На Москву!

-- Молчать, трусы! -- прикрикнул он громовым голосом на ропчущих; потом снисходительно, почти ласково обратился снова к Петрусю. -- Да знаешь ли ты, хлопче, что такое пытка? Вынесешь ли, когда тебе станут вытягивать жилы, ломать кости, поджигать пятки? Зело, видишь ли, млад ты уж...

-- Молод, да не махонький. Все вынесу, не пикну.

-- Ну, молодец, коли так.

-- Ради стараться!

-- А приведут тебя к Басманову, что же ты ему расскажешь?

-- Расскажу все то, что прописано в грамоте твоей милости.

-- И только?

-- Для красного словца, может, что от себя и прибавлю: маслом каши не испортишь.

-- Молодец! -- повторил, уже улыбнувшись, пан Запорский. -- Только чересчур то, смотри, не завирайся: не поверят.

-- Не бойся, добродию; не даром говорится: ври да знай меру. Мыслей своих не дам вызнать.

-- Ну, с Богом. Вот тебе грамота. Коня сам себе выберешь.

И Петрусь уже на коне, низко кланяется на все четыре стороны

-- Прощайте, панове братцы! Не поминайте лихом, коли кого ненароком обидел!

Нагайка его щелкнула, сам он пронзительно гикнул -- и брызги полетели. Только его и видели.

Читатели, вероятно, уже заметили, что Петрусь, при всем своем природном добродушии, был, как малоросс, с хитрецой. Вполне чистосердечно желая оправить доброе имя своих земляков-запорожцев таким удальством, которому позавидовал бы и "москаль" и поляк, он не без умысла, однако, умолчал о том, что видел уже Басманова -- и не раз, а два раза -- в Москве, при посещении последним Курбского в доме Биркиных. Готовый, конечно, в крайнем случае вынесть и пытку, он тем не менее утешал себя надеждой, что, благодаря доброму расположению Басманова к Курбскому, удастся извернуться, выйти сухим из воды.

Не жалея коня, он без отдышки проскакал без малого сорок верст. Здесь он наткнулся на неприятельский дозор, загородивший ему дорогу.

-- Стой! Куда едешь?

[]

-- Еду я в Кромы гонцом от всемилостивейшего государя моего, царя Димитрия Ивановича, -- с напущенною важностью отвечал Петрусь. -- Прочь с дороги -- задавлю!

И для вида хлестнул коня. Дозорные, разумеется, схватили коня за уздцы, а самого всадника без околичностей стащили с седла. Один из них предложил товарищам обыскать его.

-- Смейте вы только! -- продолжал хорохориться Петрусь. -- Не слышали, что ли, что я царский гонец?

-- Ай да гонец! Что с ним, ребята, долго разговаривать...

-- И пальцем меня не могите тронуть! Коли кому мне ответ держать, так не вам, а вашему воеводе. Кто у вас ноне-то воеводствует? Басманов, что ли?

-- Басманов с Голицыным...

-- Ну, так и ведите меня к ним. Гайда!

-- Еще приказывает, щенок!

-- Не ругайтесь, братове! Басманов Петр Федорыч с Москвы еще меня знает. Ежели вы меня к нему тотчас не представите -- задаст он вам такую трепку, что другой не попросите.

Угроза подействовала. Призадумались дозорные, пошептались меж собой и кончили тем, что провели пленника к походной ставке Басманова. Выслушав дозорных, Басманов послал за вторым воеводой, князем Голицыным, а сам тем временем начал допрашивать Петруся, для чего тот послан в Кромы.

-- Другому я ни за что бы не открылся, -- отвечал Петрусь с видом детского простодушия. -- Но твоей милости за долг святой полагаю. Мы с господином моим только тебе обязаны...

-- А господин твой кто такой?

-- Да князь Курбский Михайло Андреич. Про тебя, своего благодетеля, почитай что каждый день вспоминает.

Нахмуренные черты Басманова слегка прояснились.

-- И то ведь, я словно бы видел уже тебя при нем в Москве, -- сказал он. -- Ну, что, как рука твоего князя?

-- Спасибо за спрос, боярин: по милости Божьей совсем зажила. Кабы ведал он, что я угожу к тебе, так беспременно прислал бы и тебе тоже от себя поклон и грамотку.

