Люди грозных лет

Еще собранные со всех рот писаря и наиболее грамотные красноармейцы огрызками карандашей переписывали под торжественную, нараспев, диктовку Привезенцева волнующие слова приказа, а по всему батальону, в реденьких, наспех вырытых окопах, в лощине, возле единственного на весь батальон миномета, около призывно дымившей в овраге походной кухни, у разбросанных по тому же оврагу чудом уцелевших повозок взвихрялись, мешаясь и перескакивая, нескончаемые разговоры.

Чернояров так и не успел домыться, натянул пропотевшую гимнастерку, кое-как пригладил волосы и разгоряченной от волнения грудью лег на еще не примятую землю окопного бруствера. Он смотрел туда, где смутно мельтешили расплывчатые пятна фашистской пехоты, и не чувствовал того сосущего страха, который всегда подступал при виде противника. Он мысленно высчитывал, прикидывая на глаз расстояние, сколько пройдет времени, пока передовые подразделения немцев подойдут на дальность пулеметного огня, а в ушах торжествующий голос Лесовых все продолжал напевать намертво врезавшиеся в память слова армейского приказа.

— Товарищ майор, приказ размножен и разослан во все роты, — чеканя отрывистые слова, доложил Привезенцев.

Чернояров взглянул на своего начальника штаба и чуть не ахнул. Привезенцев, тот самый буйный Привезенцев, которого за эти несколько дней искренне полюбил Чернояров, сейчас точно сошел с картины из времен гражданской войны и, как привидение, вырос перед Чернояровым. Рыжая, опаленная во многих местах гимнастерка поверх ремня была перепоясана набитой патронами пулеметной лентой; с правого, немного поднятого вверх плеча змеился наискось крученый ременный шнур, и на нем прилегла к левому бедру коротенькая, с белой костяной ручкой плеть. Из-под ее бахромчатого оперенья высвечивала отполированной черно-металлической пробкой трофейная фляга в суконном чехле. На правом боку, упираясь наконечником в непомерно раздвинутый в стороны напуск галифе, угрожающе сверкал щегольской трофейный кинжал. А справа и слева от звездчатой пряжки ремня, из-под шляпок винтовочных патронов в ленте, как газыри на черкесках, выглядывали светлые головки взрывателей шести гранат-лимонок.

— Да ты что это нарядился-то, а? — скользнув взглядом по диковинному убранству Привезенцева, воскликнул Чернояров. — Ты что, в партизаны записался?

Привезенцев широко расставленными глазами невозмутимо смотрел на Черноярова, словно не понимая, чем тот удивлен и что нашел он в нем необыкновенного.

— Ну, Чапаев, настоящий Чапаев! — взглянув на ухарски закрученные вверх усы и остроскулое, вытянутое лицо Привезенцева, расхохотался Чернояров. — Да тебя взять сейчас и сразу в кино!

— Простите, товарищ майор, — сверля настойчивым взглядом Черноярова, строго заговорил Привезенцев, — я ничего смешного не вижу. Лента пулеметная, так это же выгоднее подсумка. Таскай по одному патрончику и щелкай! Гранаты? А как же без гранат! Кинжал — в рукопашном бою незаменимая вещь! А плеть — так я же ваш начальник штаба, и мне, по утвержденному наркомом штату, конь положен. А конник без плети все равно, что пастух без кнута!

В другое время Чернояров, хоть на коленях проси, не допустил бы такого нарушения. Сейчас же неудержимая радость переполняла его, и он, продолжая раскатисто, до слез, хохотать, миролюбиво махнул рукой.

— Черт с тобой, носи все причиндалы! Только начальству на глаза не попадайся!

— Эх, товарищ майор, — лихо взмахнув рукой, проговорил Привезенцев и, отстегнув от пояса флягу, присел рядом с Чернояровым. — День-то нынче какой! Давайте по рюмочке из моих запасов. А то, чую я, жизнь у нас начнется теперь не разбери поймешь. Немцы, конечно, опять как осатанелые полезут! А там, поверьте моему слову, корреспонденты из газет примчатся. А уж если корреспондент прицепится, то от него и гранатами не отобьешься, всю душу наизнанку вывернет!

— Ну, корреспонденты — это твое дело, — выпив водку и вытирая ладонью губы, наставительно сказал Чернояров. — Ты начальник штаба, ты и занимайся ими. А мне не до них!

— Так мне же материалы наградные оформлять.

