Люди грозных лет

— Надо подпустить вплотную и тогда ударить, — сдерживая нетерпеливую дрожь, сказал Бочаров.

— Точно! — подхватил Чернояров. — По дальним машинам — гаубицами, по передним — батальонными минометами, по середине — полковыми.

Танки шли на большой скорости, но защитникам высоты казалось, что они движутся страшно медленно и сейчас обнаружат, что высота обороняется, развернутся и широким фронтом начнут атаку.

— Скорее, скорее, — отдав все распоряжения, вслух торопил немцев Чернояров, — скорее к минным полям…

И колонны, словно вняв мольбам комбата, не снижая скорости, мчались прямо на минные поля.

— Передать всем: приготовиться! — крикнул телефонистам Чернояров.

Но это предупреждение было напрасным. Все люди и так в напряжении стояли на своих местах и, как сигнала, ждали первых взрывов противотанковых мин. Фашистские танки были видны теперь настолько отчетливо, что не только солдаты на переднем крае, но и все находившиеся в глубине обороны хорошо различали намалеванных на броне тигров, львов, собак, кошек — всю ту мистическую мишуру, к которой были так привержены немцы.

Первым на минное поле налетел головной танк колонны, шедший по шоссе, и сразу же, едва прозвучал взрыв первой мины, вся Двугорбая высота вспыхнула сотнями выстрелов. В первые минуты невозможно было понять, что делалось и на высоте и перед высотой, где так стройно шли немецкие колонны и где теперь все покрылось взрывами, пламенем, дымом. Громче и сильнее всех били из-за высоты гаубицы. Их пудовые снаряды с мягким шелестом поднимались высоко в поднебесье и опускались далеко на шоссе, где из грузовиков спрыгивала и разбегалась в стороны вражеская пехота. В тон гаубицам учащенно хлопали полковые и батальонные минометы, с визгом выпускали снаряды стоявшие на прямой наводке пушки, с оглушительным треском били из засад закопанные танки.

— Кажется, все, — сказал Бочаров, — нужно экономить боеприпасы.

— Прекратить огонь! — приказал Чернояров, но разгоряченные танкисты, артиллеристы, минометчики всё продолжали стрелять, и только после повторного приказания огонь понемногу стих. Продолжал бить только гаубичный дивизион, отрезая пути отхода уцелевшему противнику.

Медленно рассеивался низкий, стелющийся дым перед Двугорбой высотой, и там, где всего несколько минут назад шли стройные колонны немецких танков и грузовиков, теперь полыхали десятки костров, поднимая вверх черные столбы дыма. Среди этих гигантских костров намертво застыли подбитые, с развороченными боками, сбитыми башнями, разорванными гусеницами танки. На шоссе, в кюветах, рядом на поле горели и валялись разбитые бронетранспортеры и грузовики.

Но сколь ни ужасен был разгром немецких колонн, скоро из-за разбитых и догоравших танков защелкали вначале одиночные выстрелы, потом застрочили автоматы и пулеметы, и над высотой зацокали, запели пули. А минут через двадцать, когда в ответ на участившуюся стрельбу противника вынуждены были открыть огонь и наши пулеметы, на Двугорбую высоту налетела первая группа немецких пикирующих бомбардировщиков. Зенитчики встретили их ожесточенным огнем, но, видимо, немецкое командование дало летчикам категорический приказ начисто разбомбить высоту, и самолеты, сплошь окруженные белыми дымками зенитных разрывов, упорно надвигались на высоту. Два из них отвалили в сторону и, объятые пламенем, рухнули на землю. Остальные замкнули круг, и от головного отделились первые капельки бомб. Задымив, пошел на снижение еще один самолет. Остальные с воем обрушились на зенитчиков.

Когда первая группа пикировщиков развернулась во второй заход, с запада показалась новая партия бомбардировщиков. Они шли в сопровождении сильного конвоя истребителей, и как раз в это время над высотой появилась первая восьмерка советских истребителей. Вынырнув из-за ослепительно белого облака, они бросились наперерез второй группе бомбардировщиков, и в небе разгорелся воздушный бой. Пользуясь прикрытием своих истребителей, вторая группа фашистских бомбардировщиков зашла на высоту с юга, развернулась в круг и с воем устремилась вниз. Зенитчики стреляли отчаянно, но огонь их заметно ослаб. После первой бомбежки вышли из строя четыре орудия. За второй группой пикировщиков появилась третья, четвертая.

