Друзья Карацупы

— Вы напились? Вы довольны? — рыбьи глаза улыбаются и тут же цепко прощупывают с головы до ног.

— Побаловался чайком, спасибо и на добром слове, — отвечает Фадей, стараясь казаться и говорить проще.

— Отлично. Теперь мы с вами побеседуем, не торопясь. Время у нас есть. — Гестаповец достает пачку папирос, угощает Фадея, закуривает сам. — Мы навели справки. Через Мильцера, твоего начальника, — без видимой причины переходит на «ты» следователь. — Он тоже ранен и вывезен на самолете.

Лицо Фадея просияло. Наплевать на Мильцера, а все-таки молодец, ей-богу! Сам выкрутился и мне помог.

— Спасибо, господин…

— Макс Гросс, называй меня так.

— Спасибо, господин Макс Гросс. Век вам этого не забуду.

Гестаповец поднял палец вверх:

— Век — слишком большой срок. Сто лет в наше время не проживешь… А ты не проживешь даже месяца, если забудешь нашу заботу о тебе.

С полминуты гестаповец смотрел на Ашпина, не мигая, потом сказал:

— Пойдете в партизаны.

Глаза у Фадея округлились.

— В партизаны?! Это как же?

Следователь осуждающе покачал головой:

— Не притворяйтесь, Ашпин. Опыт у вас есть уже. Я имею в виду ваше сотрудничество с нашей армией. Сейчас будете работать в гестапо. Разницы нет. И там, и здесь вы служите нам. — Гросс затянулся папиросой, потом, словно согласия Ашпина вообще не требовалось, продолжил: — Ваша задача такая. В течение месяца вы обязаны узнать связи партизан с подпольщиками Львова. А теперь… готовьтесь к расстрелу.

Фадей вздрогнул и побледнел. Гестаповец нахмурился.

— Спокойно, Ашпин! Никто вас не расстреляет. Нужен маскарад. Мы вывозим в лес на расстрел двадцать человек. Среди них один из партизанского отряда. Но он нем, как рыба. Или на самом деле мало знает. Ни одной явки, ни одного имени не вырвали. Возьмем хитростью. Так вот, выводим группу в лес, вы подаете команду и вместе с партизаном бежите.

— А остальные?

— Бегут, понятно, и остальные. Об этом договоритесь заранее. После крика — врассыпную. Охрана поднимает пальбу. Восемнадцать расстреляны при попытке к бегству, двоим посчастливилось уйти.

— Эти двое — я и партизан?

— Вы удивительно догадливы. Да, вы и партизан.

И еще, может быть, пощадим двоих — для отвода глаз. Четверо мучеников прямо из-под пули.

— А что это даст? — спрашивает Фадей.

— Сколько волка не стреляй, он все в лес глядит, — по-своему переиначивает поговорку гестаповец. — Так и партизан. В отряд пойдет, куда же еще. Тут вы и пустите слезу. Возьмет с собой, никуда не денется. Нравится вам маскарад? Ну?

Это «ну» означало — решай: либо к нам, либо…

Ашпин заторопился:

— Конечно, нравится! Опасно, слов нет, но ведь хитро задумано! И синяки, и рубцы мои тут пригодятся. У кого же возникнут сомнения? Из могилы, можно сказать, вышел вместе с ним… Только, чтоб не подстрелили, — с опаской произнес Фадей. — Хоть и врассыпную кинемся, а как начнут очередями…

Гестаповец успокоительно помахивает рукой:

— Бегите за партизаном, не спускайте с него глаз. Остальное пусть вас не беспокоит. Не бойтесь, не подстрелят.

Полгода Фадей верой и правдой служил гестаповцу. Удалось-таки ему разнюхать насчет связных и в конечном счете провалить явку. Через полтора месяца он скрылся из партизанского отряда и явился к Максу Гроссу. Свой рассказ Фадей сдобрил хорошей порцией лести: «Господин Гросс очень и очень проницателен. При побеге нас двоих (а всего четверых) и в самом деле не убили. Я в конце концов попал в лес, зарекомендовал себя в первом же бою, не пощадил живота, как и советовали вы, господин Гросс».

Но Гросс остался недоволен.

— Плохо, что сбежали. Надо было свое исчезновение обставить иначе: пасть в перестрелке с нами, например, сделать вид, что вы убиты. Партизаны отходят, вы остаетесь.

Кроме того, когда через неделю Фадей привел карательный отряд на высоту, заросшую буком и ясенем, партизан там не было. Ашпин, по-собачьи заглядывал гестаповцу в лицо, пытался объяснить: неделя — большой срок, долго готовилась операция.