-- А! Так в Кромы ты ехал с грамотой?

-- Эх, проговорился... -- пробормотал как бы про себя Петрусь.

-- Подай-ка ее сюда.

-- Извини, боярин, но пан Запорский не велел ее никому отдавать в руки, окроме самого атамана Корелы.

-- Какой такой пан Запорский?

-- А набольший передовой нашей рати.

-- Мне твой пан Запорский не указчик! Не выдашь мне ее доброй волей, так велю сейчас ведь отобрать насильно.

-- Эх-ма! -- вздохнул Петрусь и, будто нехотя, достал грамоту из-под подкладки шапки. -- Попадет мне от него здорово на орехи! Да противленье чинить твоей милости я не смею. А как прочтешь, вернешь мне ее опять?

-- Смотря по тому.

Басманов развернул лист, но не приступил еще к чтению, как в палатку вошел его соначальник, князь Голицын. В двух словах Басманов объяснил тому, в чем дело; после чего оба принялись вполголоса разбирать грамоту строка за строкой. По мере чтения их лица все более удлинялись и омрачались.

-- Вот не было печали!.. -- пробормотал Голицын. -- Недаром же твердил Розен, чтобы нам плюнуть на Кромы и идти прямым путем на Путивль, пока не подошли туда вспомогательные войска. Ан так и вышло!.. Знаешь ты, что тут пишут? -- отрывисто обратился он к Петрусю.

-- Откуда мне знать-то? -- отвечал тот с самой простоватой миной. -- Моего совета не спрашивали.

-- Но глаза-то и уши у тебя свои, чай, есть. Как велик отряд этого пана Запорского?

-- Боюсь соврать, боярин: не считал. Еще, поди, осерчаешь.

-- Коли спрашивают, так изволь отвечать! Много ль у него, по-твоему, человек в отряде?

-- По-моему?.. Да тридесять тысяч, полагаю, будет.

-- Эк хватил! И в грамоте-то сказано только по десять тысяч.

-- Про десять? Коли сказано, стало, маленько перехватил. Да, может статься, писана она раньше того, как подошли к нам эти польские гусары.

-- А давно то было?

-- Накануне только, что выступили мы сюда в поход. Вот хваты-то! Один как другой, на подбор! За ними, слышно, еще пешей шляхты идет не то пятьдесят, не то шестьдесят тысяч.

Воеводы озадаченно переглянулись.

-- Да правильно ли все это? -- усомнился опять Голицын. -- Попытать его разве?..

Сердце в груди у Петруся захолонуло. Но он и виду не показал.

-- Воля ваша, бояре, пытайте! -- смело сказал он. -- Окроме чистой правды, все равно ничего не выпытаете. Дерзнул ли бы я, боярин Петр Федорыч, сам посуди, говорить тебе неправду? Да мне за тебя попало бы так от моего господина! А то и сам ведь можешь меня опосля батожьем поучить.

Басманов ничего на это не ответил, но все-таки, видно, пожалел шустрого хлопца, потому что взял Голицына под руку и отвел его в сторону для тайного совещания. До слуха Петруся долетали имена Вальтера Розена и Ивана Годунова (брата Борисова).

-- Гей! Кто там? -- крикнул Басманов. -- Позвать сюда капитана Розена.

Забыл ли Басманов про присутствие Петруся, или, напротив, хотел, чтобы тот впоследствии мог удостоверить перед своим господином, что благоприятному для Димитрия исходу совещания способствовал главным образом он, Басманов, как бы там ни было, Петрусь был оставлен в палатке.

Капитан Вальтер Розен, начальник четырехтысячного иноземного отряда, происходил из лифляндских дворян и был атлет саженного роста. Но с его могучей фигурой и строгой военной выправкой ни мало не согласовались его добродушные, голубые, навыкате глаза под белобрысыми бровями и высокий тенор. Выслушав Басманова, он брякнул саблей и крикнул чуть не фистулой:

-- Da schlage ja das Do

-- Что вы, господин капитан, чертовски храбры, об этом никто не спорит, -- сказал Басманов. -- За всем тем, однако ж, вот уже три месяца, что и вы-то с вашими немцами и мы с нашею русскою ратью -- не много не мало -- полтораста тысяч, стоим здесь под Кромами и ни тпру, ни ну.