Полтора часа длилось воздушное наступление на высоту. Все вокруг дрожало, свистело, взвизгивало. А пока шла бомбежка и штурмовка высоты, немцы подбросили свежие силы, придвинули свою пехоту почти к самому нашему переднему краю и на ржаном, измятом, истоптанном поле собрали большую группу танков.

Чернояров и Привезенцев уточняли положение рот, и, когда, проштурмовав высоту, ушли последние самолеты, выяснилось, что батальон понес значительные потери. Прибывшие из медсанбата два санитарных автомобиля и все батальонные повозки едва успевали отвозить раненых. Особенно тяжелы потери были в артиллерии. Многие расчеты были выбиты полностью, многие пушки вышли из строя.

Чернояров сидел на земляной ступеньке и ерошил уже и так взлохмаченные волосы. Бочаров видел, что за эти полтора часа Чернояров стал неузнаваем. Заросшие рыжей щетиной щеки глубоко ввалились, губы стали совсем черные, глаза налились кровью, веки нервно дрожали. Неузнаваемы были и Привезенцев, и командир танкового батальона, и командир артиллерийского дивизиона, и посыльные, и телефонисты. Все за эти полтора часа осунулись и постарели.

— Танки чем отбивать? — высказал самую затаенную мысль Чернояров. — Пушек-то раз-два — и обчелся.

— Придется одну гаубичную батарею на прямую наводку ставить, — сказал Бочаров.

— Придется, — с глубоким вздохом ответил командир гаубичного дивизиона и, помолчав, сказал Черноярову: — Показывай, где огневые позиции занять.

— Ставь все вот там, на южных скатах, и бей вдоль шоссе. Только не с дальних дистанций, а в упор…

Едва успела гаубичная батарея встать на открытые огневые позиции, как налетела новая группа пикировщиков, и немецкие танки бросились в атаку.

— Снимай все пушки с южной высоты и перебрасывай на северную, — сказал Бочаров.

— А если и на южную ударят? — усомнился Чернояров.

— Без риска победы не добьешься. Их смотри сколько, больше семидесяти штук.

— Тогда лучше мои танки перебросить, — предложил командир танкового батальона, — а пушки пусть уж там стоят. Все-таки у моих и броня и гусеницы.

— Можно и танки, — согласился Бочаров.

— Давай, — кивнул Чернояров командиру танкового батальона, — только не сразу выводи на позиции. Подержи за высотой. Будет трудно — я вызову.

Немецкие танки, вздымая пыль и учащенно стреляя, шли на большой скорости, намереваясь с ходу подавить оборону. Однако у переднего края произошла заминка. Первые четыре танка подорвались на минах, остальные один за другим остановились, видимо пытаясь найти проходы в минных полях. Этой полминутной задержки было достаточно для прицельных ударов по ним наших танков, пушек и гаубиц. Потеряв еще девять машин, немецкие танки, отстреливаясь, поползли назад, и на высоту обрушилась подтянутая из тылов немецкая артиллерия. Полчаса длился обстрел, и танки теперь уже с пехотой снова двинулись вперед. Опять огнем с высоты были остановлены у переднего края нашей обороны.

До наступления темноты немцы еще четырежды бросались в атаку и четырежды откатывались назад.

Безлунная тихая ночь не принесла облегчения. Артиллерия и минометы били теперь реже, зато взахлеб, и справа, и слева, и впереди строчили автоматы и пулеметы. Командиры и первой и третьей рот докладывали, что пехота противника непрерывно бросается в атаки, что танков с ней пока нет, но впереди отчетливо слышен неумолкающий гул моторов. Чернояров приказывал то минометчикам, то артиллеристам открывать огонь, но даже сидевшие на переднем крае наблюдатели ничего не видели, и, дав несколько залпов, артиллерия и минометы смолкли. Сколько было противника перед высотой и что он намеревался делать, никто не знал. Но не это было страшным. Самым страшным было то, что сразу же после прорыва противника прекратилась связь со штабом полка. Чернояров и на север и на юг посылал разведывательные группы, но они ни в роще за высотой, ни за ручьем южнее высоты никого не нашли. С наступлением темноты звуки боя и севернее и южнее высоты ослабли, а затем стихли.