке, усадил и сам уселся рядом.
-- Так вот где ты запропала: в монастыре у матушки-царицы! А я-то истосковался по тебе! Но на счастье наше ты еще не пострижена. Ведь ты только послушница?
-- Послушница... при государыне должна быть всегда одна из нас на послугах... -- как бы оправдывалась молодая послушница, не смея поднять глаз на своего собеседника, который ожигал ее своим солнечным взглядом.
-- А царица тебя, конечно, тотчас отличила от других, всей душой полюбила?
-- Да... ни на шаг уже не отпускает от себя...
-- Ну, теперь-то отпустит!
-- Зачем ей меня отпускать? Я перед ней ни в чем, кажись, не провинилась.
-- Очень даже провинилась!
-- В чем?
-- В том, что рвешься вон на волю: суженого конем не объедешь.
Игривая нота в голосе Курбского глубоко, казалось, оскорбила бедную девушку. На ресницах у нее выступили слезы.
-- И не грех тебе, Михайло Андреич, шутить так надо мною!..
-- Ну, полно же, полно! -- заговорил он вдруг совершенно другим уже, нежным тоном. -- Прости, моя милая: шутил я потому, что так счастлив, так счастлив! Ведь я тоже, благодаря Бога, свободен.
-- Свободен? А жена твоя Раиса?
-- Раисы третий год уже нет в живых.
В коротких словах рассказал он тут все то, что узнал про болезнь и смерть Раисы полгода назад от отца Смарагда, старика-священника князей Рубцов-Мосальских.
Но, странное дело! По мере того, как Маруся должна была все более убеждаться, что к браку ее с Курбским нет уже никаких препятствий, лицо ее становилось все грустнее, безнадежней.
-- Боже, Боже... -- лепетала она про себя. -- Чем я это заслужила?
-- Что такое? -- спросил Курбский, совсем сбитый с толку. -- Ты точно и не радуешься вместе со мной?
-- Чему радоваться-то? Разве это теперь возможно!
-- Чтобы нам пожениться? А почему бы нет?
-- Потому что я не княжна, даже не боярышня...
-- Но дороже мне всякой и княжны и боярышни...
-- То-то и горе! Хоть и будешь любить меня, как жену свою, а все же будешь меня стыдиться перед людьми...
-- Я тебя стыдиться?
-- Да как же: ни одна ведь родовитая боярыня не признает ровней себе дочь купеческую... А из-за меня и тебе не будет уже того почета при дворе...
-- Ну, это мы еще посмотрим! -- воскликнул Курбский, гордо выпрямляясь и сверкая глазами.
-- Наверное, говорю тебе. Нет, милый князь; пусти меня назад в монастырь; авось, со временем забудем друг друга...
От приступивших к горлу слез голос ее осекся. Тут, как из полу, перед обоими выросла темная тень: перед ними стоял молодой патер Лович.
-- Простите, если я прерву вашу беседу, -- заговорил он. -- Случайно находясь здесь рядом, я кое-что расслышал. Мой пастырский долг -- прийти вам на помощь. Не дозволите ли указать вам самый простой путь, как выйти, из затруднения к обоюдному вашему удовольствию?
Еще со времени своего пребывания на Волыни Курбский не доверял ни тому, ни другому из двух тайных иезуитов. Но младший и прежде не раз уже выказывал добрые человеческие побуждения; может быть, и теперь он руководился ими.
-- Будем вам очень благодарны, -- отвечал Курбский за себя и Марусю.
-- Изволите видеть, -- начал иезуит, -- как девица рассудливая, вы, пани, совершенно справедливо опасаетесь выйти замуж за царедворца: самим вам вряд ли когда-либо удалось бы занять подобающее место среди придворной знати, а из-за вас и супруг ваш стал бы как бы опальным.
-- Ну, вот, вот! Что я говорила? -- прошептала Маруся.
-- Теперь спрашивается: так ли вам уж обоим дорог этот придворный блеск, придворный шум? Или же вы предпочитаете мирное семейное счастье?
-- Конечно, семейное счастье! -- не задумываясь, отвечал Курбский.
-- А вы, пани?
-- Конечно, тоже... -- отвечала Маруся, все лицо которой расцвело новой надеждой.
-- А коли так, то о чем же горевать? -- продолжал патер. -- Ведь покойный батюшка ваш, пани, если не ошибаюсь, был крупный коммерсант, а вы после него единственная наследница?
-- Да... но дядя -- опекун мой...
-- Так что ж из того? Он заменяет вам отца.
-- Но деньги-то наши он пустил в оборот...
-- Ну, так он вас выделит.
-- Да захочет ли он?
-- По своей охоте или нет, но он должен вас выделить! А в эти смутные времена можно, я слышал, иметь прекрасные поместья за бесценок. И заживете вы мирно и счастливо вдали от суетных тревог придворного мира. Сам царь Соломон еще говорил про эту суету сует -- vanitas vanitatum...
-- Одно лишь вы упустили из виду, святой отец, -- сказал Курбский, черты которого опять слегка омрачились.
-- Что именно?
-- Что не жене содержать семью, а мужу...
-- Да разве все мое -- не твое, желанный ты мой? -- возразила Маруся, но, сама тотчас застыдившись, что назвала его так, зарделась до ушей и потупилась.
-- Совершенно верно, -- поддержал ее с своей стороны Лович, -- в доброй христианской семье разве может быть отдельная собственность? А кто, как не муж, глава дома? Кто, как не он, ответствует за целость общей семейной собственности? Да на ваших плечах, любезный князь, будет держаться весь дом. Спасибо еще, что плечи-то у вас такие широкие, богатырские! -- прибавил он с улыбкой.
В порыве благодарности Маруся схватила руку патера и прижала бы ее к губам, если бы он ее не отдернул.
-- Что вы, пани, что вы! -- сказал он. -- Все это мы с патером Сераковским живо оборудуем. Что же до свадьбы, то ее, пожалуй, придется несколько отложить, потому что на будущей неделе ведь назначена коронация государя, а там пойдут разные празднества...
-- Да почему нам не повенчаться до того? -- спросил Курбский. -- Когда вы, святой отец, располагаете переговорить с дядей моей невесты?
-- Может быть, еще сегодня.
-- Ну, а завтра мы и повенчаемся.
-- Уже завтра?! -- ахнула Маруся.
-- Доброе дело зачем откладывать? -- поддержал Курбского патер. -- Только в такой скорости свадьба, не взыщите, не может быть пышной.
-- Да на что нам пышность? -- отвечал Курбский. -- Чем тише и скромнее, тем даже лучше. Не так ли, моя дорогая?
-- О, да, конечно...
-- Ну, вот, стало быть, завтра вы будете уже счастливыми супругами, -- сказал патер. -- Но сегодня вы позволите мне все-таки первому пожелать вам всякого благополучия! А теперь, пани, не пора ли вам и к царице-матери?
-- Ах, да, да... -- спохватилась Маруся, вся пылая от смущения и счастья. -- Не знаю только, как мне пройти к ней...
-- А я, извольте, провожу вас. Ступайте, милый князь, ступайте своей дорогой, вас нам не нужно! -- шутливо добавил Лович, когда Курбский двинулся было за ними. -- На веку своем еще наглядитесь друг на друга.
-- Чем только мы заслужили такую вашу доброту! -- говорила Маруся молодому иезуиту, когда они вдвоем рядом палат шли к покоям царицы.
-- Чем? Да хотя бы уж тем, что оба вы из-за царя Димитрия и будущей царицы Марины столько настрадались. А кому же облегчать страдания своих ближних, как не служителям святой римской церкви.