Гестаповец орал, топал ногами, потом сменил гнев на милость: все-таки этот паршивый тип успел взять кое-какие сведения, были схвачены двое связных, пришедших из леса. Для первого раза неплохо. Можно бы его послать еще в одно партизанское гнездо. Но найн, найн! Следует быть осторожным.

Два месяца Фадей работал смазчиком в железнодорожном депо. Где шепотом выражал недовольство новым порядком, где вполголоса, где и кулак из-под полы показывал. Гросс считал: в депо действует диверсионная группа. Поезда летели под откос на перегонах. И не всегда от партизанских мин, подложенных под рельсы. Взрывались паровозные котлы, вагоны с боеприпасами. Не надо быть проницательным, чтобы понять: взрывчатка закладывалась либо в уголь, который пожирался паровозной топкой, либо в вагоны, начиненные бомбами и снарядами. Это было наверняка так. Но кто, кто тот негодяй? Этого Гросс, увы, не знал.

Шепотки и недовольное бурчание по поводу гитлеровцев не очень-то открывали души. Каждый ходил по краю пропасти и каждый понимал, что слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Кто он, этот новичок? Люди сторонились Фадея, либо угрюмо отмалчивались, когда он говорил: «Эх, мне бы верных товарищей, показал бы я подлым захватчикам».

Гросс опять был недоволен. Прошел месяц — и никаких следов. Еще полмесяца. Опять ничего? «Шлехт, Ашпин, шлехт!» («Плохо, Ашпин, плохо!»).

А не устроить ли опять маскарад? Дня через два на перроне гитлеровские солдаты стали избивать мальчишку. За что — никто не знал. Фадей в это время шел вдоль состава вместе с напарником Евгением Кротовым. Они осматривали буксы. Было это ночью.

— Убьют пацана, как пить дать убьют… — прошептал Евгений.

— Гады, ну погодите, за все рассчитаемся, — так же тихо ответил Фадей и присел за вагонами. Дал знак Евгению. Тот сделал то же самое.

— Что ты задумал?

— Молчи, — Фадей приложил пальцы к губам, вытащил из кармана пистолет.

— Ты с ума сошел! — Кротов попробовал ухватить Ашпина за руку. Фадей отмахнулся.

— Не мешай!

Прицелился и выстрелил три раза в сторону тускло освещенного перрона.

Не сговариваясь, оба нырнули под один состав, под другой, под третий. С перрона донеслись автоматные очереди. Стреляли, видно, не по ним, поскольку свиста пуль не было слышно.

У четвертого состава оба выпрямились, но, прежде чем разбежаться в разные стороны, Кротов успел крикнуть:

— Спрячь оружие!

Через месяц Макс Гросс потирал руки. Рыба сунулась-таки в расставленные сети.

И в самом деле, кое-что Фадею удалось вынюхать. Но только не главное: кто руководит диверсионной группой, какова ее численность, кто входит в нее? Этого провокатор пока не знал.

— Познакомил бы ты меня со своими товарищами, — попросил как-то Фадей сменщика.

— Не время сейчас.

— Когда же?

— Когда-нибудь. Через полгода, например.

Ждать полгода Фадей не мог, поскольку не мог ждать полгода Гросс. Гестаповец нервничал, поторапливал, хотя понимал, что спешка тут только все напортит. На всякий случай установил слежку за Кротовым. Узнал, с кем он встречается, послал и за ними сыщиков.

Гестаповец ждал еще полмесяца. У Ашпипа никаких сдвигов. Тогда было решено арестовать Кротова и всех, с кем он чаще всего виделся в последний месяц.

Не очень-то многого они добились. Кротов молчал, хотя дома, в сарае, у него нашли взрывчатку. Молчали или говорили «не знаю» все семеро, кого гестапо схватили в ту ненастную, осеннюю ночь.

Как бы там ни было, Фадей и тут оказал услугу врагу. Молчат схваченные или отрицают свою вину, не это важно. Взрывчатка налицо, тут слов особенных не надо, хотя клубок следует раскручивать до конца. И гестапо старалось распутать клубок, хваталось за нити — иногда правильные, иногда совсем не те.

В те дни сразу после того, как семеро были отправлены в застенки, у Ашпина хоть и ушла душонка в пятки, но ушки были на макушке. Подойдет к рабочим, прислушается, выдавит соболезнующий вздох — ах, ах, да как же это случилось, сразу семерых, а?