— И оформишь! К вечеру все закончить и точно по тому списку, что я продиктовал. В общем ни с какими бумагами ты ко мне не лезь. Забирай писарей, иди в овраг к обозникам и пиши. А тут я и без тебя справлюсь.

Чернояров снова прилег на бруствер окопа, ощущая все усиливающийся наплыв бодрящей силы. Он лежал, охваченный сладкой истомой, и ни о чем определенном не думал. Он не услышал даже, как справа, там, где оборонялся батальон Лужко, вспыхнула перестрелка, и опомнился, только когда во второй роте один за другим заработали пулеметы, а затем где-то позади приглушенно ухнули пушки.

— Корреспонденты! — ухмыльнулся он, вспоминая слова Привезенцева, и с прежней властностью крикнул наблюдателям: — Почему не докладываете о противнике? Доложить немедленно!

Глава двадцатая

Штаб фронта переезжал за Дон, и, как всегда при переезде крупного штаба, было много суетни, излишних и ненужных приказаний, распоряжений, напоминаний, проверок. Бочарову нечего было собирать, он уже давно стоял около дома и смотрел на бегавших по селу офицеров, ординарцев, шоферов, связистов.

— Андрей Николаевич, не задерживайся, скоро жарко будет, — проходя мимо Бочарова, сказал подполковник Савельев.

— Что случилось? Почему такая спешка?

— Знаешь, — осматриваясь по сторонам, прошептал Савельев, — наши разведчики шифровку перехватили. Немцам точно известно место нашего штаба, и бомбардировочная авиация получила приказ смести это село с лица земли.

Бочаров никак не мог представить, что это тихое, зеленое село скоро будет объято пламенем и на месте беленьких с голубыми оконцами домов будут чернеть груды развалин и, как скелеты, подниматься вверх печные трубы. Он хотел было пойти к Велигурову, но из дальнего переулка вышла невысокая женщина в военном платье с чемоданчиком в руках.

— Ирина! — вскрикнул Бочаров и прямо через пыльную дорогу что есть силы побежал навстречу женщине. Только перебежав дорогу, он понял, что это была не Ирина, растерянно остановился, зачем-то прошел еще несколько шагов и свернул к дому Велигурова.

И оттого, что придавленное волей чувство к Ирине вспыхнуло так неожиданно и остро, и от горького понимания непоправимой вины и перед Ириной и Аллой, Бочарова вновь охватило отвращение и к самому себе и ко всему, что он сделал в личной жизни.

— Готовы? — в открытую дверцу машины крикнул ему Велигуров, но Бочаров не слышал его голоса и не видел даже вплотную подъехавшей машины. — Бочаров, да что с вами? — крикнул генерал, высовываясь из кабины.

— Слушаю вас, товарищ генерал, — встрепенулся Бочаров.

— О чем размечтались? Я чуть не задавил вас.

Это была их первая встреча после ссоры, и Бочаров не знал, как вести себя. Но Велигуров, словно и не было никаких размолвок, говорил, как и обычно, насмешливо и строго:

— Садись ко мне, потолкуем, а ты, — кивнул он своему ординарцу, — марш в машину полковника.

— Слыхал, — продолжал он, когда смущенный Бочаров сел позади него, — полководцы-то наши Касторную проспали? Весь день шумели: «Бои на подступах! Держимся, атаки отбиваем!» А противник еще вчера в Касторную ворвался. Подожди! Не сегодня-завтра они Дон оставят, в Воронеж немца пустят, а дальше, сам знаешь: Грязи, Мичуринск, Рязань, Москва. Дорожка ровная! Поля! Ни рек тебе крупных, ни рубежей выгодных. Штурмуй немцы Москву с юга, с юго-востока, а можно и с востока! А с запада они и так близко. У них же Ржев, Гжатск. Пригороды самые настоящие!

Эта неожиданная весть изменила весь строй мыслей Бочарова. Он уже не вспоминал ни об Ирине, ни о своем слабоволии, ни о ссоре с Велигуровым, думая только о том, что происходило на фронте. «Касторная! Целый узел дорог, — размышлял он, — так в чем же, в чем причина наших неудач и успехов противника? Наши на фронте дерутся отчаянно, а немцы все же продвигаются!»

— А почему мы отступаем? — словно поняв мысли Бочарова, с прежней горячностью продолжал Велигуров. — Да потому, что воевать, бить противника надо, громить его, а не в окопах отсиживаться. Сидели, сидели и досиделись — рванул немец и жмет, аж земля дрожит, а наши бегут и бегут без оглядки!